И всем было очень хорошо и весело в этот ясный, хваченный морозцем, полный алмазного блеска денек. Играли в снежки уже без записок, строили снежную крепость, катались на санках с горки. Причем Коле вышло кататься вместе с Кирой, и он увидел, что у нее на щеке возле уха маленькая родинка, которой нет у сестры. Впрочем, Коля теперь и так сразу даже издали отличил бы Киру от Нади. Он даже удивился, как это раньше девочки казались ему так схожими между собой. Они были, оказывается, совсем разными. Надя была покрепче и более смелая. А Кира казалась очень застенчивой, краснела так же, как сам Коля, и глаза у нее были внимательные, тихие, не такие, как у быстроглазой хохотушки-сестры.
Горка была не очень большая, но у Коли замирало сердце, когда он, ловко управляя санками, скользил вниз, придерживая за локоть сидящую впереди Киру, почти прижимаясь разгоряченной щекой к зеленой шапочке, из-под которой ветер выбивал каштановые кудряшки, щекотавшие Колин нос. Ах, как хорошо было! Даже когда санки перевернулись, на них наехали другие, все спуталось и полетело кувырком в снег, забивавшийся в глаза, в ноздри, за воротник… Сколько тут было хохота, возни, визга! Впрочем, визжала больше Надюша. Кира лишь вскрикивала слегка и смеялась, закинув голову и тряся колечками волос, с которых сыпался снег.
А потом все, запыхавшиеся, разгоряченные, красные, отправились провожать "зеленых" девочек домой и условились встретиться завтра здесь же. Коля лишь попросил собраться немножечко позднее, так как у него были занятия в студии. Он не сказал, где у него занятия, но выдал Женьча.
– Он ведь у нас художник, без пяти минут Репин, – сказал Женьча.
– Репкин-Морковкин, – сострил Викторин.
Все рассмеялись. А Коля нахмурился и был рад, что в темноте не видно, как он покраснел. Он не обиделся на шутку, но ему просто было неприятно, что сразу заговорили о его самом заветном, очень для него важном, может быть, самом главном теперь в его жизни. Не любил он, когда об этом много болтали, и сам никогда первый не заговаривал о своих занятиях в студии.
Когда шли обратно, проводив девочек, Женьча спросил:
– Ну как? По-моему, с такими дружить стоит. Тебе, Коля, какая больше?..
– Ну, я как-то, правда, не думал еще. По-моему, обе славные, веселые.
– Нет, я считаю, эта, которая поздоровше. В ней как-то живости больше. Надя, в общем. А уж та больно тихая какая-то. Верно?
– Не знаю, – сказал Коля.
– А по-моему, в обеих ничего интересного нет, – изрек Викторин. – Вот когда я был в эвакуации, у нас там в нашей квартире жила одна балерина. Так вот у нее дочка была…
– Ну ладно, – прервал его Коля, – завтра кому-нибудь доскажешь! Я пошел. Мне заниматься нужно. У меня еще не все уроки сделаны.
– Будь здоров, не кашляй, Морковкин-Репкин! – закричал Викторин. – Беги, а то папочка с мамочкой заругают. Художник! Ты картина, я портрет, ты скотина, а я нет!..
Коля ничего не ответил, скрылся в темноте. Но скоро он услышал за собой быстрые шаги и тут же почувствовал, как кто-то взял его за плечо. Коля оглянулся. Это был Женьча.
– Брось ты, Коля, на него серчать. Он парень ничего, только на язык дурной, – сказал Женьча. – Мы его, если не хочешь, завтра и на пустырь не возьмем. А то еще сморозит чего-нибудь, так уши зачахнут.
– Да ну его! Привадился! Как ты только можешь с ним?.. Грязь он, – проговорил Коля. (А Женьча знал, что это в устах приятеля самое обидное слово.) – И ребята, с которыми он таскается, – это такие все лбы! – добавил Коля.
– А до чего они обе друг на дружку похожи, верно? – продолжал свое Женьча. – Я даже сперва обознался. Мне с горки надо с Надей ехать, а я Киру на санки сажаю! Ну одна в одну!
– Нет… – сказал Коля. – Нет, – повторил он раздумчиво, – ты ошибаешься, Женя. Они разные и даже не очень схожие. Только надо внимательнее посмотреть.
А "зеленые" девочки, прибежав домой, сбросив с себя взмокшие шапочки, отряхнув снег с шубок, кинулись к матери.
– Ой, мамочка, мы с каким мальчиком познакомились… – спешила поделиться Кира.
– Даже с тремя сразу, – перебила Надя.
– У него такие глаза, знаешь, серьезные, совсем почти синие, только немножко голубые.
– И они с ним дружат. Один такой смешной, курчавый. Волосы прямо огонь!
– А он учится рисовать…
– Они недалеко живут, в Плотниковом…
– И мы сговорились – завтра опять будем кататься на санках.
И скоро у бедной мамы все перепуталось: у кого синие глаза, чьи волосы как огонь, кто рисует и где кто живет…
Катались и завтра и послезавтра. Викторин как-то сам поотстал от компании. Оказалось, что все это для него неинтересно и к тому же ему некогда: он готовится к вечеру художественной самодеятельности.
Дружба установилась быстро и прочно.
Узнали фамилию "зеленых" девочек – Суздальцевы. Вместе ходили на утренник в Дом пионеров, обменивались книжками, собирались по вечерам на пустыре. И так уж получалось, что если играли в горелки или разрывушки, то Коля непременно оказывался в паре с Кирой. Или когда вместе с другими ребятами затевали военную игру на пустыре, то всегда Кира попадала в одну партию с Колей… Верная Катюшка носила записочки, так и сновала по переулку, прямо с ног сбилась. А потом раз явилась одна Надя и сообщила, что Кира прийти не может:
– Ей пионерское поручение дали – выпустить стенгазету. Она редактор. А девочка, которая оформляет, заболела. Теперь хватились, а уже поздно. Сидит, чуть не плачет. Из журналов картинки наклеивает. Только ничего у нее не получается совсем.
Не хотелось Коле напоминать всем о том, что он тут смог бы пригодиться. Всегда стеснялся он лезть без нужды на глаза людям. Обнаруживать кое-какое свое умение следовало лишь непосредственно в самой работе, и только там. Но он живо себе представил, как сидит сейчас Кира одна дома и мучается, не зная, что ей делать, а завтра ей еще попадет по пионерской линии. И он сказал:
– Может быть, надо помочь ей?
– А ты разве сумеешь?
– Го! – воскликнул Женьча. – Вопрос! Я ж говорил вам, он у нас без пяти минут Репин.
– Да ну, глупости! – пробормотал Коля. – Брось ты, Женьча, в самом деле! Знаешь, что не люблю я.
– А ты правда хорошо рисуешь, Коля? – спросила Надя.
– Ну, какое там хорошо! Рисую так себе, учусь. Но если Кире надо, давайте попробую.
Через пять минут Надя торжественно вводила обоих приятелей к себе в квартиру.
– Мамочка, это вот те самые мальчики, с которыми мы познакомились. Это Женьча, а это Коля. Он хорошо рисует и хочет помочь Кире.
Вся в красках и в клейстере, сидела за столом несчастная Кира. Вокруг нее валялись вороха искромсанных журналов, разорванные картинки. На столе уже чернело зловещее пятно от недавно пролитой туши. А рука, которую протянула Кира здороваясь, была какая-то липкая, заскорузлая.
– Ничегошеньки у меня абсолютно не выходит! – сообщила она друзьям упавшим голосом. – А Зина Стукова заболела, как назло…
Коля окинул стол и всех окружающих взором хирурга, приглашенного к постели безнадежного больного.
– Так, – сказал он, изо всех сил стараясь не краснеть, хотя уголком глаза видел, что все, в том числе и мама-Суздальцева, смотрят на него с великими чаяниями. – Значит, размер мы имеем – два листа. Краски у тебя есть, Кира? Покажи… Так, достаточно. Заголовки у вас все рисованные или часть только шрифтом?
Ему отвечали все очень почтительно. Он чувствовал, что произвел впечатление человека знающего, хорошо в деле разбирающегося.
– Это у тебя тут что, цветок был нарисован? – спросил он Киру.
– Нет, это пионерский костер, – призналась она.
– Гм!.. Пламя, конечно, не вполне удалось передать. Знаешь, Кира, мы лучше заклеим его чистой бумажкой, а на ней я, может быть, попробую нарисовать то, что ты хотела. Ладно? А клейстер совсем засох… Женьча, пойди с Надей и помоги ей разогреть. Тут дела-то уж не так много.
– Ой, проберут меня завтра на линейке! – вздыхала Кира.
Она смотрела на него с такой надеждой на спасение, что ему захотелось как можно скорее утешить ее, подбодрить:
– Ничего, не проберут, посмотрим еще! Ты, главное, не огорчайся заранее.
– Ведь тебе, наверно, некогда, тебе заниматься пора?..
– Ну, это уж там мое дело. И, кроме того, у меня только два примера еще не решенные, а остальное все сделано.
И Коля принялся за дело. Сначала его немножко стесняло, что Кира смотрит через плечо, хотя и отворачивается все время, делая вид, что не собирается "глядеть под руку". Но потом Колей постепенно овладело то состояние, которое находило на него, когда он принимался рисовать что-нибудь очень для него важное и дорогое. И он забыл уже о том, где он рисует и для кого. Замыслы, один другого интереснее, всплывали у него в голове, и он уже хорошо представил себе, какой общий вид должна иметь стенная газета, лежащая сейчас перед ним еще в форме двух склеенных белых листов ватмана. Вдруг почему-то вспомнились слова вожатого Юры о язычке великого пламени, о нерушимом строе Пионерии. Все это облеклось в какие-то мысленно увиденные им рисунки. Он уже не замечал Киры, которая ходила на цыпочках позади него, махала руками на Женьчу и Надю и шипела: "Тсс!" Им владело сейчас только одно целиком его полонившее желание: вот здесь, на этом пространстве белой бумаги, изобразить то, что он увидел сейчас в своем воображении, изобразить как можно лучше. Изредка лишь отрывался он и, не глядя, протягивал назад руку со склянкой, коротко говоря: "Воды", или: "Клей", и снова склонялся над столом.
Зато когда он вдруг выпрямился и позволил всем стоявшим поодаль от него и не рисковавшим приблизиться подойти к столу, общий вздох восторга и изумления пронесся по комнате. Какая это была красота! Название газеты "Пионерская ракета" Коля нарисовал на фоне ночного московского неба, где над звездными башнями Кремля серебристые лучи прожекторов и трассирующие цветные ракеты составляли буквы. На том месте, где был еще недавно рисунок Киры, принятый Колей за розу, сейчас действительно пылал костер. Из пламени его летели искры, превращаясь в звезды и в цветные гроздья ракет. Вдоль нижней кромки газеты шли силуэтом крыши, над которыми взлетали вертикально вверх синие, зеленые, оранжевые, красные ракеты, образуя границы между столбцами газеты, куда теперь оставалось лишь вклеить полоски текста.
Кира стояла, стиснув обоими кулачками подбородок:
– Ой, Коля, я никогда даже не думала… Ведь это же… Ой, Коля!
Больше она ничего не могла прибавить. Прибежала мама, а потом еще кто-то из домашних. И все дивились и ахали, посматривая то на чудесно разукрашенную газету, то на очень румяного, голубоглазого и белобрысого паренька, который в замешательстве неловко болтал кисточкой в склянке с мутной бурой жидкостью.
Торжествовал больше всех Женьча. Он победоносно оглядывал Киру, Надю, их мать, всех домашних: "Что, мол, говорил я вам…"
Коля вымыл кисточки, сказал Кире:
– Пусть просохнет немножко. А мне пора.
Кира нагнала его в передней, где он надевал пальтишко, крепко обеими руками стиснула ему запачканные красками пальцы:
– Мне даже как-то совестно, Коля. Я не знала, что ты так рисуешь! Я бы никогда в жизни не согласилась… Ведь ты же просто…
– Ну, вот еще, ерунда какая, стоит разговаривать! – отвечал Коля. – Надо ж тебе было помочь. Ты только наклей статьи аккуратно по столбикам… И потом, пожалуйста, я тебя прошу… И Наде скажи… Вы не говорите вашим девчонкам, что это я. Хорошо?
Она только кивнула понимающе, не сводя с него глаз.
И он пошел домой с Женьчей, очень счастливый, немножко гордый и в то же время чуточку смущенный… Эка, смотри: явился, намалевал, накатал, всех удивил… Вот Викторину это бы подошло. Ему бы только покрасоваться шикарно. А у Коли шевелилось в душе какое-то неловкое чувство. Уж больно лихо все это вышло.
Глава 3
Химия салютных огней
Только чувство общественности дает силу художнику и удесятеряет его силы. Только умственная атмосфера, родная ему и здоровая для него, может поднять личность для пафоса и высокого настроения…
Из письма к Репину И. Крамской
Все как будто шло хорошо. Везде чувствовалось, что близится конец войны. Как ожесточенно ни сопротивляется враг, он уже зря и бессмысленно тратит свои силы и, истекая собственной кровью, бесцельно терзает мир, истосковавшийся по покою.
В один из летних жарких и ясных дней проползла по Москве серая шестидесятитысячная колонна пленных фашистов. И Коля с ребятами ходил смотреть на них и даже кое-что успел зарисовать в свой альбомчик. Унылые, безрадостные лица, сизо-зеленые мундиры, которые москвичи видели прежде только в кино. Безмолвно стояли на тротуарах тысячи людей, ничего не простивших. В суровой тишине, как бы оковавшей с обеих сторон улицу, шелестел на московском асфальте заплетающийся шаг тех, кто еще недавно собирался парадным маршем пройтись по Красной площади и по всей нашей стране, попирая сапогами из фашистского цейхгауза все, что нам было дорого и свято. "Доннерветтер, клякспапир!" – кричал фашистам из толпы Викторин. Женьча, что-то подсчитывая, бормотал себе под нос. А Коля молчал, вглядывался и то и дело раскрывал свой альбомчик, судорожно выхватывая его из кармана.
В школе дела тоже шли хорошо. Коля с отличными отметками перешел в следующий класс. Был им доволен и вожатый Юра. На сборе отряда Колю Дмитриева упомянули в числе лучших пионеров. Хвалил его в студии Дома пионеров и Сергей Николаевич. Только сам Коля был недоволен собой. Подолгу просиживал он, мрачнея, над своими работами, сделанными в студии и дома, и чувствовал, как они ему сейчас уже неприятны.
– Все мне разонравилось, – жаловался он Женьче.
– Не халтуряй, – степенно советовал Женьча.
– Ты думаешь, я кто, халтурщик? – обижался Коля. – Не в этом дело. Понимаешь как… Я раньше рисовал как выходило. А теперь я заранее загадываю, как это должно выйти. А получается совсем не то… Я вот сам чувствую, что как будто повзрослел, а по работам смотрю – не расту. Прямо-таки не знаю… наверно, ничего из меня не получится. Какой-то я неспособный. Зря меня только перехваливали все.
Конечно, были кое-какие основания у Коли, чтобы усомниться в своих силах. Никак не ладилось у него дело с цветом. По рисунку он успевал хорошо, шагнул далеко вперед и скоро обогнал всех ребят в студии. Он теперь уже не боялся пустого белого пространства бумажного листа и смело принимался размещать на нем изображения. Но вот с живописью дело у него никак не получалось. Сергей Николаевич и тот даже растерялся немножко и подумал: "А вдруг мальчик просто плохо видит цвет? Может быть, у него способности чисто графические?" Он решил проверить и попросил Колю, чтобы тот принес в студию масляные краски отца. Дал простейшее задание – срисовать два-три предмета и определить их цвет, а определив, воспроизвести этот цвет на холсте. И выяснилось, что цвет Коля различает безошибочно, но передать эти цветовые соотношения в работе своей не может. Получался какой-то странный разрыв. Очевидно, Коля терялся от чисто технических трудностей: не мог составить нужный цвет, правильно смешать краски. В то же время он отлично улавливал любые цветовые оттенки модели, поставленной перед ним.
Сергей Николаевич попросил родителей зайти к нему в студию. Он сказал им:
– У мальчика вашего способности несомненные. Успехи сделал он весьма значительные. Грех было бы не продолжать дело дальше. Но надо ставить ему рисунок уже по-серьезному. Да и технику живописи он никак освоить не может. В то же время цвет чувствует безукоризненно. У нас видите какая обстановка убогая. И всего два раза в неделю занятия. А теперь нас еще в Дорогомилово переведут. Ходить ему будет далеко. Я бы его на вашем месте постарался в художественную школу пристроить. Вот есть такая на Чудовке.
Но это был уже очень серьезный шаг. Студия Дома пионеров была все-таки лишь самодеятельным кружком, не более. А тут предстояло уже пойти в настоящую науку по рисовальной части и совмещать ее со школьными занятиями. Не только папа с мамой, но и Коля сам задумался, справится ли он. Да и стоит ли ему уже так определенно сейчас направлять себя в эту сторону? Ему очень хотелось постичь всю науку, все тайны и заветы полюбившегося ему искусства, но он уже сам видел, как много ребят в той же студии, где он занимался, сперва удивляли всех своими успехами, а потом топтались на месте, отставая от других, как ни бился с ними добрейший Сергей Николаевич, и постепенно бросали дело, оставляли студию. Водили однажды пионеров на выставку детских рисунков, и видел там Коля много чудесных работ, которые были гораздо лучше его собственных. Да, так бы он не смог нарисовать.
Коля поделился своими сомнениями с вожатым Юрой. Тот тряхнул своей кудлатой головой, посмотрел вопрошающе в полные доверия глаза своего питомца, потом сказал:
– Знаешь, Коля Дмитриев, да, по-моему, тут ничего такого страшного нет. Ведь школу ты не оставляешь, значит, будешь идти пока своей нормальной дорожкой. Ну, нагрузочка прибавится, конечно. И считай, что мы тебе даем пионерскую путевку. Надо будет и там, в художественной школе, тебе отличиться. Мы, со своей стороны, освободим тебя от лишних обязанностей… – Он поправил с отеческой важностью красный галстук на груди у Коли, шлепнул его снизу в подбородок. – Да ты же у нас способный! Что же тебе трусить? У нас время такое, что просто стыдно было бы, имея способности, держать их так, для домашних альбомчиков да для стенгазеты. Все это было бы уж не по-пионерски. А вдруг из тебя настоящий художник выйдет! Я так считаю, что наши способности не только нам принадлежат – они народное достояние. Как же их таить, а? А ты как считаешь?
Коля молчал. Слова вожатого несколько поразили его. Народное достояние… Он как-то не задумывался над этим. Ну, правда, помогал он оформлять стенгазеты, выручил один раз Киру. Это же всё пустяки… Но вот сейчас оказалось, что если у человека есть какие-нибудь способности, то это тоже народное достояние.
– Я вижу, ты сомневаешься, – продолжал вожатый Юра. – Должно быть, я тебе плохо это все объяснил. А ты знаешь что?.. Приходи ко мне в воскресенье домой. Отец у меня очень любит ребят. Он даже в Городском доме пионеров общество юных геологов организовал. На экскурсии разные водит их. Вообще батя у меня мировой! Ты, наверно, слышал о нем. Он довольно известный ученый-геолог, геохимик. Я уверен: он тебе объяснит все куда лучше меня. И работы свои, рисунки, непременно прихвати с собой.
Если честно признаться, Коля в то время еще ничего не слышал об отце Юры Гайбурова. Между тем профессор Александр Николаевич Гайбуров был уже давно известен не только во всех уголках нашей страны, но и за границей как один из крупнейших ученых-геологов. Когда Коля еще не читал газет, на страницах их печатались подробные описания замечательных геологических экспедиций профессора Гайбурова. Старый большевик, много мыкавшийся по белу свету благодаря своей опасной и благородной профессии революционера, Александр Николаевич побывал почти во всех уголках планеты, избороздил и всю нашу страну. И не раз теперь, отправляясь с экспедицией в самые глухие места Восточной Сибири, он шутил, что кому-кому, а ему эта дорожка знакома: он по ней хаживал этапом в ссылку.