- А по-моему. - Майка всегда говорит серьезно. - А по-моему, любовь - это когда все наоборот. Тебе больно, а вдруг смеяться хочется. Это, в общем, как в самый первый дождик... Лицо мокрое, а проведешь рукой по нему - рука сухая... И грустно еще бывает...
В салонах гаснут транспаранты, предупреждающие пассажиров, что "курить нельзя" и надо "привязаться ремнями". Теперь уже нам болтать некогда, теперь только поворачивайся. На борту семьдесят пассажиров и всех надо напоить водой, накормить, потом убрать грязную посуду.
Мы давно летаем вместе, сработались, и все у нас идет, как по конвейеру. Майка подает на стол подносы, я заученно, автоматически: раз - икра, два - бутерброд, три - яблоко, четыре - печенье. Фаридка в белом накрахмаленном переднике, как официантка, - чай. И - готово. Семьдесят подносов, семьдесят завтраков.
Фаридка, загадочно улыбаясь, ходит по салонам. Я давно знаю эту Фаридкину улыбочку, она ее любит показывать, особенно мужчинам.
Из отсека, где смонтированы жаровые установки, появляется голова дяди Кости. Майка спрашивает его:
- Что случилось?
Дядя Костя вопросительно смотрит на нас, потом щелкает себя пальцем по морщинистой шее. Майка первая догадывается и смеется.
Дядя Костя спрашивает, нет ли у нас чего-нибудь выпить.
Забавно, однако, устроен человек: первый раз летит в "ТУ", а уже чувствует себя вполне как дома. Вот и коньяк подавать можно. Мгновенно привык к цивилизации.
Фаридка наливает нашему "зайцу" лимонад, и дворник скрывается.
- Ишь ты, вина уже захотел! Окунулся в комфорт.
Мы перемигиваемся с Майкой и специально готовим поднос для дяди Кости: красная икра - побольше, яблоко - покрасивей...
Мы выводим "зайца" из тесной каморки и усаживаем его в первом салоне у окна. Здесь есть одно свободное место.
Дядя Костя теряется, когда Фаридка устраивает ему столик и ставит на него сверкающий поднос.
- Ешь, ешь, дяденька. Бесплатно, бесплатно.
Дядя Костя, посомневавшись, принимается за чай.
Минут за сорок до посадки в Свердловске мы кормим экипаж.
Фаридка устала, набегалась по салонам, и в пилотскую кабину несу завтрак я. Опять ухмыляется Генка, кричит мне, что напишет благодарность в книгу жалоб, а сам сочно вгрызается крупными белыми зубами в яблоко.
Года полтора назад (был какой-то праздник) мы сидели в зимовье с Клавкой, вдруг открывается дверь, и входят командир Бубнов, Генка Липаев и радист Иван Захарович - все подвыпившие. Повытаскивали из карманов бутылки с шампанским, и Бубнов начал:
- Рита, вот какое дело. Геннадия мы знаем много уже. Отличный парень. Желает выйти за тебя замуж...
Клавка прыснула:
- Так уж и замуж!
- Ну, жениться. Парень он хороший. Заработок вполне. Как, Рита?
Я, помню, растерялась. Шампанское, выбив пробку, тугой струей ударило в стену (там пятно до сих пор не забеливается). Клавдия выпила стакан, накрыла бутылку рукой и резанула:
- А теперь по домам! Женихи в нетрезвом виде не принимаются.
Так и вытолкала летчиков. А Генка с тех пор все пристает и пристает ко мне. Противно.
Когда посадка, мы переселяемся из кухни в последней салон: Майка в самый хвост, ей, как третьему номеру, первой выходить из самолета, сдавать груз и багаж. Мы с Фаридкой задерживаемся, убираем в контейнеры грязные подносы.
...Бежит навстречу самолету земля. Машина вытягивает шасси и вздрагивает. На щитке вызова бортпроводников вспыхивает световая капля. Трещит звонок.
- Кто там опять? - недовольно бормочет Фаридка и лезет в чемодан за гигиеническими пакетами.
- Рита, сходи.
Я иду по проходу и еще издалека вижу бледное лицо Майки.
- Что случилось, Майка?
- Не знаю. Тошнит весь рейс. Не могу. И голова кружится.
Бегу за таблетками. А машина глухо бьется резиновыми подушками колес о бетон полосы. Сели!
- Фаридка! С Майкой плохо!
- Чего это? - недоумевает Фаридка.
- Не знаю. Давай с тобой дядю Костю высадим.
Мы заранее, еще дома, у себя в зимовье, составили записку таксисту, который повезет нашего дворника на вокзал. В том, что его приедут встречать в порт, мы не уверены, хотя телеграмму подали в Нижне-Кузьминск заранее.
Майка, болезненно морщась, открывает дверь самолета, и огромная буква "С" вплывает вместе с дверью в кабину. Дверь приходится как раз на вторую букву в слове "СССР", что выведена на борту нашего "ТУ".
Морозный ветер врывается с летного поля. Я выхожу на трап вместе с Майкой.
- Ну как?
Майка пожимает плечами и часто-часто хлопает подкрашенными ресничками. Она свешивается через перила и вяло кричит грузовому агенту:
- Багаж в первом багажнике! И груз!
Успеем ли мы устроить дядю Костю на такси?
Шарит по аэродрому поземка. Мороз перехватывает дыхание. Вокруг самолета хлопочут техники, утюги-заправщики глушат моторы, замирая у крыльев. Обычная суета.
Я не успеваю сделать и шага по земле, как меня окружают краснощекие парни. За их спинами успеваю приметить румяную толстушку, опрятно закутанную в шаль.
- Послушай, летчица, с вами такой... ну... глухонемой не летит?
В глазах у парней нетерпеливое ожидание. А по трапу с синей летной сумкой в руках спускается дядя Костя. Сумку на прощанье подарили ему мы.
Дядя Костя растерянно смотрит по сторонам. Его поддерживает Фаридка.
- Вот он, дядя Костя, - говорю я парням.
Они кидаются к нему.
- Константин Адамович!
- Здравствуйте!
Парни теребят дворника, а он смотрит беспомощно голубенькими глазенками, шмыгает носом.
- Мы за вами приехали!
- Вот Маша!
Дядя Костя стоит, прижав к груди сумку. Он открывает рот, и я не могу смотреть больше на дядю Костю, и Фаридка прячет глаза.
- А-а-а!
Парни берут его под руки и ведут к автобусу. Дядя Костя безволен, растерян. Неожиданно он упирается и, шаркая подшитыми огромными валенками, возвращается.
Дядя Костя подходит ко мне. Смотрит печально и ласково на меня и вдруг целует. На щеке делается мокро. Дядя Костя обнимает Фаридку и ищет глазами Майку. Ее нет, она уехала на грузовой склад.
- А-а-а! - Дворник показывает рукой на карман пальто. Я нащупываю там небольшой сверток.
- А-а-а! - радостно кивает головой дядя Костя.
И идет к автобусу, и оглядывается, и показывает со ступенек пальцами: мол, пишите.
Автобус трогается.
...В спешке нового старта - теперь наш путь в Москву- я совсем забыла о дяде-Костином свертке. И только когда закончилась утомительная процедура очередного кормления пассажиров, вспомнила.
Я осторожно разворачиваю бумагу, несколько слоев, и на моей ладони остается выточенная из дерева точная копия "ТУ-104".
Крохотный самолетик осторожно перелетает из рук в руки. И тут Фаридка замечает, что на одной из бумаг, в которую был обернут подарок, написано. Читаем.
"Да сведаня дочки. Живите счастлива. Спасиба Майка тебе за грамату. Видиш пишу. Дядя Коста".
- Ты что, учила его писать, Майка? - Фаридка тормошит нашу рыжуху.
Майка краснеет.
- Да, немножко. Вон сколько ошибок...
Как-то незаметно ко всем приходит доброе настроение. В такие минуты непременно думается только о хорошем. Фаридка крутится возле зеркала, Майка уткнулась в книжку.
- Опять про шпионов? Почитай вслух, - просит Фаридка. И Майка с видимым удовольствием серьезно начинает:
- "...Он встречал рассвет, лежа на спине, в груди у него торчал нож с костяной ручкой. Нож только немного задел сердце. Будь лезвие на миллиметр короче, не возникло бы "Дело Пако Додоры", и все обошлось бы небольшим кровопусканием. Поскольку убийца не вытащил ножа из груди своей жертвы, следовало принять одну из двух версий..."
- Хватит, Маенька, - смеется Фаридка. - На ночь такие штуки читать, потом спать не будешь. Давайте лучше споем. Вот Кирилла бы сейчас с гитарой...
Мы летим в ночь. И серая мгла обволакивает самолет. Видно звезды. На крыле мигает ходовой, брусничного цвета огонь. В голове шумит после семичасового полета. Я ухожу в салон и откидываю кресло. Рядом садится Майка. Ласковая она девчонка. Положила на плечо голову, глаза закрыла. Шепчет в ухо:
- Ты знаешь, Рита, я чего-то боюсь!
Я поворачиваю голову к ней.
- Чего?
- Не знаю...
- У тебя что-нибудь... с Кириллом?
Майка как-то испуганно смотрит на меня.
- Нет, что ты... Кирилл хороший... Я его в Аэрофлот зову. Ведь у нас скоро будут мальчишек набирать...
Майка замолкает. И я молчу. Усталость сдавливает ноги. Скоро земля.
Я не люблю летать ночью. Ночные рейсы утомительно бесконечны.
Где-то, в безэтажной, непробиваемой черной бездне к самым звездам подвешен самолет. Он тоже беспомощен и опустошен. Ему не с чем сравнить свою стремительность: темнота будто гасит ее.
Звезды холодны и бесстрастны в слепых от ночи лаковых линзах иллюминаторов: слишком велико небо, слишком далека земля, и слишком бездонна тьма, чтобы ревущая турбинами машина могла гордиться своим полетом.
Иногда в ночных рейсах мне кажется странным, что где-то внизу, под невидимыми крыльями, проносится целая страна, с гулкими городами, сонными, сумерничающими в полях деревеньками, студеными, синими от снега лесами, страна разных-разных людей.
Ночь разлучает меня с землей, обкрадывает, старательно подсовывая взамен тягучее ожидание.
- Рита, Москва!
Майка перегибается через меня к окну.
Огромный электрический муравейник постепенно растет перед глазами.
Еще невозможно разобрать, где улицы, где дома - одни сплошные огни, гигантская карусель огней. Но вот под полом с мягким шипением выходят навстречу земле отекшие за полет ноги-шасси, и огневая земля совсем близко, можно даже читать неоны, видно раскачивающиеся блики бегущих по автострадам автомобилей.
- Москва!
У порта уютное, домашнее название. Его так и хочется произносить по складам - До-мо-де-до-во. Старинные боры вокруг аэродрома, и прямо к летному полю выходят сосны. Летом Домодедово особенно хорошо: в перестойные июльские дни смолой, свежестью скипидарной далеко пахнет. И если выйти под вечер из пилотской гостиницы и пройти километра два по накатанному грейдеру в сторону заката да еще потом босиком по отсыревшим лесным тропинкам полазить - враз забываются асфальтовые тротуары и делается легко-легко. А на рассвете начинают соловьи...
Домодедово - это тишина, мгновенный холод свежих простынь и самое лучшее на свете табличное предупреждение на двери комнаты: "Не шуметь. Экипаж отдыхает".
Засыпаешь после полета сразу, как на парашюте в сон проваливаешься, только и успевают запомнить уши напоследок негромкий рояль откуда-то снизу, с мужских этажей, да задавленный толщиной стен моторный гул с неблизкой отсюда взлетной полосы. И ничего не снится в Домодедове - это значит, хорошо поработалось, и все заботы истратились на перелете.
По утрам, если у Майки настроение, она смеется. Ослепительно звонко. Хохочет, и все. Без причин. Будит всех. Вот и сегодня такое же: сидит на кровати в рубашке, зеркало на колени пристроила, рвет гребенкой рыжие завитки, и хохочет, и напевает:
- Мальчишки-девчонки, девчонки-мальчишки... Рита, Клава скоро придет. Только что заглядывала и меня разбудила. Утвердили ее инструктором...
Фаридка зевает длинно-длинно и, зевая же, говорит:
- Все. С нее причитается.
Мы давно сговорились между собой, что, если Клавдию утвердят для нашей службы инструктором, с нее положен обед в лучшем московском ресторане, который мы сами выберем.
В дверь стучат, и Майка с Фаридкой, охая, бухаются под одеяла.
- Что, сони, перепугались?
На пороге стоит Клавдия. В новенькой красной кофте, в узкой черной юбке, туфли-шпильки. Стоит картинно, нарочно. Показывает себя. Клавка красивая. Как-то хищно красивая. Тонкий нос - горбинкой, тонкие губы - натянутым луком, ноздри нервные - подрагивают. В талии Клавка тонка, бедра плавно расходятся. Единственный, пожалуй, изъян - ноги с сильными, не по-женски, икрами.
- Я еще вчера к вам хотела зайти, - говорит она, - да пожалела.
Мы засыпаем Клавку вопросами. И Клавка охотно рассказывает:
- Утвердили. Запросто. Стаж летный куда больше - пять лет. Языки знаю. Девчонки, к нам новый командир назначен. Вчера улетел в Лопатск. Симпатичный. Седая прядь вот здесь. Высокий. Я сразу же...
- Влюбилась? - ойкает Майка. - А Миша?
- Миша... С Мишкой я здесь виделась. Выполнил он норму мастера спорта. В сборную России его включили. Сейчас он в Киров уехал. На сборы. Мы с ним погуляли по Москве. Как мастером заделался, сразу заикаться меньше стал... Но командир, я вам скажу, мужчина!..
- Холостой? - спрашивает Фаридка.
- Не знаю...
- Если что, разведем, - на полном серьезе говорит Фаридка.
Мы все хохочем.
- Клавка, так с тебя обед причитается, - напоминаю я.
- Будет сделано. Вы вставайте быстрее, да в Москву поедем. В парикмахерскую зайдем, а потом, - Клавка улыбается, - чаю попьем...
До вылета в обратный рейс у нас уйма времени. Мы не спеша завтракаем в чистенькой столовой. Потом "тройкой" идем к командиру отпрашиваться в город.
Летчики играют в преферанс. Бубнов разрешает, а Генка, глядя на меня, говорит:
- Напрасно ты их отпускаешь. Раз с нами не хотят дружить, пусть сидят в гостинице.
Фаридка показывает ему язык.
Экспресс стремительно несется по шоссе в столицу.
После парикмахерской на Кузнецком мосту мы чувствуем себя превосходно и, шагая по московским улицам, еще долго обсуждаем прически, расцветки маникюров.
- Пошли, девчонки, в бывший "Гранд-отель", - говорит Клавдия. - Я там была уже с Мишкой. Шикарный ресторан. Такие шампиньоны готовят!..
- А я вот еще ни разу не была в ресторане, - говорит Майка. - Даже страшно. И потом, мы в форме...
- Днем можно, - успокаивает Майку Фаридка, - днем все можно...
Не часто, но за три года работы в Аэрофлоте мне приходилось бывать в столичных ресторанах. Навсегда запомнились приглушенный уют "Метрополя", шумная, несколько развязная роскошь "Праги", пресыщенная духота "Арагви". Сейчас бывший "Гранд-отель" поразил меня чем-то излишним, незаполненным, огромным. Наверно, когда-то давно здесь любили гулять купцы, причем обязательно высокого роста, здоровенные.
Майка ойкнула, остановилась растерянно в зале. Клавдия решительно направилась к метрдотелю.
- Ничего себе аэродром! - восхищенно сказала Фаридка.
За столиком мы сидим у необъятного окна. Клавдия нарочно подсовывает меню Майке. Меню толстое, на двух языках, и Майка долго-долго читает его.
- Может, возьмем по борщу и котлете? Недорого...
Я замечаю, как в глазах у официанта - он стоит в учтивой позе, приготовив карандаш, - закачалась усмешка.
- Нет, что ты, - улыбается Фаридка, - лучше манной каши.
Приходится выручать вконец смутившуюся Майку.
- Клавдия, заказывай сама. Мы тебе доверяем.
А на улице, окно выходит на площадь к музею Ленина, как-то учащается движение, набирая новый ритм.
- Дождик! Девчонки, дождик! - почему-то шепотом вскрикивает Майка. - Самый первый!
Сначала окно потеет, потом ливневые струйки расцарапывают его, расчесывают, и вот уже вода потоком, лавой.
Официант с полным подносом замирает у столика, и все, кто сидит сейчас в огромном зале, тянутся к окнам. Официант натренированно разливает по крохотным рюмкам коньяк и очень вежливо говорит:
- Ну-с, с дождем вас первым, летчицы!
Майка кривится:
- Коньяк... клопами пахнет...
- Сама ты клоп, Майка. Пей, гуляй! Дождь над Москвой. Над дождем небо. А над небом кто? Мы!
Фаридка разливает теперь сама по фужерам. Она уже раскраснелась, и я знаю, сейчас начнет кокетничать.
Фаридка - татарка. Фаридка симпатичная: смуглая вся, как вороненок, глаза словно из бархата, навыкате, и на верхней, остренькой губке заметная строчка - усики.
Дождь моет и моет окно. Опустела площадь, только на стоянке блестят в начинающихся сумерках мокрые спины автобусов. На эстраду выходят и разбирают инструменты девушки в длинных черных вечерних платьях, - оказывается, в этом ресторане женский оркестр. Майка зачарованно смотрит в зал своими разными глазами, и косинка в них теперь еще больше заметна.
- Значит, нет нашего Муму, - говорит Клавдия. - Как вы его хоть везли-то?
- Зайцем... Никто ни звука, - говорит Фаридка. - Ты лучше расскажи, что нового слышала в управлении.
- Ну, главное - это командир новый...
- Знаем. Дальше...
- Мальчишек будут набирать на третьи номера...
- Вот бы Кирилла устроить, - мечтает Майка.
- Да он в самолет не влезет...
- Влезет...
Оркестр начинает про дождь - мягко и плавно. За контрабасом стоит хорошенькая девушка, а та, которая играет на кларнете, кажется, все время улыбается.
- Как там твой Аркадий, Фаридка?
- Летает. Скоро новые машины начнут осваивать...
- Любит он тебя?
- Как я тебя, - смеется Фаридка.
В ресторане становится все шумней и шумней. Неожиданно Фаридка, азартно блестя своими черными глазищами, шепчет:
- Девчонки, вон за тем столиком, видите? Сидят славные мальчики. Особенно тот, в середке, беленький. Видите? Он так на меня и уставился...
Все мы осторожно смотрим. Действительно, парень приятный. Короткая стрижка. Загорелое лицо. Открытая, во все зубы, улыбка. Широченные плечи.
- А по-моему, он смотрит не на тебя, а на меня, - рассудительно говорит Клавдия.
- Ерунда, - мечтательно заводит глаза Фаридка, - блондины любят черных. Предлагаю выпить за блондинов. И спорим, сейчас он подойдет и пригласит на танец меня.
Фарида демонстративно подливает нам всем вино, смотрит в сторону столика парней и громко объявляет:
- За тех, кто в небе!
- Тише ты! - шипит на нее Клавдия.
Делать нечего. Отпиваем по глотку. Майка серьезно качает головой и охает:
- Бессовестная ты все-таки, Фаридка! Вот подожди, я Аркадию все расскажу...
- Давай, давай... все равно не поверит. Он же любит, а любовь, ты же сама говорила, - это когда все наоборот.
Кларнет улыбается снова, и по залу начинает скользить блюз. За окном мокрые неоны. За окном неуютно.
- Идет!..
Фаридка кокетливо поправляет пышную прическу.
- Разрешите?
Голос у парня приятный, низкий. Я поднимаю глаза от тарелки - парень смотрит на меня вопросительно и в то же время требовательно.
- Меня?
Кивок головы. Я чувствую, что начинаю краснеть. Идти или не идти? А сама встаю.
Черный выстрел взгляда Фаридки. Детское изумление на лице Майки. Крепкие широченные ладони на моей талии. Туго затянутый узел галстука. И на белой, очень свежей рубашке совсем новенькое пятнышко от вина. Пятнышко бордового цвета. Парень, видимо, очень сильный. И мне хорошо от ощущения этой скрытой силы. От понимания этого. Он намного выше меня, потому что узел его галстука на уровне моих глаз...
- Простите, откуда вы, девчата?
- Из... Лопатска.
- Вот здорово!
- Почему здорово?