Становление
Оно свершилось быстро. Коллектив подобрался дружный, творческий. Каждый работал на производстве и играл в оркестре в свободное время. Неумелых и неуживчивых быстро отсеяли. Их осталось пятнадцать, дружных музыкантов, являвших собой единую семью: один - за всех, все - за одного.
Репертуар пополнялся и усложнялся. Уже играли траурный марш Шопена, "Венский вальс" Штрауса и полонез Огинского. Популярность оркестра неудержимо росла: в выходные дни клуб не вмещал танцующих, которые приезжали даже из соседних городков, не имевших своей достойной музыки. Причитаемое за танцы делили по маркам, приравнивая марку к одному рублю послевоенных денег. При кажущейся простоте расчет был столь сложным, что нынче его просто невозможно понять. Кларнет, трубы, баритоны ценились высоко - 6 марок; альт, теноры и бас - ниже: 4 марки; барабан на месте (танцы) - 4 марки, барабан в походе (демонстрации, похороны) - 5 марок. Разница в оплате не огорчала тех, кто получал меньше. Все были молоды, преданны своему делу.
Так проходило становление.
Часть третья
Сегодняшний день
Стабильность - вот отличительная черта оркестра на сегодняшний день. Их осталось десять, но это закаленные бойцы музыки. Они заметно постарели, полысели, убелялись сединами, но душой по-прежнему молоды и юны. Как и водится, все они претерпели большие нравственные изменения. В далекое прошлое ушло то время, когда заработок делился по маркам: кому больше - кому меньше. Теперь все делится поровну. Никаких марок! Правда, теперь оркестр не играет на танцах, так как молодежь в последние годы предпочитает отплясывать под музыку магнитофонов и всевозможных радиол. Но и нашим оркестрантам хватает дел: по-прежнему проходят торжественные собрания, совещания и заседания, праздники и массовые гуляния. К тому же в городе живет немало стариков и старух, а они, как известно, подвержены смерти.
Таков он, сегодняшний день.
Эпилог
Прошло много лет с тех пор, как в городе Н… родился духовой оркестр. Его неумолчный голос и поныне звучит в полную мощь. В его небольшом коллективе, как всегда, царит атмосфера дружбы, взаимовыручки, душевной теплоты и сердечности. И в этом залог будущих успехов.
Так держать, друзья-музыканты!"
Вот так мог бы написать человек, взявшийся изложить историю нашего оркестра. И все было бы чистейшей правдой, будь это написано до… Но не станем забегать вперед, расскажем по порядку.
2
Итак, какое, казалось бы, отношение имеет наш городок к Военно-Морскому Флоту? Да ровно никакого! Не то что моря у нас нет, но даже реки солидной, ибо наша река только у железнодорожного моста благодаря намытой дамбе и на реку-то похожа. А чуть влево по берегу возьмешь или чуть вправо - вброд эту речку одолеешь. Но человек в душе романтик, и романтическая душа человека постоянно тянется к тому, чего не зрит глаз его. Северянин мечтает о юге, южанин, случается, тоскует по северной прохладе, жителю степей снятся тенистые леса, моряк скорбит по берегу и так далее, и так далее. Видимо, в силу подобных причин и жители нашего городка, не имея под боком ни моря, ни Днепра или Десны, с большой помпой празднуют День Военно-Морского Флота. Пожалуй, с большей помпой, чем День железнодорожника, хотя едва ли не каждый третий житель городка работает на железной дороге.
В описываемый воскресный день, то есть в День Военно-Морского Флота, все горожане с утра устремились к реке, где их ожидало множество мероприятий: и гулянье, и соревнованье, и даже выпиванье, поскольку к реке прибыли на грузовиках два выездных буфета.
Стоял прекрасный солнечный день. Ветра не было, небо ярко голубело, трава и кустики ярко зеленели, вода в реке зеркально блистала, моторные лодки были расцвечены флажками, пионеры были в красных галстуках и белых панамках, в руках у оркестрантов горели начищенные трубы. Катер без устали утюжил реку, перевозя на правый, высокий берег пионеров, музыкантов, пловцов и устроителей соревнования. Словом, было очень празднично.
Наконец все было готово: зрители остались на левом, низком, берегу, участники соревнования выстроились на высоком, правом. Среди них были судьи с хронометрами и секундомерами, пионеры и духовой оркестр. Ровно в 12.00 на правом, на высоком, берегу в небо грохнула зеленая ракета, пионеры крикнули "ура", оркестр под руководством Сосны бухнул марш - и свершилось открытие праздника.
В ту же секунду с квадратных стальных ферм моста сорвалась туча испуганных ласточек, шарахнулась к воде, низко пронеслась над нею, задевая трепещущими крыльями золотистую воду, и столь же мгновенно растворилась в солнечном воздухе. И тогда из-за высокого мыска, скрывавшего от зрителей небольшой затончик, выплыли девушки-русалки с распущенными длинными волосами и в венках из белых лилий на голове. Оркестр с марша перешел на "Венский вальс". Достигнув середины реки, девушки расположились так, что на воде образовалась красивая белая лилия, и эта живая лилия под звуки вальса медленно поплыла вниз по течению - к стальному мосту.
Это очаровательное зрелище вызвало громкие аплодисменты и одобрительные возгласы. Но они тут же сменились безудержным хохотом на обоих берегах, заглушившим даже оркестр. Хохот был порожден тем, что из того же затончика, словно так было задумано, появилась стая белых домашних гусей во главе с дородным гусаком и, строго держа клин, с неторопливой важностью устремилась за русалками.
Потом началось соревнование моторных лодок. Лодки, в одиночку и парами, вырывались из затончика, неслись, треща моторами, к мосту и, круто развернувшись, мчались назад, к финишу. Пионеры каждому владельцу лодки кричали "ура", оркестр каждому играл туш, а местный комментатор прокрикивал в рупор каждую фамилию, дабы ее слышали на обоих берегах.
Лодки носились по реке часа два, так что, когда настало время соревноваться пловцам, зрителей на левом берегу вконец разморило солнце и так оглушила трескотня моторов, что им надоело быть зрителями, и они полезли в воду с мячами и надувными кругами, решив тоже стать пловцами. А на соревнования по прыжкам в воду, совершавшимся с корявой, наклоненной над рекой вербы, уж и вовсе никто не обращал внимания.
Пионеры к тому времени покинули свое место на высоком берегу и, возможно, купались в мелком затончике за мыском, откуда прежде выплывали девушки-русалки, а за ними и домашние гуси. Музыканты тоже убрались с солнцепека и, возможно, отдыхали среди густых кустиков орешника, покрывавших правый, высокий, берег. Во всяком случае публика на левом берегу, превратившаяся теперь сама в пловцов и ныряльщиков, забыла о них, и вряд ли бы вспомнила, не напомни они сами о себе.
Случилось это около трех часов дня, когда накупавшийся народ закусывал на левом берегу и охлаждался лимонадом, плотно облепив грузовики с выездными буфетами. Потому-то никто и не обратил внимания, как от правого берега отчалил расцвеченный флажками катер, являвший собою весьма громоздкую для нашей реки и ужасно неповоротливую посудину. На носу катера стояли пионеры в белых панамках, за ними - устроители праздника, а уж за устроителями - оркестранты. Катер медленно приближался к середине реки, где, между прочим, было очень глубоко, и пересекал реку под острым углом, с тем чтобы высадить пассажиров в стороне от публики, иными словами, у дамбы. И все бы обошлось благополучно, не вздумай барабанщик Миша Капка послать с борта катера свое приветствие на берег.
- Эй, полундра!.. На полубаке швабра горит!.. - ни с того ни с сего заорал истошным голосом Миша Капка, и голос его ни в коем разе нельзя было принять за трезвый. - "Расс-скинулось морр-ре ширр-роко и волны бушш-шуют вдалл-ли!.." - загорланил он с кабацкой удалью и застучал кулаками в огромный барабан, висевший у него на плече и полностью закрывавший самого Мишу.
Вдруг барабан качнулся влево-вправо и, как в замедленной киносъемке, стал клониться с кормы к воде, увлекая за собой новоявленного солиста. Миша взмахнул руками, дрыгнул ногами, запустил в воздух сандалеткой и шлепнулся вместе с барабаном в воду, после чего барабан игриво заплясал на волнах, а отлетевший в другую сторону Миша стал хвататься руками за воздух.
- Спасе…и-ите-е!.. Топ-пну-у!.. - выкрикивал он каким-то дурашливо-хохочущим голоском, барахтаясь в волнах, поднятых катером.
Все это было очень смешно, и люди на берегу развеселились, видя столь занимательную картину. А Полина Ивановна, известная в городке крикунья, вдруг выплюнула изо рта недожеванный огурец, подхватилась проворно, несмотря на чрезмерную полноту, выбежала на самый мысок берега и, закрывая зачем-то руками могучую грудь, обтянутую черным сатиновым купальником, явно тесным для ее обширных габаритов, стала кричать Мише:
- Топни, топни, пьянчуга чертов! Ну шо, доигрався?.. Твоя Марья спасибо скажет, шо ты утопился! Вот як ты ее своей горилкой змучил, бедную женщину!..
Однако на катере сразу определили, что дело плохо. Пионеры заволновались и закричали:
- Дядя тонет!.. Дядя барабанщик тонет!..
Катерист начал разворачивать свою посудину, но она, лишенная всякой маневренности, не слушалась его и уходила все дальше от тонувшего Миши Капки. Наконец на берегу тоже поняли, что Капка вовсе не собирается их веселить, а вполне серьезно взывает о помощи. Какой-то парень прямо в одежде бросился в воду, еще несколько мужчин нырнули в реку. На реке появился челнок, а в нем - рыбак в бриле и с веслом. Он-то и спас Мишу, протянув ему весло, за которое тот ухватился из последних сил.
- Дядька! - кричала в это время рыбаку Полина Ивановна, по-прежнему стыдливо закрывая руками свою могучую грудь, обтянутую черным сатином. - Зачем ты его вытягуешь? Нехай топнет! Тебе его женка спасибо скажет!..
Спустя малое время Капку выволокли из воды на берег, положили на муравку. Он выхаркивал из себя воду, зачумленно мотал головой, по-жабьи таращил очи с красными белками и мычал что-то невразумительное. А Полина Ивановна все еще не могла угомониться. Держась в отдалении от Капки, вокруг которого сбился народ, и не рискуя к нему подходить (видимо, ее все-таки смущал тесный купальник), она кричала:
- По мне, так я б усех до одного пьянчуг в речку загнала, хай топнуть!.. И зачем его вытягнули, черта поганого?..
"Черт поганый" сперва только по-чертячьи извивался телом, освобождая свое нутро от речной воды, да пощелкивал зубами, а потом взял да и огрызнулся, адресуясь строго в пространство:
- А кого я просил, чтоб спасали? - вскрикнул он придавленным голосом. - Я б и сам не утоп! Не хужей вас плаваю!
Тут он подхватился на ноги, да и вовсе привел всех в изумление, начав отплясывать гопака. Решив, видимо, по-настоящему потешить народ, Миша Капка, корча всякие гримасы, шлепал себя ладонями по мокрым штанам и сорочке, притопывал ногами в одной уцелевшей сандалетке, где чавкала вода, и горланил осипшим тенорком:
Гоп, куме, не журися,
Туды-сюды поверныся, -
Бо я панського роду,
Пью горилочку, як воду!..
Народ опять развеселился, глядя, какой концерт задает на муравке пьяненький и старенький Миша Капка, чудом избежавший участи утопленника. Только Полина Ивановна реагировала на концерт по-своему:
- Да чого́ вы зубы скалите? - возмущалась она, по-прежнему не смея приблизиться к толпе. - С чого́ тут зубы скалить? Шо шута горохового вам представляет? Да була б тут его Марья, она б его живо лозиной угостила! Он же ее як огня боится!..
По правде говоря, в городке и в самом деле поговаривали, будто Марья, женщина, не обиженная ни ростом, ни силой, частенько поколачивает своего муженька. Рассказывали даже, как однажды, спасаясь от ее тяжелой руки, Миша юркнул под кровать и затих там, свернувшись калачиком. Марья ухватила кочергу, шурует кочергой под кроватью и кричит ему: "Выходи, бо хужей будет!", а Миша ей в ответ: "А биться будешь?" - "Буду, еще и как!" - отвечает Марья. "Тогда не выйду!" - заявляет Миша. "Так вот ты какой?!" - грозно вопрошает Марья, шуруя кочергой. "Такой! - храбро отвечает из-под кровати Миша. И храбро спрашивает: - А зачем ты за меня замуж шла, как знала, что я такой сердитый?.."
В это время к берегу наконец причалил катер. С него повыпрыгивали пионеры, устроители праздника и музыканты с трубами и выловленным в реке барабаном, который сильно намок и из середки которого вытекала вода. Музыканты заметно покачивались, а почему покачивались, объяснять не требовалось, ибо авоська с пустыми бутылками, несомая Нестером Козодубом (1-й тенор, козлиная бородка, зеленые веснушки, оставленные дробью), была красноречивее всяких слов. Митюха Сосна тоже покачивался. Но он всегда покачивался, поскольку колесообразная форма ног понуждала его ходить враскачку, посему его покачивание в данный момент выглядело вполне естественно.
Сосна и без того был зол на Мишу Капку, который и сам едва не утонул, и барабан привел в негодность, а увидев, как тот дурачится на потеху людям, и вовсе вышел из себя.
- Кончай представление! - крикнул он, хватая Капку за руку и останавливая его глупый танец. И пригрозил: - Ты мне еще за барабан ответишь! Ну-ка, пошли!
- Куда пошли, чего пошли? - завопил Миша и топнул маленькой ногой в новой, правда размочаленной, сандалетке. - Ты по какому праву меня хватаешь? Кто ты мне такой?..
- Пошли, пошли, над тобой и так смеются! - тянул его за руку Сосна. - Иначе мы тебя на собрании обсудим!
Миша, как бодливый бычок, затряс плешивой головкой, ударил лбом Сосну в грудь, отпрянул назад, норовя высвободиться, и вскрикнул:
- Пусти, изверг-мучитель! Ах ты изверг-мучитель! Да я тебя скорей из оркестра выгоню, чем ты меня!.. Кого хошь спроси - все не желают, чтоб ты в оркестре был, старый хрыч!.. Может, забыл, как грабил меня? Давай назад мои грошики! Забыл, как четыре марки мне платил, а себе шесть брал? Я тебе не прощу, изверг-мучитель!.. Пусти мою руку!..
- Я тебе пущу! - налился гневом Сосна. - Я тебе так пущу, что ты запомнишь!..
- Тише, тише!.. Товарищи, что вы делаете?.. - зашумели вокруг.
- Пусти его! - потребовал Ерофей Мельник (кларнетист, смоляной чуб, сестра в Нью-Йорке) и сам дернул за руку Сосну.
- Ты чего дергаешь, чего дергаешь? - выпучился на него Сосна. - Маньку свою в Нью-Йорке дергай, а не меня!
- Вот ты как?! - взвился Ерофей Мельник. - Нестер, подержи кларнет… Я тебе дам, как Маньку трогать! Да ты до-диез взять не можешь!..
- Сроду не мог, а меня на четыре марки ценил! Себе - шесть, а мне - четыре, изверг-мучитель!.. Ка-ак дам!.. - Миша Капка опять боднул головой Сосну.
- Товарищи, товарищи, разнимите их!.. Это же безобразие - дети слушают!.. - шумели вокруг.
- Уберите отсюда детей!.. Дети, марш домой!.. Зачем вы смотрите, как они ругаются? Что тут интересного?.. А еще пионеры!..
Вдруг Сосна отпустил Мишу Капку, сплюнул себе под ноги, поднял с травы свою трубу-баритон и заявил:
- Раз такое дело, сами играйте! Я с вами мараться не буду! - повернулся и пошел к мосту, качаясь на своих ногах-колесах.
- Не пугай, не пугай, изверг-мучитель! - крикнул ему вслед Миша Капка. - До-диез научись брать!..
Однако он уже навесил на себя огромный мокрый барабан и вместе с другими музыкантами вприскочку (оттого что был в одной сандалетке) заспешил к мосту следом за покинувшим их Сосной.
Полина Ивановна натягивала в это время на свои могучие телеса, докрасна сожженные солнцем, просторный сарафан и громогласно комментировала их уход:
- Вытягли на свою голову! Хай бы они все утопли, черти с того света!..
Они догнали Сосну за орешником, на железнодорожной насыпи, по обе стороны которой тянулись стежки к городу. Стежка была узкая, и они двигались гуськом. Впереди раскачивался на ногах-колесах Сосна, за ним, чуть приотстав, пылили ногами музыканты, а шеренгу замыкал Миша Капка, тащивший перед собой все еще мокрый, а потому чрезмерно тяжелый барабан, из-за которого торчала лишь половина Мишиной головы вместе с крохотными глазками, что позволяло ему видеть дорогу.
Двигаясь в таком порядке, они вели следующий разговор:
- Митюха, стой! Чего ты от нас, как русак от лисицы, скачешь? Вот уж верно говорят: цена зайцу две деньги, а бежит на сто рублей! - прокрикивал Сосне Яков Деревяненко (1-й альт, седой бобрик, грудь вперед, незадачливый охотник и первейший враль).
- Митюха, зачем ты в бутылку лезешь? Что ты, Мишку не знаешь? Он только с нами герой, забодай его комар!.. - урезонивал Сосну Нестер Козодуб (1-й тенор, козлиная бородка, зеленые веснушки, порожние бутылки в авоське).
- Митюха, глянь, где солнце стоит! А в пять часов жмурика выносят! Ты ж сам на пять часов похороны назначил! - напоминал Прохор Груша (2-й тенор, нос от уха до уха, буро-синего цвета, непьющий, а стало быть, и сейчас трезвый). И обращался за поддержкой к плевшемуся за ним Григорию Пархоменко: - Я так говорю или не так?
- Так, - односложно отвечал Пархоменко (2-й альт, шея в три складки, слова произносит лишь в крайнем случае, даже под хмельком).
Митрофан Сосна не отвечал, точно ничего не слышал. Потом поднялся на насыпь, перешагнул через рельсы и пошел по другой, параллельной стежке.
- Иди, иди, изверг-мучитель! - крикнул ему из-за барабана Миша Капка и со злостью стряхнул с ноги мешавшую ему сандалетку. Сандалетка улетела в орешник и, угодив на сук, повисла на нем.
- Да пускай идет! Обойдемся! - поддержал Мишу Ерофей Мельник (кларнетист, смоляной чуб, сестра в Нью-Йорке). - Без него человека схороним! Гришуха, так или не так? - спросил он шагавшего впереди Григория Пархоменко.
- Так, - прогудел в ответ Пархоменко (2-й альт, шея в три складки, слова произносит лишь в крайнем случае).
- Хороните, а я с вами не знаюсь! - наконец-то отозвался с противоположной стороны насыпи Митрофан Сосна, их многолетний руководитель. - Пускай Мельник мою долю на бедность возьмет, пока Манька доллары подкинет! Или Мишке отдайте, а то он сиротинкой воет… А все ж свиньи вы, раз забыли, кто вас музыке выучил!
Возможно, сказавши так, Митрофан Сосна сплюнул бы себе под ноги, считая, что довольно дурью тешиться, перешагнул бы через рельсы, да и помирился бы со своей музыкальной братией. Честно говоря, он уж было и намерился так поступить, тем более что они подошли к городку, и улица, ведшая к дому покойника, над которым им предстояло сегодня играть, лежала не с его, Митрофана, а с ихней стороны. Но тут, как назло, их догнал товарняк и, будучи очень длинным, этак вагонов на семьдесят, надолго скрыл Сосну от прочих музыкантов. А когда товарняк прошел, по другую сторону полотна никого не было.
"Вот вы, значит, как?! - закипел обидой Сосна. - Решили, что Митюха и вправду за вами побежит? Не-ет, голуби, не дождетесь!.."
И он отправился домой, твердо положив себе, что больше в оркестр ни при какой погоде не вернется. Не вернется, даже если все они на коленках будут его просить. Не вернется - и баста!