Зимой стало известно, что к следующей спасовке на Липовой аллее намечаются две свадьбы. Старший сын Васи Хомута, лейтенант Володька, написал с Дальнего Востока, что решил жениться, решил непременно взять в жены свою землячку и что с этой благородной целью он и приедет в августе в отпуск. И дочь уличкомши Ольги Петровны Терещенко, Нюра Терещенко, недавно закончившая в Нежине курсы медсестер, призналась матери, что давно любит Витю Писаренко, сына машиниста Писаренко, чья крыша в свое время спасла Ольгу Петровну от взбесившейся собаки Поликарпа Семеновича. Призналась, что они решили с Витей пожениться, как только он закончит в Киеве курсы переподготовки помощников машинистов и сам станет машинистом. А это случится в августе, то есть к спасу.
Что ж, доживем до спаса!
Рассказы
Пересадка сердца
От нашего городка у-ух как далеко до африканского города Кейптауна, где профессор Бернард впервые сделал пересадку человеческого сердца, так далеко, что если, скажем, ехать сперва поездом, а потом плыть пароходом, то получится куда дольше, нежели на ракете слетать на Луну, погулять среди лунных камней у какого-нибудь Моря Спокойствия и вернуться обратно. И тем невероятнее, что именно в нашем городке, маленьком, неказистом городке, спрятанном среди черниговских лесов, никому неизвестный хирург Тарас Тарасович Редька сделал точно такую же операцию, да так успешно, что его пациентка, теща начальника "Межрайколхозстроя" Степанида Сидоровна Перебейкопыто, не только здравствует и поныне, но (и это немаловажно!) полна завидного здоровья и сил.
Все началось субботним летним вечером. Тарас Тарасович Редька возвращался домой из больницы, где провел неимоверно трудный день, сделав две сложнейшие операции: резекцию желудка комбайнеру, доставленному из дальнего колхоза, а затем избавил молодую женщину от камней в печени. Обе операции длились по нескольку часов, отняли у Тараса Тарасовича все силы, и он чувствовал себя совершенно опустошенным. Голова у него слегка кружилась, в ногах ощущалась слабость, и он шел, заметно пошатываясь, так что, глядя со стороны, можно было предположить, что Тарас Тарасович возвращается не из больницы, проведя в ней трудный операционный день, а с хорошенькой дружеской попойки.
Так он шел, медленно и заметно покачиваясь, по вечерней, стемневшей улице, под ветвями лип и кленов, скрывавших от него звездное небо. Потом вошел в городской скверик, лежавший на его пути, где во всю мочь орала радиола и на круглом дощатом помосте, освещенном с боков фонарями, танцевала молодежь, поскольку, как уже известно, была суббота, а в субботу в городском сквере всегда орет радиола и на танцплощадке отплясывают пары. Потом вышел на центральную городскую площадь, где тоже было много молодежи, но не танцующей, а просто гуляющей. Тут он увидел высоченного и тонкого, как жердь, лейтенанта милиции Вербу, прогуливавшегося возле пустой цистерны "Квас" и наблюдавшего одновременно за поведением гуляющих. Тарас Тарасович поздоровался со стражем порядка и пошел дальше, не видя того, как понимающе усмехается за его спиной Верба, глядя на его не ровную, вихляющую походку. За углом универмага Тарас Тарасович повстречался с завхозом больницы, пожилым человеком, в бриле и чесучовом пиджаке, который чинно шествовал к центральной площади, чинно держа об руку свою жену. Он поздоровался с завхозом и пошел дальше, не видя того, как завхоз остановился, обернулся и дважды выразительно пожал правым плечом, не понимая, зачем Тарасу Тарасовичу было здороваться с ним, если днем они не раз виделись в больнице и если, опять же днем, Тарас Тарасович дал ему, завхозу, крепкий нагоняй за то, что он опять забыл смазать двери в операционную, которые своим сильным скрипом раздражали ведущего хирурга.
Подходя к городскому ресторану, неофициально называемому "Женские слезы", Тарас Тарасович заметил начальника "Межрайколхозстроя" Максименко, стоявшего перед фонтаном, украшавшим вход в ресторан, и наблюдавшего за струйками воды, бьющими вверх изо рта и ноздрей большой жабы и окружавших ее маленьких жабенят. Максименко, весь в белом (белые брюки, белая полурукавка навыпуск, белый картуз на голове), стоял вполоборота к тротуару, по которому двигался Тарас Тарасович, и Редька намеревался пройти мимо него, сделав вид, что не заметил.
Но тут белый картуз стал медленно поворачиваться козырьком в его сторону, а затем белая, с круглым животиком, фигура Максименко, похожая на гипсовую статую, медленно поплыла наперерез Тарасу Тарасовичу.
- Добрый вечер, Тарас Тарасович. Какая славная погода стоит, - сказал Максименко, протягивая Редьке руку для пожатия.
- Добрый вечер, - ответил Тарас Тарасович, но о погоде ничего не сказал, так как состояние погоды в это время его нисколько не занимало.
- Вы домой? - спросил его Максименко, хотя прекрасно знал, что в такой поздний час Редьке некуда идти, кроме как домой. - Что ж, пойдемте вместе.
И дальше они пошли вместе, потому что были соседи: оба жили в одноэтажных деревянных домах, разделенных высоким и плотным забором, вдоль которого со стороны Редьки густо кучерявились вишни, а со стороны Максименко столь же густо росла малина.
И вот когда они пошли, Максименко и спросил Тараса Тарасовича, как чувствует себя его теща, Степанида Сидоровна Перебейкопыто, находившаяся уже третий день в больнице.
- Плохо, крайне плохо, - откровенно ответил ему Тарас Тарасович. - Боюсь, что смерть наступит в любую минуту. С таким сердцем человек жить не может.
- Да-а, - глухо произнес Максименко. - Это будет большим ударом для моей жены. Смерть матери убьет ее.
- Терять близких всегда непереносимо тяжело, - согласился с ним Тарас Тарасович.
- Что ж делать… - вздохнул Максименко и покачал головой в белом картузе. - Все мы в конечном счете смертны.
- Безусловно, - снова согласился с ним Редька.
- А жаль, очень жаль, - помолчав, сказал Максименко. - Степанида Сидоровна была женщина добрейшей души. Неужели наша медицина так бессильна?
- В данном случае бессильна, - не стал скрывать Тарас Тарасович.
- Жаль, очень жаль, - повторил Максименко. - Я пока ничего не скажу жене. Не стану убивать заранее.
Так они не спеша шли и не спеша разговаривали о скорой смерти Степаниды Сидоровны Перебейкопыто. За этим невеселым разговором они достигли конца центральной улицы, где уже не светили фонари, возможно, с целью экономии электричества, и свернули на параллельную улицу, где и вовсе не было фонарей, за исключением одного, причем горевшего сейчас, - у дома Максименко. Но луна неплохо светила, и им не приходилось спотыкаться на неровностях выщербленного тротуара.
У дома Максименко, под фонарем, очертившим на земле желтый круг, они попрощались, и попрощались, нужно сказать, довольно сухо. "Всего доброго", - сухо сказал Редьке Максименко. "Будьте здоровы", - сухо ответил тот, после чего они разошлись к своим калиткам и забрякали щеколдами.
Пробираясь по темной дорожке к крыльцу, Тарас Тарасович услышал стук сорвавшегося с дерева яблока, и сразу за забором протяжно ойкнул и чертыхнулся Максименко, что выразительно указывало на то, что яблоко угодило ему по голове. Но тут же на голову Тарасу Тарасовичу упало несколько спелых слив, так как он ненароком задел рукой ветку сливы, росшей у крыльца. Но никакой боли это ему не причинило.
Он отпер ключом двери и вошел в дом, наперед зная, что жена его не могла еще вернуться из подшефного колхоза, куда ее послали вместе с коллегами по банку и вместе со служащими других учреждений убирать созревший на подшефных полях лен. Сперва он включил в пустом доме свет, потом хорошенько вымыл под рукомойником руки, затем позвонил в больницу и узнал у дежурного врача Миры Яковлевны, как чувствуют себя его оперированные. Услышав, что пока все нормально, Тарас Тарасович вскипятил себе чаю на кухне, съел кусок ветчины домашнего копчения, привезенной ему в виде большого окорока одним бухгалтером совхоза, которому он успешно оперировал щитовидную железу, выпил чаю вприкуску с колотым рафинадом и, сняв в коридоре туфли и еще раз вымыв руки, прошел в комнату и прилег с газетой на диване, подложив под локоть подушку в пестренькой ситцевой наволочке.
Он пробежал глазами несколько сообщений ТАСС на первой странице, повернул к себе газету четвертой страницей и, увидев большую статью под заглавием "Сын приехал к отцу", подумал, что и его сын Жорж, уехавший на лето в стройотряде в Сибирь, тоже скоро приедет к нему и проведет дома остаток студенческих каникул. И, подумав так, не стал читать газетную историю о чужом сыне, а опустил голову на подушку, прикрыл лицо газетой и принялся размышлять о своем соседе Максименко и его теще, Степаниде Сидоровне Перебейкопыто, умиравшей от полной сердечной недостаточности.
Тарас Тарасович Редька, начав в здешней больнице зелененьким хирургом, за тридцать лет стал в той же больнице мастером хирургии. За эти годы он столько раз оперировал желудки, рассекал грудные клетки, вправлял вывихи и грыжи, выдергивал гланды, удалял аппендициты, бородавки, всякие непотребные наросты и опухоли, столько передержал в своих руках человеческих рук и ног, накладывая на них гипс или взрезая их скальпелем, что счесть все это было невозможно. И двадцать лет из тридцати он прожил в этом доме, в постоянном соседстве с Максименко, а также с его тещей, Степанидой Сидоровной Перебейкопыто. Степанида Сидоровна была его соседкой и тогда, когда Петро Максименко слесарил в депо, и тогда, когда он заделался капитаном, мотористом и рулевым (все вместе) единственного на реке катера, возившего народ с левого, "городского", берега на правый, "сельский", и обратно. Степанида Сидоровна жила при зяте и тогда, когда Максименко переквалифицировался на короткое время в киномеханики, и когда вдруг стал заведовать городским Домом культуры. Но тогда Петро Максименко относился к Степаниде Сидоровне, как и должно зятю относиться к теще. Теперь же, при нынешнем своем положении начальника "Межрайколхозстроя", Петр Петрович Максименко (и Тарас Тарасович мог поклясться, что это так!) ненавидел свою тещу и ничуть не скорбел о ее близкой кончине, а даже, как казалось Тарасу Тарасовичу, ожидал ее с нетерпением.
И совсем не потому, что Степанида Сидоровна Перебейкопыто не любила, скажем, своего зятя или потому, что с возрастом она, скажем, резко изменилась в худшую сторону. Нет, она отнюдь не не любила зятя, а в силу своего бранчливого нрава, которым наградила ее природа, в силу длинного языка и горластой глотки, тоже доставшихся ей от природы, словом, в силу своей натуры Степанида Сидоровна стала сильно подрывать руководящий авторитет Петра Петровича Максименко. Если раньше, в отдаленное прошлое время, Степанида Сидоровна вихрем выскакивала из калитки (тогда она была гораздо моложе и голос у нее был более крепкий) и кричала вслед удалявшемуся на слесарную работу Петру Максименко, кричала так, что содрогался воздух и с улицы разбегались собаки: "Петька, ты ж не забудь мне в депе чугунок запаять! Смотри не вернись без чугунка, бо вечерять не получишь!" - если она горланила так на всю улицу, то на это ровно никто не обращал внимания. Или если Степанида Сидоровна, воюя с внуками, игравшими на деревьях "в Тарзана", пыталась уберечь от порчи деревья при помощи таких душераздирающих возгласов, как: "Ах вы ироды чумные! Сколько ж вы мне будете сад тарзанить? У кого вы этим тарзанам научились, у батька своего? А ну, спрыгуйте на землю, бо рогачом и вас, и батька вашего отметелю!.." - если кричала она так, разнося свои слова в уши ближних и дальних соседей, то на это никто не обращал внимания, поскольку подобные возгласы Степаниды Сидоровны были для всех привычны, как привычны они были и для самого Петра Максименко.
Но когда Петро Максименко заруководил "Межрайколхозстроем" и стал Петром Петровичем Максименко, такое неизменившееся поведение Степаниды Сидоровны, ее постоянные свары с соседями и ее речь, состоявшая из сплошного крика, стали шокировать его. Кстати, у Максименко действительно был строительный дар и Тарас Тарасович являлся неизменным свидетелем того, как Максименко постоянно что-нибудь да строил по хозяйству: то удлинял веранду, то переделывал погреб, то мастерил новый курятник, то несколько лет сряду бурил во дворе артезианский колодец, но, к сожалению, до родниковой жилы так и не добрался, видимо, в силу ее сверхглубинного залегания, то самолично вкопал перед домом столб и снабдил его электрической лампочкой и так далее и так далее. Так что перемещение Максименко с Дома культуры на строительную работу не было беспричинным. Правда, должность была немалая, и хотя Степанида Сидоровна после сего перемещения по-прежнему называла зятя "Петькой" и по-прежнему могла крикнуть ему: "Ты чего пнем стоишь на дороге? - обходить тебя надо!" (такое и подобное не раз слышал за забором Тарас Тарасович), но тем не менее она тоже понимала, на какую высокую высоту занесло ее зятя, и пользовалась его высотой на свой лад. Теперь, прибегая на базар, Степанида Сидоровна без всякого стесненья норовила ухватить товар за полцены, криком объясняя продавцам, что она не какая-нибудь такая, а совсем не такая, потому что "мой Петька вон какой начальник" и что он "такое с тобой сделает, что ты больше из села на базар не явишься". В магазинах Степанида Сидоровна не признавала никаких очередей и в нарушение порядка лезла вперед, оповещая всех и каждого, по какому праву она это делает.
Петр Петрович Максименко пытался уразумить и приструнить тещу, внушить ей, что он уже не тот Петька, который слесарил когда-то в депо и паял ей чугунки, и даже не тот, которому подчинялись недавно в Доме культуры кассирша, киномеханик, руководительница хора и музыканты духового оркестра, а совсем, совсем другой человек. Но это совершенно не действовало на Степаниду Сидоровну. Проведя после очередного внушения денек-другой безвыходно за своим забором, Степанида Сидоровна вновь появлялась на базаре и в магазинах и вновь принималась шастать по соседям, преследуя в этом шастанье единственную цель - похвалиться своим достатком и перечислить, какие пополненья произошли в их доме за последние дни. Таким образом, благодаря язычку Степаниды Сидоровны и тому, что она решительно ничего не умела скрывать, многие жители нашего городка доподлинно знали, в какой день и из какого колхоза, где "Межрайколхозстрой" вел работы, в погреб Петра Петровича Максименко поступила бочка квашеной капусты, когда и даже кем доставлен забитый кабанчик, откуда привезена и в количестве скольких мешков картошка, или бочонок меда, или соленые грибки и тому подобное. Хвастаясь своим положением, Степанида Сидоровна непременно упоминала о том, что если ее Петька захочет, так ему "и быка живого на дом представят".
Не ясно ли, что такое поведение Степаниды Сидоровны подрывало авторитет Петра Петровича в глазах горожан и, конечно же, способствовало тому, что он самым чистосердечным образом возненавидел свою тещу. Он ее возненавидел и радовался (так думал Тарас Тарасович), что вскоре его теща, Степанида Сидоровна Перебейкопыто, благополучно отправится к праотцам и навсегда освободит от своего присутствия.
Но, перебрав мысленно отношения Петра Петровича Максименко и его тещи, Тарас Тарасович Редька принялся развивать свою мысль дальше и анализировать свои отношения с Петром Петровичем.
Тарас Тарасович повернулся на бок, поправил сползавшую с лица газету, дабы ему не мешал свет настольной лампы, и углубился в размышления.
Нет, дружескими их отношения не назовешь. Хотя когда-то, когда Тарас Тарасович был еще зелененьким хирургом, а Петро Максименко слесарил в депо, а потом возил с берега на берег пассажиров на катере, в то далекое когда-то, они, пожалуй, водили дружбу, выражавшуюся в довольно регулярных выездах на рыбалку и походах за грибами в обществе собственных жен. И добрососедскими их отношения не назовешь. Хотя когда-то, когда рыбалка и грибные сборы как-то сами собой сократились до минимума, а потом и вовсе до нуля, в то, не столь уж далекое когда-то, они, пожалуй, оставались добрыми соседями и понемногу захаживали друг к другу. Во-первых, Тарас Тарасович первым в городе приобрел телевизор, так что иногда семейство Максименко, включая тещу Степаниду Сидоровну Перебейкопыто, приходило к ним "на передачу". Во-вторых, у Тараса Тарасовича на дому был телефон (редкость в городке), так что иногда Петро Максименко забегал к нему позвонить в свой Дом культуры и отдать нужные распоряжения или уведомить, что он прихворнул и чтоб его не ждали. Что касается Максименко, то и он владел ценными вещами, побуждавшими Тараса Тарасовича жить с ним в мире. Во-первых, у Максименко был хороший набор садовых инструментов, и Тарас Тарасович наведывался к нему за этими инструментами, которыми опрыскивал, подрезал и подпиливал деревья у себя в саду. Во-вторых, у Максименко имелись ко́злы для пиленья дров и превосходная острая пила, и Тарас Тарасович, случалось, заходил к нему за козлами и пилой, пилил его пилой на его козлах с сыном Жоржем березовые стволы и относил козлы и пилу обратно.
Но все это опять-таки было когда-то. Последние два года отношения их портились, портились да вконец испортились. Тарас Тарасович полагал, что возглавив "Межрайколхозстрой" и став заодно членом народного контроля райисполкома, Петр Петрович Максименко повел себя касательно Тараса Тарасовича не лучшим образом. Став членом комитета народного контроля райисполкома, Петр Петрович отчего-то нацелил свой взор именно на городскую больницу, будто не было во всем районе иных больниц и будто у самого Петра Петровича не было своих строительных забот, а была лишь одна забота - держать под неусыпным надзором городскую больницу. И, держа под неусыпным надзором больницу, Петр Петрович лично стал насылать в нее (как думал Тарас Тарасович) проверочные комиссии, выбирая для проверки то время, когда главврач удалялся в отпуск, уезжал на переподготовку или на курсы усовершенствования, а Тарас Тарасович замещал его.