Валя, помертвев, смотрела на него округленными глазами.
- Митенька, не надо, не надо же! Я не виновата, послушай меня!
Он не хотел слушать, продолжал браниться. Она губит их будущее, ничего ей не жалко, ничего не дорого! Как он ошибся, что поверил в ее чувства, нет у нее чувства, только желание пристроиться, обзавестись мещанской семейкой, задушить пеленками и ванночками! Валя, закрыв лицо, содрогалась, слова били, как камни, крепче камней.
Она поднялась, держась за спинку койки, чтоб не упасть.
- Не кричи! - сказала она. - Ребенка не будет. Боже, какой ты жестокий!
Опомнившись, он по привычке хотел подать ей одежду, взять свою. Она оттолкнула его руку.
- Не провожай! Я пойду одна.
9
Она торопливо шла, почти бежала, он двигался позади. Валя, не оглядываясь, рванула дверь барака и скрылась. Дмитрий поплелся назад, понурив голову. Его томили гнев на Валю, жалость к ней, досада, что все так нелепо получилось, могло обернуться иначе, будь он сам предусмотрительнее. Потом пришли усталость и стыд за грубость. "Ладно, - думал он, морщась. - Завтра поговорим спокойнее".
Валя на другой день не пришла. Не явилась она и на третий день. Дмитрий знал, что она не больна. Он видел ее, выходя из столовой, но не подошел. Она прошла мимо, неподвижно глядя вперед. Злость и горечь опять замутили его. Вся их жизнь надламывается, непреодолимое препятствие - нежеланный и неожиданный ребенок - вдруг выросло на дороге, нужно размышлять, как быть, а она строит обиды, оскорбляется, что он закричит. Большое несчастье рассыпалось на мелкие условности. Слова, слова ей нужны, дела она не способна понять! Что ей до того, как у него на душе, лишь бы вежливо говорил. Первым он не попросит прощенья, в чем ему извиняться? Он будет ждать, она придет, должна прийти!
Он ждал, Валя не шла. Он не понимал, чего она добивается, ничего не понимал - она была другой, чем он привык думать. Она могла бы хоть показать, что понимает, как осложнится теперь их жизнь, он все простил бы ей за эти хорошие слова: молчания простить он не мог. Иногда ему приходила мысль, не подготавливает ли Валя тайную операцию, он отбрасывал ее - в поселке это невозможно, тут все на виду.
А с Валей происходили важные перемены. Новое обстоятельство вторглось в ее душу, повелительно подчинило их себе, превратив остальное в маленькое и незначащее.
Этим новым обстоятельством стал ребенок. Он три месяца молчал, словно его и не было. Теперь он был.
Валя не раз слышала, как женщины равнодушно говорили после абортов: "Разве это ребенок - червячок пока!" Другие выражались насмешливо и сокрушенно: "Попалась, но вовремя выкрутилась". "Вовремя" означало - отделалась от того, что пока не ребенок и не требует права на любовь и внимание, но что могло бы стать ребенком и захватить, никого не спрашивая, такие права. Первые месяцы беременности были болезнью, материнские чувства спали, а если и говорили, то женщины не признавались, в них было что-то зазорное. И это были нормальные женщины, будущие самоотверженные матери, люди как люди, такие же, как и Валя. Но Валя оказалась не такой.
Она ни разу не подумала, что может забеременеть. Душу ее жгла любовь, ничего другого не было. Отрешенность от всего, что не было любовью, помешала ей разобраться в себе. Где-то в недрах ее организма две клетки, своя и чужая, слились в единое целое - микроскопически крохотную клеточку, одну среди миллиарда других. И все миллиарды клеток ее тела теперь жили лишь ради того, чтоб развивалась эта единственная и неповторимая клеточка. Она жила, она выросла, умножилась, она вспухала в десятках ежечасно, ежеминутно нарастающих клеточных поколений, она стала горошинкой, горошинка превратилась в комочек, комочек вытянулся, расчленился, он походил не то на куколку, не то на червячка - человек рос в человеке.
И он постарался заявить о себе - этот крохотный человечек, он не признавал секретов, он знал, что его появления ждали с радостью и нетерпением. В грозной тайне рождаются другие новообразования организма, мрачные, похожие на осьминогов опухоли, они таятся, набирая силы, потом, окрепнув, простирают хищные щупальца по всему телу, опутывают и высасывают организм, глотают и переваривают его, живого, трепещущего, страдающего. Все клетки и органы человека вступают в отчаянную борьбу с этим новым телом в его теле. Его стараются рассосать, каждая крошка пищи дается ему с бою - организм обессиливает и сникает в этой жестокой борьбе. Но это новообразование не таится, не борется за существование, к нему устремляются соки, тепло, импульсы - организм расцветает, приспосабливаясь к новому образу жизни. Человек еще не знает этого, но все, что есть в нем, уже поставлено на радостную службу развития новой жизни. Он заболевает удивительной болезнью - болезнью создания подобного себе существа. Именно в это время многие, отвергая извращенным сознанием совершающееся в них великолепное физиологическое таинство, твердят тупо и хмуро: "Какой же это человек - пока червячок!"
Но Валя долго не узнавала болезни приспособления себя под возникшую в ее теле новую жизнь, зародыш развивался, ничем себя не показывая. Она расцвела, похорошела и посветлела - это и было ее особой болезнью при беременности. Она ела с охотой, с охотой работала, беспричинно улыбалась, крепко спала, уставала здоровой усталостью - тело ее смеялось и пело, кровь со звоном обегала ее всю. Вале казалось: все это от того, что она счастлива. Она была счастлива, ибо, не зная этого, жила уже не одной своей жизнью.
И так как она не чувствовала своего ребенка, то и без мук подумала, что придется избавиться от него, пока он не появился. Этого хочет Дмитрий, этого и она должна хотеть, им еще рано заводить детей. Правильно, все женщины проходят через подобные неприятности, что ж тут поделаешь? "Жалко, - размышляла она уныло. - Но ничего другого не остается". Предстоящая операция тревожила ее больше. Валя лежала, не засыпая, видела себя на операционном столе. И тут вдруг пробудился ребенок. Тошнота свела тело Вали, она едва успела выбежать наружу. Сразу ослабевшая, с кружащейся головой, она то забывалась в мутном сне, то вскакивала.
С этого и началось. От радостного самочувствия не осталось и пылинки. На Валю, собранные вместе, запоздало навалились обычные недуги этого периода - слабость, головокружение, отсутствие аппетита, плохой сон, тошнота. Валя с трудом поднимала кирпич, с трудом ходила. Она утешалась: скоро недомогание пройдет, станет легко. Недомогание не проходило, становилось хуже. Дожидаясь улучшения, она не пошла к врачу. Перелом в ее состоянии так удивительно совпал с разговором об операции, что она их связала. Она думала о зревшем в ней человеке, как о разумном существе: "Узнал и всполошился!" Мысль была вздорна, никто ничего не узнал, нет еще человечка - так, комочек, червячок. Но мысль возвратилась, стала неотвратимой.
А затем обрушилась новость - нет, уже не червячок, настоящий человек живет в ней! Валя, потрясенная, хотела с порога крикнуть: "Митенька, ты понимаешь, что произошло?" Но он взорвался, все потерялось в безобразной ссоре. В отчаянии она пообещала - ребенка не будет! Она не знала, как это сделать, думала смятенно об одном: надо, надо!
Еще не прошла ночь, как Валя поняла, что обещания ей не выполнить. Она уже не уговаривала себя, что это чепуха и мистика, она знала: маленькое существо, сидевшее в ней, протестовало, оно отчаянно боролось за свою нерожденную жизнь. Это он, живой человек, подкатывал тошнотой к горлу, сжимал сердце, мутил голову. Он старался всем, чем мог, донести до нее молчаливый исступленный вопль: не хочу, не хочу, не хочу!
- Не буду! - шептала Валя в подушку. - Не буду, не буду!
Так началась эта невидная никому борьба с собой. Днем одолевала общая со всеми жизнь. Кругом ходили люди, жестокий холод сковывал деревья и стены, нужно было на морозе разравнивать теплый раствор, вминать и него кирпич. Человечек, живший внутри Вали, затихал, его придавливала ее внешняя жизнь. Валя на время забывала о нем, изредка устало думала все то же: выхода нет, придется делать. Смутные мысли вяло проносились в сознании, человечек на них не отзывался, он знал, что по-настоящему страшно, а что - нет. Потом Валя без аппетита что-нибудь перехватывала и уже по-иному - ясными, четкими мыслями - размышляла о своем положении. "Завтра сделаю, завтра! - решала она. - Больше нельзя откладывать!" И тогда человечек пробуждался и начинал свою неистовую борьбу. Валя ложилась в постель, внешнее окружение отплывало, она вслушивалась в то, что мутило ее изнутри. Валя разговаривала с этим энергичным человечком, он все более становился для нее живым, она успокаивала его, находила для него ласковые названия, клялась не делать ему плохого. Человечек затихал. Валю сковывал тревожный, не дававший отдыха сон.
Утром все начиналось сначала.
В один из вечеров к Вале пришел Дмитрий. Он поздоровался с подругами и попросил Валю пойти с ним. На улице он взял ее под руку, они молча дошли до его дома. Там он сказал:
- Я позвал тебя, чтоб проститься. Послезавтра уезжаю сдавать экзамены. - Помолчав, он добавил: - Последняя зимняя сессия. Весной переведусь на третий курс и забастую до лучших времен.
- Что ты говоришь? Ты хочешь бросить институт?
Он через силу усмехнулся.
- С детишками на руках не позанимаешься. Пока наше будущее произведение не начнет топать в детский сад, об институте думать не придется. Вот так, Валя. Как ты себя чувствуешь? Вид у тебя неважный.
Она вздрогнула, как от толчка.
- Я хорошо себя чувствую. Можешь не тревожиться.
- Если что случится, напиши. Между прочим, нам надо оформить отношения, а то вроде играем в свободную любовь. Я давно уже предлагал тебе пойти в загс, теперь просто необходимо.
Он сказал это холодно, почти враждебно. Валя закрыла глаза и сидела неподвижная и неузнаваемая. Дмитрий встал.
- Не хочешь прилечь? Мне кажется, ты засыпаешь сидя.
Она раскрыла глаза - в них не было ни усталости, ни сонливости.
- Я пойду, Митя. Дай мне ключ от своей комнаты и вечером завтра не приходи. Я хочу полежать одна, девушки так шумят, что голова разламывается.
Он вынул из кармана ключи.
- Можешь оставаться на всю ночь. Ни соседа, ни меня завтра не будет. Ты не ответила на мое предложение.
- Предложение? - переспросила Валя. - Сейчас надо подумать не об этой бумажке из загса.
Она вышла не попрощавшись.
На другой день она ушла из барака после ужина.
Ночью Светлана проснулась от шума, но не поднялась. Она знала, что это возвратилась Валя. Та всегда так возвращалась - чуть поскрипела дверь, потом слышался шорох: Валя в темноте раздевалась, вешала одежду, стараясь никого не разбудить. С Валей дружба была оборвана, Светлану не интересовало, что она делает. Светлана повернулась на другой бок. Щелкнул выключатель, свет залил комнату. Валя, как была одетая, шла не к своей кровати, а к Светлане. Лицо Вали казалось бумажно белым, огромные расширившиеся глаза ничего не видели. Она протягивала вперед руку, чтоб не натолкнуться на мебель.
Светлана в ужасе вскочила.
- Что с тобой, Валюша? Что?
Валя прошептала, опускаясь перед кроватью:
- Помоги, Светочка. Я сделала аборт… Мне плохо!
Светлана, схватившись за голову, страшно закричала.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПЕРВАЯ ВЕСНА
1
Крик Светланы разбудил Лену и Надю. Валя лежала на полу без сознания, они с трудом ее подняли. Светлана, не утирая слез, торопливо рассказала, что случилось. Надя схватила полушубок.
- Не давайте ей двигаться. Я побегу за скорой помощью.
Светлана поправляла волосы Вали, гладила ее щеки. Она не могла усидеть, ей казалось, что если не сделать какого-то важного движения - она только не знала какого, - то Валя так и умрет, не приходя в сознание. Лена прикрикнула на нее:
- Перестань суетиться! Сейчас ей не помочь. Надо ждать врача.
Светлана, с ужасом всматриваясь в бледное лицо Вали с черными дугами под глазами и посиневшими, вспухшими губами - по углам их покрыл зловещий белый налет, - молила:
- Леночка, скажи одно… только одно - это очень опасно?
- Бывают и осложнения… Будем надеяться на лучшее.
- Валя приходит в себя! - крикнула Светлана. Валя, обводя невидящими глазами подруг, пошевелила губами. Светлана быстро говорила, лихорадочно поглаживая одеяло, то поправляя, то откидывая его:
- Валюшенька, родная, лучше тебе, скажи, лучше? Что тебе нужно? Скажи, что тебе хочется?
Валя просипела, с усилием поднимаясь:
- Хочу сидеть… воды, Светочка!
- Нельзя сидеть, надо лежать! - сказала Светлана, кидаясь за водой.
- Если сидеть спокойно - это можно, - сказала Лена.
Они обложили Валю сзади и с боков подушками. Несколько минут Валя сидела, не шевелясь, потом заметалась. Лена схватила ее за плечи, Светлана вцепилась в руки.
- Я не могу! - твердила Валя, вырываясь. - Мне больно! Дайте повернуться на бок, прошу вас!
Повернувшись, Валя на минуту притихла. У нее росла температура, лицо преображалось - болезненная бледность сменилась болезненной краснотой, губы казались уже не синими, а черными, глаза запали. Валей овладевало возбуждение, она говорила все торопливей и бессвязней, вскрикивала, всплескивала руками. Все это так не походило на ее обычную сдержанность, что Светлана, немного успокоившаяся, когда Валя очнулась, снова почувствовала ужас. Пугающая говорливость Вали была непереносима.
- Помолчи, Валечка - упрашивала Светлана. - Тебе вредно… Очень прошу, полежи молча!
- Отстань! - говорила Валя, облизывая ссыхающиеся губы. - Мне больно! Вот здесь болит и здесь, положи сюда руку… Я думала, хорошо прошло, вдруг заболело, ох, как я испугалась…
Она торопилась рассказать, что произошло. Ей представилось, что она умирает, она побежала к себе. Недалеко от дома она потеряла сознание. Никого на улице не было, она очнулась от холода и поползла по снегу, у нее не хватило сил подняться, а когда поднялась, то опять свалилась. Так она шла - то падала, то вставала, она уже думала, что не доберется, потом стало легче, можно было идти, не держась за стены…
В Светлане поднялась вся ее ненависть к Дмитрию.
- Перестань! Это твой мерзавец… Случится осложнение, обязательно донесу, чтоб его в тюрьму!..
Лена останавливала Светлану, показывала на Валю. Светлана отталкивала Лену и неистовствовала:
- Донесу! Донесу! Пусть за все расплатится!
- Бессовестная! - крикнула Лена. - Нельзя с ней так.
Валя запрокинула голову, глаза ее вывернулись и закатывались. Она бормотала, слова были бессмысленны, как и взгляд.
Светлана в отчаянии схватила Лену за плечи.
- Леночка, она умирает! Это я наделала, я!
В комнату вбежала Надя, за ней спешили санитары с носилками и медицинская сестра. Сестра пощупала пульс и распорядилась положить больную на носилки.
- Одевайтесь, девушки! - сказала Надя. - Пойдем в больницу.
Снег скрипел под ногами звонким скрипом, было около пятидесяти мороза. Девушки двигались за носилками, взявшись под руки. Надя рассказывала подругам, почему задержалась. В этот чертов холод ни один мотор не удалось быстро завести - ни легковушку, ни грузовики. Она решила, что пешком будет скорее. Вызвав сестру, она сбегала на квартиру к главному врачу, он обещал немедленно прибыть.
Главный врач Гречкин, широкоплечий, средних лет мужчина с большими губами, большим носом и короткими волосатыми руками, встретил их в приемном покое и сам указал, куда положить больную. Дежурный врач, молодая, лишь в прошлом году окончившая институт женщина, без промедления исполняла его распоряжения. В поселке знали, что со дня их одновременного приезда у них сразу установились и уже не менялись отношения взыскательного учителя и старательного ученика - властный Гречкин, плохо уживавшийся на прежних местах работы, иных отношений и не потерпел бы. Пока он с Ольгой Федоровной - так звали молодого врача - осматривал Валю, девушки сидели в приемной. Шел четвертый час ночи.
Гречкин вышел вместе с Ольгой Федоровной.
- Есть в поселке у больной близкие? - спросил он. - Я имею в виду мужа, друга… Нужно вызвать...
Светлана поспешно сказала:
- Доктор, близкие в поселке - это мы. Поверьте, она никому так не дорога!.. Расскажите нам…
Гречкин недоверчиво смотрел на Светлану. Когда Надя с Леной поддержали ее, он кивнул - уговаривать не надо. Он не может скрывать - положение больной очень серьезное. Вале выпала самая страшная из возможных бед, у нее заражение крови - сепсис, и не простой, а особо тяжелый - анаэробный. Все признаки указывают на эту грозную болезнь - боли, отеки, повышенная температура, возбужденное состояние - эйфория. Она желтеет чуть ли ни по минутам, желтизна видна даже при свете ламп - это тоже один из признаков беспощадного заболевания. Болезнь развивается стремительно, раньше ее так и называли: молниеносная гангрена. Нужна операция не медля ни секунды, больную сейчас готовят к ней. Но ручаться за исход он не может, при таком заболевании ни за что нельзя ручаться…
- Теперь идите домой! - сказал Гречкин. - Утром будет яснее.
Когда они с Ольгой Федоровной отошли, Светлана воскликнула:
- Никуда я не пойду! Вы отдыхайте, а я не могу!
Надя посовещалась с Леной.
- Если появятся осложнения, пошли санитара или добеги. Узнай, что надо из еды.
- Хорошо, - сказала Светлана. - Все узнаю! И о еде… - Она отвернулась, чтоб не разрыдаться.
Она сидела в коридоре на скамейке, набросив на плечи халат. Несмотря на поздний час, в больнице угадывалось волнение, всегда сопровождающее подготовку срочной операции - с легким шумом открывались и притворялись двери, по коврикам шуршали торопливые шаги, слышались приглушенные голоса. Потом все смолкло, настороженная тишина сковала помещение - началась операция. Светлана прохаживалась, снова садилась, сжимала руки. Через несколько стен донеслись хриплые стоны - Светлана узнала голос Вали. Стоны затихли, снова цепенящее молчание наполнило больницу. Светлана прислонилась щекой к холодной стене - так было лучше, холод успокаивал.
Она стояла долго, ей казалось - всю ночь, хотя операция продолжалась меньше получаса. В коридор вышел Гречкин и сел на скамейку, знаком показав, чтоб и она садилась.
- Диагноз подтверждается, - сказал он. - Торопятся разрушительные бактерии…
Он помолчал. Светлана знала, что этот человек вчера весь день работал, ушел домой поздно и, только лег в постель, как снова был разбужен - нелегко даются бессонные ночи. Он прикрыл глаза, шумно посапывал большим носом, мощные волосатые руки устало лежали на коленях. Светлана робко сказала:
- Но ведь после операции ей станет легче, правда?
Гречкин ответил, не поднимая век:
- Операция - это то самое, чего хотела ваша подруга - вытравление плода. Вопрос, какую цену она заплатит за это.
- Доктор… значит, вы считаете?..
- Да, - сказал Гречкин. - Мы сделаем все, что в наших силах, только не так уж велики наши силы.
Вышедшая Ольга Федоровна доложила, что больная переведена в отдельную палату.
- Иди к ней, - разрешил Гречкин в ответ на умоляющий взгляд Светланы. - Состояние ее такое, что я дал указание - пускать вас в любое время дня… и ночи.