* * *
На вечернем рапорте людей было значительно больше, чем обычно. Рудаев чувствовал, что от него ждут каких-то разъяснений в связи с перестановкой сталеваров в смене "В", но сам затевать этот разговор не хотел, - к чему предугадывать вопросы и отвечать на них? Он быстро провел рапорт и уже собирался отпустить людей, как поднялся сталевар третьей печи Мордовец, довольно монументальное сооружение, собранное из разнокалиберных составных, - крупный неподвижный торс, длинные руки, короткие тяжелые ноги и небольшая вытянутая к затылку голова. Рудаев терпеть не мог его за скользкий характер, за фискальские наклонности.
- Товарищ заместитель, как вы расцениваете поступок Сенина? - спросил он.
Учуяв подвох, Рудаев схитрил:
- Точно так же, как и вы.
Мордовец опешил от неожиданности и даже сел было на свое место, но, смекнув, что остался в дураках, тотчас поднялся снова.
- Так, может, и мне последовать этому примеру? Вот тут уже запахло провокацией. Мордовец явно подстрекал Рудаева одобрить поступок Сенина.
- А у вас что, своего ума не хватает решить это самому? - снова сманеврировал Рудаев. Каждое его слово сегодня же будет известно Гребенщикову, не хотелось лишних неприятностей.
Чтобы доконать Рудаева, Мордовец даже пошел на унижение.
- Не хватает, потому и спрашиваю вас. Не грешно ведь с умным человеком посоветоваться.
В этих смиренных словах нетрудно было уловить издевку, и Рудаев с удовольствием послал бы Мордовца за советом по другому, общеизвестному адресу, но от него все остальные ждали вразумительного ответа.
- У Сенина были основания для такого поступка, - сказал Рудаев. - Он сознает, что волна случайно вынесла его на поверхность. А по-честному вам, Мордовец, нужно было уйти с печи первому. Вы же хуже всех работаете, вы все время в хвосте. Вернее, на чужом хвосте в рай въезжаете. По моему разумению, всякий человек, незаслуженно поднятый на высоту, должен испытывать неловкость перед своими товарищами. Но для этого нужно иметь хотя бы остатки, - интонационно подчеркнул он, - остатки зачатков совести.
- Догавкался? - спросил кто-то злорадно, и в напряженную тишину ворвался хохот.
Мордовец стал совсем багровым, но не сдался, - его не так легко прошибить.
- Остатки зачатков, - снова повторил Рудаев.
- А папаша ваш хорошо сделал, что наперегонки с чертом на нашу печку прискакал?
- По возрасту своему, по квалификации он имеет на это право. А вот поступаться убеждениями своими не должен был.
Мордовец сел удовлетворенный. Хоть и рожа в крови, но то, чего он хотел, добился: выжал из Рудаева прямой ответ.
- И вы поэтому от него ушли? - спросил машинист завалочной машины Виктор Хорунжий, парень, которого все звали "балеруном" за любовь к балету и мастерство завалки.
"Вот лупоглазые! Когда только успевают все разузнать?" - без неприязни подумал Рудаев, кивнул в ответ головой.
А назавтра произошло то, чего Рудаев и ожидал. Гребенщиков вызвал его к себе на разговор. От кого узнавал он обо всем, что происходило не только в цехе, но и в семьях, оставалось тайной. Многое приписывали Мордовцу, но, возможно, не он один считал своей обязанностью информировать начальника. Гребенщиков долго смотрел в упор на Рудаева своими немигающими, как у гипнотизера, серо-стальными глазами. Когда-то на Рудаева действовал такой метод психологической подготовки, но сейчас он только вызвал улыбку, и эта улыбка в такую неподходящую минуту окончательно взбесила шефа.
- Рекомендую вам незамедлительно вернуться в лоно отцово! - в приказном тоне отчеканил он.
Рудаев пожал плечами.
- Может, вы соизволите этот жест перевести на русский язык?
- Бывают жесты красноречивее длинной речи, - расслабленно ответил Рудаев, поправляя носком туфли дорожку, а про себя подумал: "Нет, не дотяну я до августа, взорвусь".
- Я считаю, что неудобно руководящему работнику жить у своего подчиненного.
- Но отец - тоже мой подчиненный.
- Не прикидывайтесь простачком. Вы нашли довольно хитроумный способ выразить протест против моих действий.
- Может быть, вы разрешите мне хотя бы жить где я хочу? - с наигранным смирением спросил Рудаев.
- Я вас лишаю только права устраивать демонстрации. А ваш призыв вчера на рапорте к отказу от незаслуженных высот - это что? Вы можете иметь свое мнение по любому вопросу, но высказывать его публично далеко не всегда обязательно. Во всяком случае, пока работаете моим заместителем.
- Принял к сведению.
- Этого мало. И к неуклонному исполнению. Учтите: в такой цех, на такое место охотников найдется предостаточно. - Небольшие умные глаза Гребенщикова сверкали решимостью.
"Пошлю-ка я его к черту и уйду, - пробудилось у Рудаева непреодолимое желание, и он даже побледнел от сделанного усилия подавить его. - Нет, уйти надо, хлопнув дверью. Вот проведу опытные плавки - тогда и рассчитаюсь".
Глава 7
Трудно приходится журналисту на незнакомом заводе, с людьми, которые его не знают, - с ним разговаривают не особенно охотно. Одни не принимают его всерьез, другие не доверяют, а кое-кто и побаивается.
У Лагутиной тоже трудно налаживаются поначалу контакты с людьми. Но она не отчаивается. Это до первой статьи, если, разумеется, заденет за живое.
Первое выступление в газете. Многое зависит от того, что ты сказал и как сказал. Ошибаться можно потом, когда у тебя уже есть багаж удач. Но первую ошибку не прощают, потому что не за что ее прощать.
И Лагутина осторожно нащупывает тему своего выступления. Писать о третьей печи она не хочет. Хваленого хвалить - только портить. К тому же люди обижаются, когда хвалят не только зря, но и одних и тех же. А здесь получится и зря, и одних и тех же. Очень заманчиво приподнять Сенина за его поступок, но она не хочет подливать масла в огонь - добровольный уход с печи Сенина был расценен как протест против созданного в цехе круга избранных, элиты. Можно бы написать о старшем Рудаеве - с первого дня не только всех обогнал, но и вырвался далеко вперед. Филипас уже поговаривал, что надо написать о нем очерк - здорово-де развернулся старый рабочий. Но она категорически отказалась кривить душой. Ее возмутил маневр Серафима Гавриловича, да и вообще он не вызывает симпатии - грозный, неподступный. А вот сын его скроен иначе. Правда, и он неулыбчив, сосредоточенно-мрачен, но исполнен удивительной благожелательности к людям, и люди тянутся к нему. Только и с ним контакт не установился. При встрече он почему-то держится насмешливо-вызывающе. Один раз даже подковырнул: "Что-то вы порожки наши обиваете, а заметок я ваших в газете не вижу. Другие ваши коллеги придут в цех раз, другой - назавтра уже читаешь".
А Гребенщиков? Она во многом уже разгадала его, даже сделала для себя бесспорные выводы. Но разобраться в этом человеке до конца очень сложно. Разобраться и сформулировать - что же он такое. Характерно, что о нем не говорят в цехе ни хорошо, ни плохо. Обычно хорошо о руководителе не говорят, когда его не любят, плохо - когда боятся. В данном случае, очевидно, сочетается и то и другое. Тряхнуть бы его статьей, разобрать стиль руководства. Но такую статью не пропустят. Достаточно начальнику выполнять план - и он уже неуязвим и к нему не подойдешь ни с какой стороны. Мало кого интересует, какой ценой добиваются выполнения плана, какие качества воспитывает руководитель у своих подчиненных, особенно у молодых, наиболее податливых любому влиянию. Цифры - тонны, рубли, проценты - о них главное беспокойство. И как ты будешь доказывать, что стиль руководства плох, если показатели хороши? Победителей не судят. Сейчас нужно что-то более актуальное. И бесспорное.
Еще далеко до конца испытательного срока, но все равно надо поторапливаться. Не в последний же день сдавать материал. Как бы он ни был добротен, редактор тем не- менее решит, что она тихоходная. Кстати, это соответствует действительности. Диплом инженера ей и помогает и мешает. Она никому не верит на слово, всегда Докапывается до сути сама, делает свои, не зависящие от чьего бы то ни было мнения выводы и действительно всегда тратит больше времени, чем те журналисты, которые просто становятся на чью-либо позицию. В этом случае игра получается беспроигрышная - в ответе тот, кто высказывает свое мнение, а не тот, кто его излагает. Тема статьи родилась внезапно. Интересная тема, значительная. И родилась из мелочи. Как-то в доменном цехе Лагутина спросила горнового, часто ли приходится ремонтировать металлоприемник. Это тяжелая работа. К тому же ее нужно делать в быстром темпе, чтобы не задержать выпуск чугуна.
- Раз в четверо суток, - последовал ответ.
- А почему на Магнитке реже?
- Там, значит, начальство умнее, - усмехнулся горновой.
- А может быть, умнее рабочие?
- Это почему же?
- А потому же. Там рабочие предложили свой состав набивки. С синтетической смолой.
- Там, там… - задетый за живое, раздраженно произнес горновой. - А откуда нам знать, что там? Рабочие по заводам не экскурсируют, а начальство им не докладывает.
И Лагутина пошла по цепочке: к мастеру, обер-мастеру, помощнику по производству, начальнику цеха. Один вовсе не слышал, другой где-то читал, но не придал значения, третий видел, но счел маловажным, четвертый… Четвертый сразу забеспокоился, учуяв, что Лагутину привело к нему не простое любопытство, и попросил дать время для ответа.
- Хотите провентилировать вопрос? - пошутила Лагутина. - Только, прошу вас, не так долго, как это водится.
С этого дня у Лагутиной началась целеустремленная работа. Пройти по основным цехам, сравнить с тем, что она видела в Магнитке, в Кузнецке, в Челябинске, выяснить, почему здесь, на приморском заводе, не применяется то или иное новшество, облегчающее труд рабочего, ускоряющее процесс.
В новом мартеновском цехе она начала с начальника. Любезное выражение сползло с лица Гребенщикова, когда Лагутина, задав несколько нейтральных вопросов, спросила, видел ли он в Кузнецке дистанционное управление разливкой стали. Видел? Так почему же в их цехе оно не применяется? Разве ему не жаль рабочих, которые наживают грыжу, поднимая стопор руками, и держат его все время разливки, вместо того, чтобы нажимать кнопки? В проекте не заложено? В Кузнецке тоже не было заложено. Сами разработали схему устройства, сами изготовили приспособления и оборудовали ими все ковши.
- Могут же у начальника цеха до какого-то дела руки не дойти, - благодушно проговорил Гребенщиков.
- А разве начальнику для этого собственные руки нужны? Отдать распоряжение, проследить, чтобы его выполнили, помочь людям, если встретятся затруднения.
Гребенщиков оперся руками о стол, тяжело поднялся.
- Я подумаю.
Снисходительно-ироническая улыбка тронула губы Лагутиной.
- Одна из трех спасительных формул, которыми можно манипулировать бесконечно долгое время: подумаю, посоветуюсь с людьми, согласую там. - Она подняла вверх палец, намекая на высокое начальство. А про себя решила: "Хитрит. Наверняка хитрит. Сделает или нет, а от упоминания в газете ускользает".
- Как вам понравился наш цех, Дина Платоновна? - Гребенщиков явно переводил разговор на другую тему.
- Здание великолепное, оборудование - еще лучше. Люди? Разные люди. Видите ли… Какие-то они примятые.
Гребенщикова даже повело от столь дерзкой прямоты. Но произнесено это было с такой легкостью, таким безыскусственно-невинным тоном, что возмутиться было бы глупо. К тому же Лагутина вела себя настолько независимо, что попросту сбивала с толку. Умудренный жизнью, Гребенщиков решил даже, что ее кто-то надежно опекает из власть имущих. "Ну и бабенка, прямо коробка с сюрпризами, - подумал не без раздражения. - Рыщет по цеху, ни за советами, ни за установками не пришла". Решил сделать ход конем.
- Дина Платоновна, я могу подбросить благодарный материал для первой вашей статьи.
- Буду рада, - бесхитростно сказала Лагутина и мысленно отметила, что Гребенщиков умеет маневрировать.
- Вступитесь за нас, грешных. Забыли металлургов. Незаслуженно забыли. Надо восстановить былой порядок: каждые три месяца - итоги, знамена передовым, премии. Но прежде всего - гласность. - Заметив, что слова эти проскользнули мимо внимания Лагутиной, зашел с другой стороны. - Вы, разумеется, сделаете это по-своему, пропустите через призму своего восприятия, через свой, так сказать, магический кристалл.
"Знаешь ли ты, что я вижу тебя насквозь? - подумала Лагутина. - Переключаешь внимание, отводишь от себя огонь". Решила остудить Гребенщикова.
- У меня не очень получаются статьи общего характера.
- Вы, чувствую, мастер разноса. Не так ли? Но, ей-богу, это уже выходит из моды. Для чего повышать людям кровяное давление?
"Ну и фарисеи. Упрекает в том, в чем сам повинен", - хотелось сказать Лагутиной, но она удержала фразу на кончике языка. Повернула разговор:
- Андрей Леонидович, вы физическим трудом когда-нибудь занимались или после института прямо в начальники угодили?
- Странно, что это вас интересует.
- Почему вы так безучастно относитесь к труду разливщиков? Мне кажется, что каждый, кто подержался за ручку стопора, должен думать о том, как облегчить их участь. И если вас она не беспокоит…
- …то не плоть от плоти… Но бывает иначе, Дина Платоновна: сам натер мозоли, пусть и другие…
- Так думает худшая категория рода человеческого. Лучшая ведет себя иначе - старается избавить других от тех бед, которым подвергалась сама.
Гребенщиков скорбно вздохнул. Нет, эта корреспондентка не походила на своих соратников по перу. Но, черт побери, откуда у нее такая независимость? Это что, от духовного богатства, от бескорыстного служения идее пли полное пренебрежение опасностями профессии? А может, просто уверенность в себе красивой женщины? И как от нее отделаться поприличнее? Или, наоборот, заарканить?
- Да, прямо с вузовской скамьи - в начальники, - запоздало признался он.
- Тогда всё понятно. Если сам не побывал в этой роли, да еще нет элементарной любви к человеку, - ведь нет, Андрей Леонидович, нет, - тогда можно жить спокойно.
Гребенщиков долго подбирал ответную фразу. Вежливую по форме и в то же время убийственную. Но злость тормозила остроту соображения, отупляла.
- Со мной никто не позволял себе разговаривать подобным образом, - только и произнес он.
- И это очень прискорбно. Иногда человека так важно остановить вовремя. Чтобы не разнесло, как двигатель с испортившимся регулятором оборотов. - Лагутина сказала это резко, сознавая, что только так может пробить скорлупу самоуверенности.
Глава 8
Серафима Гавриловича словно подменили, Он замкнулся, ни с кем не разговаривал, домой ходил один. Но работал как одержимый. Дрался за каждую минуту. Застопорилось что-то - и он принимался крошить всех, кто подворачивался под руку. Больше других доставалось сыну. С ним он совсем перестал церемониться и совершенно вышел из повиновения.
Это быстро надоело Рудаеву, и оп решил обуздать отца. Закатил ему выговор за брань на площадке, а через три дня еще один - строгий - захватил чужой состав с металлоломом. Серафим Гаврилович немного угомонился и ругался теперь тихо, хотя сохранил весь словесный набор в неприкосновенности.
Гребенщиков выговора не снял, но на каждом рапорте для контраста с Рудаевым подчеркнуто хвалил сталевара, а за особо удачные плавки премировал из своего фонда.
Его было за что хвалить. Он вел печь так форсированно, как никто, и каждую смену выдавал металла на пятнадцать - двадцать тонн больше, чем остальные сталевары, - изо всех сил старался доказать, что не зря принял предложение начальника. Каждый раз в заводской многотиражке в рубрике "Лучшие из лучших" неизменно упоминался Серафим Гаврилович Рудаев.
За взлетом своего приятеля с восхищением следил Степан Пискарев. Он даже пытался пойти на примирение с Серафимом Гавриловичем, но тот держался отчужденно и пресекал всякие попытки сблизиться. Один раз даже попрекнул Пискарева:
- Чего ты ко мне, Степан, липнешь? Я - "шкура", и нечего со мной якшаться. Надо быть принципиальным.
Пискарев открыл от удивления рот. Кому-кому, считал он, а Серафиму уж никак не пристало говорить о принципиальности.
Единственный человек, с которым Серафим Гаврилович общался, был, как ни странно, Сенин. Нет-нет, улучив минуту, прибежит Женя на третью печь, посмотрит, как идет процесс, иногда отрегулирует количество кислорода. Такое душевное благородство трогало Серафима Гавриловича. Мог бы парень вознегодовать на него, вконец обозлиться, так нет, еще заботу проявляет.
Никогда до сих пор не испытывал Серафим Гаврилович такого наслаждения от работы. Не успеешь сделать завалку, а металлолом в печи уже плавится - струя газа, активизируемая кислородом, режет металл, как автогенная горелка. А зальешь жидкий чугун в печь - и развивается такая температура и плавление идет так быстро, что только гляди в оба.
Подручные сначала косились на нежелательного пришельца, огрызались, вздыхали по Сенину, но постепенно пообвыкли и включились в бешеный темп работы, который навязал им Серафим Гаврилович. Этому немало способствовал и Сенин.
- Не подведите старика, - внушал он подручным. - Лебединую песню поет.
Пристально следил за третьей печью Гребенщиков. Особенно в те дни, когда работал Серафим Гаврилович. Расспросит что да как, постоит, понаблюдает. Только, к его удивлению, облагодетельствованный сталевар держался отчужденно, отвечал односложно и всем своим видом демонстрировал, что внимание начальника ему в тягость.
Гребенщиков понимал, что задуманный им маневр удался только наполовину - от единомышленников он Серафима Гавриловича оторвал, но к себе не приблизил. А молодой Рудаев даже вырос в глазах людей. "Отогрел змеёныша на своей груди, - корил себя Гребенщиков. - Вот уж непреложная истина: ни одно доброе дело не остается безнаказанным".
Сегодня Серафим Гаврилович был особенно немногословным. Буркнул начальнику, что все в порядке, и заторопился к пульту управления. Гребенщиков тоже зашел на пульт, решив, что у сталевара что-то не заладилось, но никаких тревожных отклонений по приборам не обнаружил. Только расход газа был необычно высок.
"Слишком горячо ведет печь старый черт". Гребенщиков хотел сказать об этом сталевару, но тот уже помчался назад. "Ишь, решил на поводке погонять", - подумал беззлобно Гребенщиков, возвращаясь к печи. По-прежнему все в порядке. Хорошо прогретый металлолом потерял свои резкие очертания и плакал расплавленными искрящимися каплями.
Через полчаса Гребенщиков снова появился на площадке. Чугун был уже залит, и поверхность ванны бурлила, как море у скалистых берегов.
Прозвучал сигнал предупреждения - отойдите, и тотчас заработала автоматика. Пламя в печи исчезло, но в следующий миг засверкало с другой стороны.
Сталевара у печи не было. Поискав глазами, Гребенщиков увидел его рядом с начальником смены. Они о чем-то заговорщицки шептались. "Похоже, опять на рекорд идет, - решил Гребенщиков. - Надо понаблюдать".
В кабинете он забыл о своем намерении. На столе лежал свежий номер "Приморского рабочего" со статьей Лагутиной "Протяни руку - возьми сокровища". Пробежал ее глазами, отыскивая свою фамилию. Нет. Статья затрагивала только доменщиков.