- Это не важно. Пожалуйста, скажите, что все по-прежнему.
Мария Александровна сказала:
- Виктор Константинович болен. Он просил вам передать, что все по-прежнему… Она хочет приехать.
- Нет.
- Он говорит "нет"… Она очень просит.
- Нет.
- Какой вы, однако, злой!.. Нельзя, Вика!
Первыми примчались Вова и Лёшка. Они принесли большую курицу, обернутую в очень красивую прозрачную бумагу, и тут же умчались с другим поручением.
Примерно через час все было готово, под неусыпным контролем Марии Александровны я поужинал.
Она подумала, вздохнула:
- Как же с вами быть? А? Придется тебе, Григорий Матвеевич, - она всегда называла мужа по имени и отчеству, - ночевать здесь.
Когда я, набравшись смелости, сказал, что это лишнее, они и так много для меня сделали, - очень возмутилась и заявила, что я достаточно натерпелся от ихнего Тёшки, что другой на моем месте его давно бы вышвырнул из квартиры и что она вообще удивляется, как я при таком характере могу руководить трестом.
Наконец, надавав мужу инструкций, в которых были учтены все возможные осложнения моей болезни, она начала собираться.
Перед уходом она схватила Тёшку, который все время обиженно сидел на шкафу, и поцеловала его:
- Ух ты, образина, скучаю я по тебе!
Бросила его на пол. Осмотрела меня и мужа раскосыми зелеными глазами, закинула руки за голову, потянулась всем телом и сожалеюще-насмешливо сказала:
- Эх, хлипкие вы стали, мужчины!.. Ну, всего.
В квартире наступила удивительная тишина. Первым пришел в себя Тёшка, - подняв хвост, он по-хозяйски прошелся по комнате.
- Хорошая женщина, - тихо сказал Григорий Матвеевич, - очень хорошая… только немного шумливая и… так сказать, энергичная. - Он уселся в кресло, в котором только недавно сидел гасконец д’Артаньян, и раскрыл книгу. Он выглядел уставшим, под глазами были синие тени.
- Очень, знаете, требовательная…
Ночью из моего детства, уже подернутого дымкой, приходит прораб Иван Петрович.
- Ты что, парень, заболел? - огорченно спрашивает он.
- Да-да… заболел, Иван Петрович!
- Держись, Виктор, строитель не должен болеть. - Он кладет руку мне на лоб.
- Сейчас, сейчас, Иван Петрович, я встану.
Но что-то крепко держит меня.
…Детство… школа… раскрашенная карта мира. Кем быть? Конечно, путешественником, открывателем новых земель. На маленьких черных корабликах плыть по пунктирным линиям из порта в порт.
Но вскоре становится ясным, что все земли, мысы, острова уже открыты. Я опоздал по крайней мере на сто лет. Даже полюса открыты и, как оказалось, ничего особенного не представляют, так себе - воображаемая точка… Вот разве в глубь земли заглянуть. Это что значит? Геологом быть?
А может быть, книгу написать, такую, как "Мартин Иден"?
Идут годы, бегут годы, и все чаще я начинаю посматривать на строящиеся здания. Как это такую махину ставят на фундаменты? Почему на одно здание можно часами смотреть, а другое - скучное-скучное?
- Иди, иди отсюда, мальчик! - покрикивают на меня прорабы. - Упадешь куда-нибудь. Отвечай за тебя…
Но я упорно прихожу после школы на эту стройку… Почему один кран красный, а другой желтый? Почему один кран движется по рельсам, а у другого гусеницы? Почему…
Наконец прорабу - мрачному большому человеку с длинным рябым лицом - надоело. Он схватил меня за руку:
- Пойдем к твоим папе-маме.
- Их у меня нет, - поспешно сказал я, как бы извиняясь за это. - Только бабушка, но она далеко отсюда.
- Как так? - удивился он. - А у кого ты живешь? Кто тобой командует, уши дерет?
- Никто… Если вы хотите на меня пожаловаться, то повидайте Анастасию Александровну, нашу учительницу, - посоветовал я ему. - Это тут недалеко.
Прораб скупо усмехнулся:
- Учиться, наверное, не хочешь, вот и шатаешься по стройкам, - строго заключил он. - Двойки?
- Нет, Иван Петрович. - Я вынул из портфеля дневник.
- Здорово! - похвалил он, разглядывая дневник. - Одни пятерки. А откуда ты знаешь, как меня звать?.
- Тут все кричат: "Иван Петрович, раствор!", "Иван Петрович, кирпич!"… - Я остановился, только сейчас заметив, что у прораба один глаз смотрит на меня, а другой в сторону. Как он это делает, спросить?
- Ты что, строителем хочешь быть? - Он выпустил мою руку. - Напрасно, проклятая, парень, работа! Не советую.
Вообще я до сих пор не думал быть строителем, но почему-то сказал:
- Хочу. А почему она проклятая?
- Проклятая! - убежденно повторил он. - Все кричат: строители, высокое звание!.. И все ругают строителей… Ну, иди, иди отсюда, выбирай себе работу полегче. Да и щуплый ты какой-то; строитель знаешь какой должен быть! - Один его глаз сердито смотрел на меня, другой наблюдал за кладкой. От него попахивало спиртным.
Я ушел.
Через неделю, проходя мимо стройки, я увидел в воротах Ивана Петровича… Я все же решил подойти, - может, он изменил свое мнение о строительстве. Кроме того, всю неделю я исправно питался, мне казалось, что я поздоровел. Сейчас он не должен называть меня щуплым.
- Ты чего, мальчик?.. А… это ты, Виктор! Ну, заходи. А где ты пропадал?
Я начал было рассказывать, но он перебил меня:
- Так ты окончательно решил стать строителем?
- Да, решил.
- Ну, смотри, - угрожающе сказал Иван Петрович. - Наберешься в жизни лиха. Чудак! Учился бы на физика… Лаборатория, белый халатик. Ни тебе административного инспектора, ни главного инженера, черт бы их побрал!
Но, видно, мое решение ему понравилось, он подобрел.
- Ладно, приходи к нам.
- Можно? - обрадовался я.
- Что поделаешь, коллеги мы с тобой.
Это мне очень польстило. Теперь почти каждый день я заходил на стройку. До конца первой смены я старался не попадаться на глаза Ивану Петровичу. От жары, приездов разного начальства, громких выкриков каменщиков - все время не хватало раствора - Иван Петрович был очень возбужден и на всех, кто попадался ему под руку, гремел. Только после работы он понемногу приходил в себя.
Стройка была у самой реки. Мы садились на скамейку, и я узнавал интересные вещи: фундаменты нельзя закладывать в мороженый грунт, особенно в глину. Иван Петрович сам видел, как земля при оттаивании выталкивала фундаменты вверх… В Москве земля промерзает на глубину один метр шестьдесят сантиметров, поэтому фундаменты обязательно закладываются на "один восемьдесят".
- А бывает меньше?
- Бывает.
- Что же тогда?
- Трещат стены, вот что тогда! - мрачно говорил Иван Петрович.
- Во всякой земле?
Он подозрительно посмотрел на меня:
- Ты что, читал про это?
Читал я, конечно, совсем другие книги - про войну, поэтому загадочно молчал.
- Ну, раз уж ты такой шустрый, строительные книги читаешь, то извини, парень, я должен уточнить правила. В песках глубина фундамента может быть меньше… - Он усмехнулся. - Только все равно закладывают на метр восемьдесят.
- Почему?
- Возни много. Проектировщики это делают на всякий случай, так спокойнее, а мы, строители… канитель большая, парень. Нужно вызывать из проектной конторы…
- Так это же неправильно!
Иван Петрович гневно поворачивает ко мне лицо. Один глаз его мрачно впивается в меня, а другой угрожает реке.
- Это ты скажи нашему главному инженеру. От него все неправильности идут.
- Хорошо, Иван Петрович, - успокаиваю я его. - Увижу главного инженера… Вы меня познакомите, я ему скажу.
…А на косогоре, оказывается, фундаменты идут ступеньками, все время сохраняя эту самую "глубину промерзания".
- В Москве, - рассказывал Иван Петрович, - очень часто попадаются старые срубы питьевых колодцев, и как раз там, где нужно закладывать фундаменты. Что делать тогда? - строго спрашивал он.
Я не мог ответить на этот вопрос.
- Видишь, - удовлетворенно смеялся он, осторожно хлопая меня по плечу, - не знаешь!
- Нужно их засыпать, - быстро отвечаю я.
- Вот, пенки начинаешь снимать, - говорил он, точь-в-точь как наш учитель географии. - Это тебе домашняя задача, Виктор.
Много есть разных фундаментов: у реки чаще всего забивают сваи, а на болоте делают железобетонную плиту. Я, как губка, впитываю в себя эти рассказы.
…Я живу у толстой, но очень подвижной и хлопотливой женщины - Марии Васильевны. Ее муж Андрей, тоже Васильевич, уже год на пенсии. Он высокий, крепкий, у него красивые каштановые волосы. Целый день сидит перед телевизором, а вечером уходит гулять.
Меня он не замечает. Зато Мария Васильевна проявляет крикливую заботливость и, кажется, честно отрабатывает те деньги, которые ей высылает бабушка.
Но мне всегда с ней скучно, кажется, будто вся ее заботливость придуманная, а внутри у нее нет души, пусто-пусто.
…Я открываю глаза. Уже светает, около меня сидит на стуле Григорий Матвеевич.
- Григорий Матвеевич, чего это вы? - удивляюсь я.
- Вы все время бредили.
- Бредил? Но мне хорошо. Отдыхайте, пожалуйста.
- Скоро уже на работу, лучше вот дочитаю.
Стройка затягивает все сильнее. Я начинаю понимать, что кроме фундаментов, стен и плит, кроме кранов и бульдозеров существуют неизмеримо более сложные вещи - отношения между людьми.
…Идут годы, мчатся годы. Мир сотрясают события, запущен в космос первый спутник, в газетах нарисован земной шар, вокруг него кривые линии движения усатого кусочка металла. (Куда он упадет? Вот бы найти!) Но все так же тихо и размеренно течет жизнь в моей квартире. Сидит перед телевизором Андрей Васильевич, и хлопочет на кухне Мария Васильевна.
Один раз Мария Васильевна, думая, что я сплю, затеяла с мужем разговор обо мне. Она хвастливо высчитывала все выгоды моего пребывания у них на квартире.
Андрей Васильевич, как всегда, молча сидел у телевизора.
- Не люблю, когда чужие люди в доме, - вдруг сказал он… - Но уж раз взяла, то смотри за ним. И потеплее с ним. Или за теплоту не платят?
- Да что ты, Андрюша, уж я-то о нем не забочусь? Даже бабушка его к празднику мне отрез на платье прислала!
Щелкнул переключатель телевизора.
- Наверное, все же не платят, - снова сказал хозяин.
- …Ты не знаешь, Витя, - как-то спрашивает Мария Васильевна, - почему бабушка уже второй месяц не присылает деньги?
- Не знаю.
Мария Васильевна подозрительно смотрит на меня:
- Нам, Витенька, трудно, в долг чтобы ты у нас жил. - Она пробует ласково улыбнуться. - Ну ничего, еще недельку можешь у нас пожить… ты не волнуйся.
Вечером через стенку мне слышен разговор:
- Засыпалась ты со своими заработками… Сейчас мальчика будешь держать бесплатно и кормить. - Андрей Васильевич смеется. - Засыпалась.
- А я его, вот увидишь, не придет перевод, отвезу к бабушке.
- Отвезешь?
- Отвезу.
- Вот и хорошо, не люблю я, когда в доме чужие люди…
…Потом приходит известие - бабушки больше нет. Никого нет… Я долго болею, а когда поправлюсь - иду на стройку.
- Где ты так долго пропадал? Похудел, - говорит Иван Петрович.
- Мне нужно на работу.
- А школа?
- Мне бы, Иван Петрович, только месяц, полтора… Долг у меня.
Он смотрит одним глазом:
- Что-нибудь случилось?
- Мне нужно на работу…
Но Миша, бригадир, так участливо расспрашивает меня, что я ему все рассказываю.
- Много ты должен? - спрашивает он.
- Восемьсот, за два месяца.
- Много, - задумчиво говорит Миша. Его всегда улыбающееся лицо становится серьезным.
- Мне бы только расплатиться… потом пойду в общежитие.
Я работаю два дня. Вечером приезжает кассирша.
- Ты погуляй на площадке, в конторку не ходи, - говорит Миша.
- Почему?
- Погуляй, Витя! - повторяет он.
Я долго хожу по площадке. Наконец меня зовут в конторку.
- Тут ребята собрались, - смущенно начинает Миша, - словом, вот тебе восемьсот сорок, рассчитайся… И завтра в школу. Ребята сказали, что на стройке тебе не разрешат работать.
Я молча стою перед ним.
- Ты не бойся, Виктор, - убеждает меня Мишкин напарник Валера, - мы будем платить хозяевам ежемесячно. А это бери…
- Знаешь что, - говорит Мишка, - они еще не поверят, пойдем, я им поручусь.
…Миша долго втолковывает хозяйке, сует ей деньги.
- Не знаю, как-то неловко мне, - нерешительно говорит Мария Васильевна. - С другой стороны, трудно нам.
- Вот-вот, хозяюшка, - с облегчением говорит Миша. - Вам двоим трудно, а у нас коллектив… двести человек, - это совсем не трудно.
…Утром на стройку мы идем вместе с Андреем Васильевичем.
- Который бригадир? - спрашивает он.
- Вон тот, высокий, Миша.
Хозяин подходит к бригадиру.
- Ты деньги приносил? - Он протягивает бригадиру деньги. - И больше к нам не ходи.
- Не возьму… почему?
Андрей Васильевич кладет деньги на стену и прижимает кирпичом.
- И чтоб духу твоего не было у меня на квартире, - строго говорит он Мише. - Не люблю на квартире чужих людей… Пошли, Виктор, в школу, - говорит он и силой тащит меня со стройки.
Летом я работал, мне было хорошо, - я считался в этой квартире единственным рабочим человеком, и Мария Васильевна кормила меня покрепче, а самое главное, не повторяла все время жалостливо, что я сирота и бедненький.
В первый раз я, крепко зажав в руке получку - бумажки и монеты, - принес ее Марии Васильевне в кухню.
- Пожалуйста, Мария Васильевна, - протянул я ей руку.
- Ну вот, Витенька… ну вот! - засуетилась она. - Теперь ты уже взросленький, будешь всегда помогать. Может, яблочка хочешь?.. Витенька получку принес! - радостно крикнула она мужу, который по обыкновению сидел в комнате у телевизора.
- А ну покажи.
Мария Васильевна принесла деньги.
- Сколько тут? - спросил он у меня.
- А ты посчитай, посчитай, Андрюша! Может быть, Витенька по дороге потерял, - беспокоилась Мария Васильевна.
Хозяин аккуратно расправил смятые бумажки:
- Триста семьдесят три и сорок копеек.
Лицо Марии Васильевны прояснилось.
- Вот молодец, Витенька, будет на расходы!
Андрей Васильевич покачал головой:
- И не думай. Будем с Витиной зарплаты на новый телевизор собирать. - Он вынул из буфета деревянную коробку и положил туда деньги. - Запишем триста семьдесят три и сорок копеек.
- А расходы, Андрюша?
- Хватит тебе, вот скупердяга! На одних цветах сколько получаешь!
- Так ведь я с утра до вечера, Андрюша…
- Телевизор-то тебе в дом!
- Да оно, конечно, так, - вздохнула Мария Васильевна.
- Деньги будешь отдавать мне, - приказал Андрей Васильевич.
…Ночью мне приснился телевизор. Он был совсем новый и так блестел, что резало в глазах. А экран на целых полстены.
- Деньги будешь отдавать мне! - басил он.
- Так я же Андрею Васильевичу… Он приказал.
- Мне, - кричал телевизор. - Все до копейки!
По закону мне еще не разрешалось работать. Но куда-то с письмом поехали Иван Петрович и бригадир Миша. Они выхлопотали мне разрешение работать табельщиком.
Через два дня приехала из конторы кадровичка, полная низкорослая женщина с недоверчивыми глазами. Она проверила табель и, увидев, что, по простоте душевной, я у рабочих учитывал даже минуты, долго выговаривала прорабу за чудачество - вот взял на ее голову ребенка.
К моему удивлению, Иван Петрович помалкивал, хотя время было послеобеденное и от него попахивало спиртным. Потом ее в сторону отвел Миша, что-то жарко говорил, размахивая руками.
Когда они снова подошли ко мне, ее глаза потеплели.
- Ну вот что, Виктор, как тебя по отчеству? - спросила она.
- По отчеству?
- Ну да, как звали отца? - она опустила глаза.
- Константин.
- Значит, так, Виктор Константинович, брось ты, эти минуты, тут не завод, а стройка. Если человек вышел на работу, - значит, крути восьмерку…
Крутом одобрительно смеялись.
- Ну как с первой получки, хлопнул, наверно? - спросил меня на следующее утро Миша.
- Что значит "хлопнул"? - не понял я.
Миша рассмеялся:
- Ну, пол-литра взял?.. Опять не понимаешь?.. Ну, выпил на радостях?
- Н-нет.
- Ну хотя бы мороженого от пуза поел?
- Я деньги отдал Андрею Васильевичу… на расходы. - Почему-то я постеснялся сказать, что на телевизор.
- Так и ни десятки не дал тебе, на кино, мороженое?
- Задолжал я много, Миша.
- Жмот он, кулак, одним словом, твой хозяин! - убежденно сказал Миша, и его красивое улыбчатое лицо омрачилось. - Ну ничего, после работы дождись меня.
Помните ли вы, какое это удовольствие в детстве есть "от пуза" мороженое? Да притом когда через полчаса тебя ждет приключенческая кинокартина.
- Ну это ты, Виктор, напрасно, - говорил мне Миша. Мы прощались после кино, и он хотел всунуть мне в руку деньги. На миг его чудесно прорисованные брови озабоченно сошлись, но в следующий момент он снова улыбался. То есть вообще улыбки не было, лицо было спокойно, но у всех, кто смотрел на него, оставалось впечатление, что он улыбается. - Ну, наверное, ты прав, Виктор, угощение - это товарищ уважение оказывает, а деньги… Ты куда сейчас, домой? Ну, а я пойду погуляю, тут девушка есть одна, Виктор.
Я зашел в магазин, где продавались телевизоры. Цены на них повергли меня в смятение.
Конечно, можно купить "Рекорд", он все же побольше, чем телевизор Андрея Васильевича, но рядом стоял толстый блестящий "Рубин" с большим экраном. От него трудно было оторваться.
Я высчитал - придется на покупку работать весь отпуск да еще не ходить в школу целый месяц.
На стройку пошел монолитный бетон. У меня добавилось работы, я должен был у ворот встречать машины и показывать шоферам, куда ехать.
Все сбились с ног, чтобы вовремя принять самосвалы с серой кашицей из песка, щебня и цемента. Но боже, какое это было удовольствие - через неделю снимать с бетона опалубку! Подходили Иван Петрович, бетонщики. Сбивали подкосы, отвинчивали болты, ломиками отделяли щиты, - и вот уже видно зеленоватое, крепкое тело со следами от досок.
"Ничего!" - удовлетворенно говорил Иван Петрович или, когда были раковины, чертыхался: "Вот черти, сколько раз я предупреждал!" Один его сердитый глаз смотрел на меня, но я уже привык и точно знал, что обращался он к бетонщикам.
Конечно, потом, через много лет, я, как и все строители, фыркал на проектировщиков, когда они робко заикались о монолитном бетоне: "Давай сборный! Проще, удобнее!" Но в глубине души я понимал их. Еще в детстве я полюбил на всю жизнь преданной, восхищенной любовью этот капризный монолитный бетон. Такой живой, из него на стройке можно было выполнять любую конструкцию, любую самую сложную деталь.