Роман известного советского писателя Валерия Осипова рассказывает о становлении характеров молодых людей, будущих журналистов. Один из героев романа - Павел Пахомов, человек одаренный, яркий, но несколько "неуправляемый", инфантильный, соприкоснувшись с настоящей рабочей средой, взрослеет, становится вполне зрелым человеком. В романе точно передана атмосфера, приметы жизни начала пятидесятых годов: студенты участвуют в строительстве нового здания университета на Ленинских горах. Волжской ГЭС. Хотя действие романа развертывается почти тридцать лет назад, вопросы, которые поднимает автор, актуальны в наши дни, герои романа близки нашим современникам.
Содержание:
Часть первая - Кафедра физкультуры 1
Часть вторая - Пятая французская 8
Часть третья - Сессия 17
Часть четвертая - Каникулы 23
Примечания 33
Валерий Дмитриевич Осипов
Факультет журналистики
(Журнальный вариант)
Часть первая
Кафедра физкультуры
Моим, друзьям, студентам факультета журналистики, и всем, кто учился в Московском университете в середине пятидесятых…
Рисунки Ю. Вечерского
1
Давно уже отзвенели все утренние девятичасовые звонки, возвещавшие о начале занятий в старых университетских корпусах в центре Москвы на Манежной площади, давно уже был впущен удивленным преподавателем известный зубрила, впервые в своей жизни опоздавший к началу лекции, а студент четвертого курса факультета журналистики Пашка Пахомов - руки в брюки, кепочка на затылке - только еще входил с рассеянным видом на широкое университетское подворье с каменными статуями великих революционных демократов Герцена и Огарева.
Постояв минут десять в задумчивости перед висевшей на чугунной ограде университета футбольной афишей, Пашка, тяжело вздохнув, нехотя продолжал двигаться дальше. По дороге он использовал каждую, даже самую малейшую возможность, чтобы придать своему приближению к храму науки наиболее замедленный характер.
Пашка "тормозил" буквально на каждом шагу. Он то перевязывал шнурки на ботинках, то неожиданно начинал причесываться, то подтягивал штаны, то почему-то снимал с головы кепку и пристально разглядывал этикетку фабрики, сработавшей этот немудреный головной убор, то вдруг, резко остановившись и оглянувшись, подолгу смотрел назад, будто подозревал, что по пятам за ним крадется внезапно спрятавшаяся шайка разбойников с остро отточенными кинжалами.
Убедившись, что его молодой жизни в данный момент прямая опасность не угрожает, Пашка, еще раз тяжело вздохнув, продолжал приближаться к входу на факультет журналистики.
Оказавшись на лестнице, на знаменитой железной университетской лестнице, сработанной если не рабами Рима, то, во всяком случае, много-много лет назад (по ее нетленным чугунным ступеням, опаздывая на лекции, может быть, взбегали однокурсники Лермонтова и Белинского), Пашка Пахомов "гасил" свое поступательное движение вверх до пределов, уже совершенно недоступных человеческому восприятию. Он втаскивал ногу на очередную ступеньку и застывал в неподвижной позе. Казалось, жизнь умерла в нем навсегда. Но проходило несколько мгновений, и Пашка снова оживал. Он подтягивал отставшую ногу, а потом опять погружался в небытие. Со стороны Пашка был похож на человека, поднимающегося по ступеням эшафота, на вершине которого ему суждено было положить под топор палача свою буйную голову в серой клетчатой кепке.
Однако последние ступеньки перед дверью, ведущей непосредственно на факультет, студент Пахомов преодолевал с беззаботной легкостью человека, которому в последнюю минуту перед казнью сообщили о замене четвертования женитьбой на царской дочери.
Взявшись за дверную ручку, Пашка придавал своему лицу крайнюю степень озабоченности и только после этого торопливо вбегал на факультет. И здесь он каждый раз попадал в "объятия" Глафиры Петровны- технического секретаря деканата, молодящейся блондинки с хорошо сохранившейся фигурой. В руках Глафира Петровна держала хрустящий лист бумаги. Это был список опоздавших, который каждый день, как утренний кофе, подавался после начала первой лекции на стол декану факультета для принятия против вконец обнаглевших лодырей и прогульщиков строгих административных мер.
Несколько секунд Глафира Петровна молча смотрела на Пашку. Глаза технического секретаря от приступа благородного гнева постепенно темнели и становились почти бархатными. Пашка же, напрягая легкие, добросовестно обозначал тяжелое дыхание человека, сломя голову мчавшегося к началу занятий.
- Опять? - зловещим шепотом выдавливала из себя Глафира Петровна.
- Опять, - уныло разводил руками Пашка.
- Это возмутительно! - шипела Глафира Петровна.
- Это возмутительно, - горевал Пашка.
- Это становится невыносимым!
- Это становится невыносимым, - сокрушался Пашка.
Молодящаяся блондинка гневно буравила Пашку своими бархатными глазами. Студент Пахомов уже давно отравлял ей жизнь. Глафира Петровна обрушивала на клетчатую Пашкину кепку все имевшиеся в ее распоряжении неприветливые цензурные выражения.
Глафира Петровна метала громы и молнии, но Пашка по-прежнему не возражал ей. Как человек опытный, он знал - Глафире нужно прежде всего дать высказаться.
Выдержав необходимую паузу, Пашка перешел к наступательным действиям. Уняв тяжелое дыхание, он хорошо поставленной скороговоркой поведал трогательную историю о том, как на троллейбусной остановке стал свидетелем обморока, случившегося с пожилой гражданкой. Гуманные соображения, естественно, не позволили студенту Пахомову оставить старушку одну до прихода "скорой помощи".
Глаза Глафиры сузились до размеров смотровой щели рыцарского шлема. Лицо ее пылало холодным пламенем презрения.
- Обморок с пожилой женщиной на троллейбусной остановке, - тщательно выговаривая каждую букву, начала Глафира Петровна, - был уже в прошлом месяце. Вы лжец, Пахомов, и притом бездарный. Завтра постарайтесь придумать что-нибудь пооригинальнее.
И она взмахнула роковым карандашом, чтобы занести Пашку в крамольный список опоздавших.
- Глафира Петровна! - проникновенно сказал Пашка, сделав робкий шаг вперед. - Глафира Петровна, - расчетливо повторил Пашка, - а что бы вы сделали, если бы сейчас здесь стоял не я, а ваш собственный сын?
Карандаш замер над списком - пущенная Пашкой отравленная стрела попала прямо в цель.
Глафира Петровна тяжело вздохнула. Глаза ее раскрылись до нормальных размеров.
- Что вы от меня хотите? - дрогнувшим грудным голосом спросила она.
- Глафира Петровна, дорогая, у меня же последнее предупреждение. Выгонят - куда деваться? Ведь вы сами знаете, как трудно сейчас куда-нибудь устроиться…
Да, это Глафира Петровна знала хорошо. У нее был большой опыт по устройству собственного сына в текстильные и пищевые институты.
- Ладно, - снова вздохнув, сказала Глафира Петровна и сделала слабый жест рукой, - прощаю в последний раз.
Произнося эти слова, она была абсолютно уверена в том, что завтра - в крайнем случае послезавтра - весь спектакль повторится заново.
Пашка сделал Глафире ручкой и помчался вниз по железной лестнице.
- Не забудьте вернуться на второй час лекции! - кричала сверху снова ставшая очень строгой Глафира Петровна. - Я проверю!
Но студент Пахомов уже не слышал ее. На душе у него было легко и свободно. День начинался совсем неплохо. Первая схватка с деканатом окончилась в его пользу. Правда, можно было бы и просто не опаздывать. Прийти, например, к началу лекции вместе со всеми. Но этот вариант был мало знаком Пашке, и он опасался к нему прибегать.
2
Перебежав улицу Герцена перед поворачивающим с Манежной площади направо троллейбусом № 5, Пашка устремился в новое здание старых университетских корпусов, перед которым стоял со свитком в руке (а может быть, с большой бронзовой шпаргалкой, отобранной у студента восемнадцатого века) Михайло Васильевич Ломоносов. Говоря точнее, студент Пахомов торопился по строго определенному адресу, а именно- на кафедру физкультуры и спорта, находившуюся на первом этаже нового здания. Из всех имевшихся в университете кафедр Пашка Пахомов отдавал кафедре физкультуры наибольшее предпочтение.
В тот год, с которого начинается наше повествование, кафедра физического воспитания и спорта Московского университета представляла собой длинный прокуренный коридор, в который справа выходили двери двух небольших спортивных залов, а левую сторону занимали огромные высокие окна с деревянными подоконниками. Эти удивительные, уникальные и, очевидно, единственные в своем роде подоконники и были главной достопримечательностью кафедры физкультуры. Во-первых, они были необычайно широкими и длинными - на каждом свободно умещалось человек шесть-семь одновременно - и, несмотря на то, что находились на уровне груди среднего по росту человека, чрезвычайно удобными.
Во-вторых, в отличие от всех других подоконников в университете, с тех, что на кафедре физического воспитания и спорта, студентов никогда не сгоняли.
И, наконец, в-третьих, - и это было самое главное - подоконники кафедры физического воспитания и спорта считались общепризнанным местом демократического духа, свободомыслия и вольнодумства, присущих во все века всем университетам на свете, в том числе и университету Московскому.
Живописнейшая публика собиралась на подоконниках кафедры физкультуры. С шахматными досками под мышками приходили сюда всегда мрачные и растрепанные студенты механико-математического факультета. Особой доблестью среди шахматистов-мехматовцев считалось умение "звонить". Ставил, например, один из соперников фигуру на особо важное для себя поле и, словно стараясь придать дополнительную прочность своей позиции, говорил при этом:
- Укрепился!
Его противник, если только он умел "звонить", тотчас отвечал:
- Как турок на колу!
И зрители, те же самые мехматовцы, всегда по
достоинству оценивали это высокое словесное искусство.
Аккуратные физики приходили на спортивную кафедру только для того, чтобы, сидя на подоконниках, безудержно острить по адресу всех, кто проходил мимо них и не был посвящен в глубинные тайны квантовых противоречий, единой теории поля и хлопотливого быта частиц и античастиц внутри, а равно снаружи атомного ядра.
Беззаботные, легкомысленные филологи водили от подоконника к подоконнику стройных, доверчивых девушек с географического и биологического факультетов и вкрадчивыми голосами читали им стихи классиков, выдавая за свои собственные.
И только бледнолицые химики, от которых всегда пахло модными нуклеиновыми кислотами, молча си дели на подоконниках в своих черных и синих халатах, прожженных самыми новейшими реактивами. Они ни с кем не вступали в бесплодную словесную борьбу. Химики просто курили. Им было давно уже все ясно. Вплоть до того, что и сами-то они, химики, всего лишь навсего сложные молекулярные соединения.
…Ощущая себя моложавым ангелом, который, покинув грешную землю, вновь оказался в любезных своему сердцу райских пущах и кущах, Пашка Пахомов подошел к первому подоконнику и мгновенно почувствовал, как легкие его вновь наполняются чистейшим кислородом вольнолюбивой студенческой беззаботности и легкомыслия.
На первом подоконнике играли в шахматы два могучих интеллекта - Тарас и Курдюм. Рядом с шахматной доской, приходясь озабоченными лицами до уровня пешек, стояла густая толпа болельщиков.
Тарас, двигавший фигурами за черных, не имел себе равных по количеству учебных заведений, в которых когда-либо обучался. Это был крупный и уже довольно немолодой мужчина. Тараса последовательно изгоняли со всех имевшихся в университете факультетов, несколько лет он учился на стороне, но потом снова вернулся в альма-матер и вновь был принят на первый курс.
Тарас имел звание кандидата в мастера по шахматам, но был весьма неплохо развит и физически: рост Тараса достигал почти двух метров, а вес - ста двадцати килограммов. Несмотря на большие параметры и сидячий образ жизни, который ему приходилось вести благодаря своей основной специальности - игре в преферанс, Тарас тем не менее обладал еще и некоторой резвостью движений, которая даже позволила ему в молодые годы установить рекорд университета по метанию диска. И хотя он метал неудобный классический снаряд тем самым способом, которым бросают через забор пустую бутылку, присутствовавшие на стадионе судьи зафиксировали рекордное достижение, которое продержалось много лет.
Тарас вообще был человеком необычайно разносторонним и склонным к универсализму. На университетских спартакиадах его неизменно включали в состав волейбольных и баскетбольных команд. А в шахматных состязаниях он бессменно играл на первой доске всех факультетов, которые когда-либо имели честь видеть его в рядах своих студентов.
Таким образом, польза от Тараса, несмотря на его бесспорную ветреность в науках, была немалая.
В тот самый год, с которого начинается наше повествование, в университете вообще было мало мужчин, а спортсменов и подавно. И поэтому на фоне остальных студентов, в основном худосочных очкариков, освобожденных от физкультуры еще в первом классе, Тарас выделялся своей олимпийской разносторонностью, своеобразным эллинизмом и вообще редкой гармонией физических и духовных начал.
Пашка Пахомов уже минут десять стоял около первого подоконника, а Тарас и Курдюм, уткнувшись в шахматную доску, не обнаруживали пока никаких признаков разумной жизни. Наконец Тарас тяжело вздохнул и протолкнул черную пешку вперед сразу на две клетки. Курдюм тут же убил ее своим белопольным слоном.
- А молодого пешехонца несут с разбитой головой, - сказал Курдюм певучим речитативом, снимая черную пешку с доски.
Тарас, не ожидавший от Курдюма такой прыти, снова погрузился в пучину тягостных раздумий.
- Вообще эта партия с Тарасом, - снисходительно сказал Курдюм, - напоминает мне борьбу Егора с коровой. Причем в тот самый момент, когда корова вынуждена была наконец дать молочка!
Болельщики-мехматовцы, стоявшие около первого подоконника, одобрительно закивали головами. По общему мнению, Курдюм высказался весьма недурно.
- Где Егор и где корова? - парировал Тарас курдюмовскую шутку, не поднимая головы от доски, и болельщики заулыбались, поняв, что Тарас готовит контрудар.
- А еще эта партия с Тарасом, - пытаясь снова перетянуть всеобщие симпатии на свою сторону, сказал Курдюм, - напоминает мне нападение греков на водокачку…
Болельщики сладко захохотали. Шутка была абсолютно свежая. Не смог сдержать улыбки, все так же не поднимая головы от доски, даже Тарас.
Пашка Пахомов стоял в толпе мехматовцев и улыбался вместе со всеми. Ничего не понимая в хитросплетении белых и черных фигур, он, конечно, больше всего ценил в шахматных поединках на кафедре физкультуры умение противников "обзванивать" друг друга. Это был настоящий разговор! А что в это же самое время мог бы услышать Пашка на лекции? Как раскопали где-нибудь в пустыне очередную несимпатичную мумию? Студенту Пахомову все эти почтенные древности надоели хуже лютой смерти. Гораздо интереснее было следить за словесным состязанием Курдюма и Тараса.
Курдюм торжествовал. Симпатии болельщиков-мехматовцев теперь снова были на его стороне.
- А у Тараса-то позиция, кажись, будет похуже, - подобострастно заметил один из болельщиков. - Глядите, братцы, сколько у Курдюма пешек!
- Как у дурака махорки! - быстро отреагировал Тарас.
Болельщики завыли, заухали, задохнулись от счастья. Ответ Таруса (если только это не была домашняя словесная заготовка) так и просился в первую десятку экспромтов, рожденных на кафедре физкультуры за всю ее историю.
Курдюм поздно опомнился. Слишком долгое пребывание на пьедестале, на который он был воздвигнут рождением фразы "нападение греков на водокачку", ослабило его бдительность.
- Ну ты, чемпион Африки по лыжам! - яростно закричал Курдюм на Тараса. - Рекордсмен мира по прыжкам в ширину! Ты долго еще будешь думать? У меня уже шнурки на ботинках развязались от твоей быстроты!
Болельщики кисло улыбались скороспелым курдюмовским хохмам. Их симпатии окончательно перешли на сторону Тараса. Умница Тарас действительно создал непревзойденный шедевр кафедрального "звона". Дурак, сколько бы махорки у него ни было, обязательно всю раздаст ее другим. Значит, и Тарас обдумывал сейчас такой ход, после которого Курдюм вынужден будет отдать свои лишние пешки. Значит, фраза "как у дурака махорки" была сложным соединением высокого образца кафедрального "звона" и точной оценки шахматной позиции. Это было великолепно! Болельщики-мехматовцы замерли в предчувствии исполнения грозного тарасовского прогноза.
А Курдюм, впившись лихорадочным взором в расположение фигур, надеялся только на одно: спасение должно было прийти к нему из глубины его разнузданного, но все-таки могучего (как это признавали абсолютно все) математического интеллекта.
Первый раз в университет Курдюм пришел на математическую олимпиаду, еще будучи школьником. Он быстро обставил всех своих соперников, решив каждую задачу двумя, а то и тремя способами, а все остальное время, отведенное малолетним гениям на выявление своих способностей, провел в коридоре кафедры физкультуры, с восхищением наблюдая за ее колоритными обитателями.
Потом Курдюм каждый год завоевывал призы на алгебраических, геометрических и даже астрономических турнирах, а в четырнадцать лет ему вообще надоело учиться в школе - он кончил за один год последние три класса и был принят на мехмат как исключительно одаренный в математических науках юноша.