Распарившейся возле печи Насте было не до Васи, и она отвечала ему:
- Клади, Вася, клади. Клеенкой накроется - не видно будет. Выпей рюмочку и клади. Сам налей, вон на окошке стоит, и закуси чем-нибудь. Да много не наливай, а то еще топором поранишься.
- Настя, мамочка, ягодка моя, ты ж меня знаешь! - сипел в ответ Вася, наливая себе рюмочку. - Все, как надо, будет. Я за свою работу головой отвечаю. На меня ни один человек не обидится.
- Да что я, не знаю? - отвечала Настя. - Ты закуси, закуси! Вот ухвати вилкой печенку жареную!
- Не хочу, Настя, золотце, счастье мое! Я закурю лучше, - Вася лез в карман за махорочкой. - Я никого никогда не обдурил. Потому и меня не обдурят. А если захотят обдурить, я мигом догадаюсь. Глянул - и все понял.
- А как же! - отвечала Настя, держа на весу кишку и заталкивая в нее начинку. - Каждый понимает, когда его обманывают.
- Не скажи, Настя, не скажи, золотце, - говорил Вася, чадя вонючей махоркой. - Я тебе, мамочка, вчерашний пример приведу. Сергуня Музы́ка дом через нашу контору ремонтирует. Пришел он вчера с другом - ты его видела, он тоже моряк. Ну, пошли мы смету составлять. Сам Кавун наш, прораб, я и Гмыря. Ну, обмерили, посчитали, на две тыщи восемьсот переделка потянула, с верандой, конечно. И Кавун Сергею говорит: "Если прямо сейчас полную сумму оплатите, прямо с понедельника начнем". Я-то знаю, что он брешет. Он этих подрядов по всему городу нахватал, а в кадрах текучка. Клянусь тебе, мамочка, хорошо, как через месяц матерьял завезут. Сергуне бы так сказать: "Как рабочих пришлете, так и заплачу". Тогда б и Кавун раскумекал, что его обман раскрыт.
- А вы б тому моряку намекнули, если знали, - сказала Васе чернобровая женщина, помогавшая Насте.
- Мамочка, рыбка моя, я ему кивал и моргал, да у него вот тут не сработало! - Вася постучал себя костяшками пальцев по голове. - Я вечером пришел к нему и говорю: "Что ж ты, Серега, я ж тебе моргал!" Так, ягодка моя, думаете, что он? "Я, говорит, деньги внес, значит, сделают".
- Хороший он парень, Сережа, - сказала Настя. - Я с ним вчера на улице разговаривала: самостоятельный такой и серьезный. Вот вам и без родителей рос!
- А зачем им теперь родители? - отозвалась другая помощница Насти, достававшая из печи противни с пахучими кровянками. - Им теперь дружки-подружки дороже. Выдрющиваются один перед другим с гитарами да транзисторами. Понавешают их на шею, волосья распустят и метут клешами землю. Ото и все ихнее занятие.
- А чем это гитара плоха? - ответила Настя, потому что сын ее Толик и гитару с транзистором имел, и волосы длинные носил, а Настя в сыне души не чаяла.
Вот так поговорив с женщинами и пропустив рюмочку, Вася Хомут брался за ножовку и топор. А спустя малое время опять появлялся в проеме дверей и сиплым голосом сообщал:
- Настя, рыбка моя золотая, гвозди кончаются! Мне домой сбегать или у тебя свои есть?
- Есть, Вася, есть. Сейчас найду в сарае. А ты пока рюмочку пригубь. Да заедай ты, ради бога. И не лей много, а то мне Валя твоя задаст!
- Никогда! - уверял Вася и заводил знакомую песню: - Валечка, детка, рыбка моя, красавица ненаглядная!..
В полдень прибежал младший сын Васи Хомута, Лешка (старший, Володька, служил лейтенантом на Дальнем Востоке), тот самый Лешка, что когда-то играл с мальчишками в футбол, побежал за мячом и услышал из колодца голос родного отца. Теперь Лешка подрос и был уже в четвертом классе.
- Пап, пошли обедать, - позвал он отца.
- Видишь, мне некогда. Я после приду, - ответил Вася, старательно затесывая столбик, который надлежало вогнать в землю.
- Пап, пошли. Мамка на перерыв пришла, зовет! - не отходил от него Лешка.
- Правильно: у вас перерывы есть, а у меня их никогда нету. Так вы сами и обедайте, - отвечал Вася, усердно тюкая топором и не оборачиваясь к Лешке, чтоб не выдать принятых рюмочек. - А ты вот скажи, чем ты с утра занимаешься?
- Ничем, - честно ответил Лешка.
- Вот. Ничем. Так оно и есть, рыбка моя. Никакого полезного дела не сделал. Книжку не раскрыл. Нет у тебя, Лешка, никакой тяги к знаниям. А раз так - быть тебе пастухом. Я тебя к деду Сергачу отведу, будешь его козу под лесом пасти.
- Ска-ажешь! - засмеялся Лешка.
- А-а, смеешься! Не смейся, рыбка моя. Как сказал, так и будет, - обернулся к сыну Вася Хомут и малость покачнулся. Но придержался за чурбак, на котором тесал столбик, и сел на него, желая продолжить отеческую беседу с бездельником Лешкой. И сразу же выдал себя.
- Ты уже-е-е! - понимающе сказал Лешка.
- Что значит - "уже"? - удивился Вася Хомут. - Что оно значит, твое "уже"? Ну-ка, ответь отцу, только честно.
- Сам знаешь, - сказал Лешка. - Лучше не ходи обедать, а то опять будет тебе от мамки. А еще слово давал!
- А я и не пойду. Раз слово дал, значит, не пойду, - согласился Вася.
- Ладно тогда. Я тебе скажу, как она уйдет. Тогда спать завалишься, - рассудил Лешка.
- Правильно, рыбка моя, счастье мое босоногое. Но я спать не могу. Видишь, сколько работы? Начать да кончить. Ну, беги быстренько, чтоб мамка не волновалась. Скажешь, некогда мне, понял?
Лешка кивнул и побежал к калитке, стуча по земле босыми пятками.
- Ты смотри мне, чтоб книжку сегодня почитал! - крикнул вдогонку ему Вася. - Тебе что учительница говорила? Чтоб ты чем летом занимался? Слышал?
- Слышал, слышал! - прокричал ему уже из-за забора Лешка.
Вася поднялся с чурбака, попил из колонки холодной воды и снова взялся за топор.
Он еще несколько раз заглядывал на кухню, где уже совсем нечем было дышать от жары и запахов жареного, но Настя больше не предлагала ему рюмочек: боялась, что получится у Васи перебор и он отправится спать, бросив на полдороге работу.
Настя Колотуха от природы была добрейшая женщина, и добряком был ее Петро. Бывают у людей такие лица, с такими глазами, губами, бровями, с такой улыбкой, постоянно таящейся в уголках рта, что лишь посмотришь на них и сразу подумаешь: вот она, доброта людская! Вот такие лица были у Петра и Насти. И профессии у них были добрые: она - медицинская сестра, он - водил тепловозы. Настя получала немного, а Петро до трехсот в месяц. Жили в полном достатке, а потому ни в чем не отказывали Толику, единственному сыну. Захотел радиолу - вот тебе радиола, захотел в Грузию съездить - вот тебе Грузия, решил Москву поглядеть - вот тебе Москва, столица нашей Родины. А выдержал сын экзамены в техникум, Настя от радости плакала. Они ему и один костюм, и другой, и джинсы за семьдесят рублей, и по сотне в месяц в техникум шлют. Насте говорили: балуешь, мол, его, зачем к роскоши приучаешь? Но она рукой махала:
- Хватит, что я в нужде росла, в одном платьишке за Петра выходила. А как хотелось одеться девчонкой! Так пусть он за меня пофорсит. Что ж нам для сына жалеть? Он у нас не какой-нибудь тунеядец. С курса на курс на сплошных четверках да пятерках перескакивает.
Вот и свадьбу они с Петром решили сделать такую, чтоб надолго запомнилась и сыну, и невестке, и ее родителям, и всем приглашенным. Узнав, что Серобабы будут играть свадьбу в столовой-ресторане, Настя даже руками всплеснула:
- Как же им не стыдно? Что им там подадут, в столовке? Борщ с котлетами и колбасу харчпромовскую? Да еще в двенадцать ночи домой выпроводят?
Нет, Настя и Петро и подумать не могли о столовой! Разве нет у них своего дома? Разве нет своего двора, где на свежем воздухе сотня человек спокойно разместится? Разве не продаются на базаре восьмипудовые кабаны, сыр, сметана, цибуля? Разве не растут у нее на огороде отборные огурчики и помидоры? И разве, наконец, нет у нее рук, чтобы нажарить, наварить и напечь? И у Петра есть руки, чтоб наносить из магазина и загодя поставить в погреб водку и шампанское, коньяк и вино. И ноги есть у Петра, чтоб сходить в Дом культуры и договориться насчет оркестра.
Настя срочно ушла в положенный отпуск, и уже третий день в доме и во дворе шли приготовления к свадьбе.
Правда, женитьба сына была для Насти, равно как и для Петра, неожиданностью. Ну, какая тут ожиданность, если сам Толик месяц назад не знал, что вздумает жениться! Все лето он жил в Чернигове, проходил преддипломную практику, приезжая на выходные домой, ходил на танцы, провожал, как водится, девушек - и только-то всего. И вот приехал в прошлую субботу и ошарашил новостью. Да и то не сразу открылся, а лишь тогда, когда Настя стала строго спрашивать, зачем он просит у нее триста рублей, на что они ему понадобились.
- Нужно, - отвечал он сперва. - Раз прошу, значит, нужно.
А Настя все-таки ласково допытывается:
- А ты скажи, зачем? Купить себе что-нибудь хочешь? Так у тебя все есть: и костюмы, и плащи, и выворотка. Ботинки меховые, туфель пар пять, рубашек много… Значит, на что-то другое надо, на что-то нехорошее, раз скрываешь.
И тогда он открылся.
- На хорошее. Мне на свадьбу надо. Я женюсь, мама.
Настя как стояла, так и села.
- Ой, неправда! - побелела она.
- Нет, мама, все правда, - волнуясь, сказал он. - Мы уже заявление в загс подали. Если не веришь, вот… смотри. - Он достал из кармана лощеную бумажку с печатью. - Это талоны в магазин для новобрачных. Видишь, по ним можно все купить на свадьбу.
Настя посмотрела на бумажку, потом на сына. Был он остролицый и худенький. Никакой не мужчина, никакой не муж, а мальчишка мальчишкой: с длинными волосами, по моде, в джинсах с какими-то наклейками, по моде… И она заплакала.
- Мама, ну что ты? Ну, не плачь, не надо, - стал утешать ее Толик. - Ну что ж теперь делать?..
Настя и сама поняла, что делать теперь нечего. И только спросила с упреком:
- Почему ж ты с нею не приехал? Мы с отцом посмотрели б на нее.
- Ей сейчас некогда, - сказал Толик. - Она в народном театре играет, и они поехали в Нежин показывать спектакль.
- Так она артистка? - прямо-таки изумилась Настя.
- Да нет, она в нашем техникуме, тоже дипломница. А это вроде самодеятельности, - объяснил Толик.
- Как же ее зовут? - спохватилась Настя.
- Люда она, Люда Шорох. - Толик подошел, поцеловал мать и сказал: - Да ты не волнуйся, она нормальная девчонка. У нее мать и отец инженеры, на капронке работают.
- Вот что, сынок, - помолчав, сказала Настя. - Я тебе не враг. Раз ты решил, так и будет. И тебя и Люду мы с отцом будем любить. И денег я тебе дам, купи в том магазине, что вам нужно. Но с таким условием, что свадьба ваша здесь будет, в нашем доме. Распишетесь в Чернигове, а после загса - сюда. С ее родителями, конечно. Вот это мое желание.
- Что за вопрос, мама! - обнял ее Толик. - У них своя "Волга", зелененькая, вся блестит. Последняя модель. На ней и прикатим. В субботу распишемся - и к вам.
- Вот и хорошо. Ну, будь же счастлив, сынок, - поцеловала его Настя и опять заплакала.
- Брось, брось!.. - снова обнял ее Толик.
В тот день Петро повел поезд на Ворожбу и задержался в поездке. Толик, не дождавшись его, уехал последним вечерним автобусом.
Вернувшись ночью из поездки, Петро добродушно поворчал, узнав, что сын так быстро ускакал. К тому времени Настя многое передумала, пришла к выводу, что это совсем неплохо, а даже очень хорошо, что Толик женится, поэтому и Петро, живший с Настей в полном душевном согласии, тоже понял, что это замечательно, и они стали готовиться к свадьбе.
В этот день Петро опять задержался в поездке. Настя не слышала, когда он вошел во двор. Но как только сказал Васе Хомуту: "Привет трудовому народу!" - сразу вышла на крыльцо.
- Ох, и продержали ж тебя где-то! Давайте обедать, у меня давно все готово. Вася, мой руки, а то ты у меня совсем заработался.
Изрядно протрезвевший Вася Хомут уже подходил к Петру, тянул ему руку:
- Привет, пан машинист.
Был Вася Хомут тощ и хлипок, до плеча не доставал Петру Колотухе. А Петро могучий, грузноватый, железнодорожная форма сидит на его крепком торсе, как влитая, - прямо генерал, только что без регалий.
- Ну жизнь! - говорил Петро Васе Хомуту, поливая ему на руки из кружки. - Сейчас пообедаю по-скорому и пойду в депо с начальством ругаться.
Настя услышала его слова, отозвалась с веранды:
- Ты уж у меня ругальщик! Что там у тебя случилось?
- А то, что у твоего мужа в этом месяце двести килограммов пережогу по топливу, - отвечал жене Петро. - Встречаю сейчас главного инженера, он говорит: "Мы тебя за это дело на проработку вызовем". Вот я им и устрою проработку.
- То экономил, а теперь пережигаешь? - спрашивает с веранды Настя.
- То когда было. Сейчас попробуй сэкономь, - говорит Петро и объясняет Васе, поднимаясь с ним на веранду: - Наш начальник депо совсем тормоза потерял. Уреза́ли, уреза́ли норму топлива, и, кажись, доуреза́лись. От Толика нет известий? - спросил он Настю, садясь за стол, на котором дымился борщ в тарелках, стоял чугунок с гречневой кашей, только что вынутый из печи, и шкворчало мясо на сковороде, прикрытой крышкой.
- Есть ему время известия тебе подавать, - улыбнулась Настя. - Он там, наверное, без ног от беготни.
- Это уж точно. - Петро тоже улыбнулся, взялся за ложку.
- А вы чего ж по маленькой?.. - спросила Настя, указывая глазами на початую бутылку.
- Я нет, мне в депо идти, - сказал Петро. - Вот Вася - другое дело.
- Тогда и я нет, - решительно отказался Вася.
- Вася, ты что? Ты на Петра не смотри. - Настя взяла бутылку, желая налить Васе. - Много не надо, а для аппетита.
- Настя, мамочка, рыбка моя, нет - и все! Я лучше ко второму блюду приму, - сказал Вася. И, отхлебнув борща, спросил Петра: - Так что с пережогом?
- Понимаешь, - отозвался Петро, смачно потянув борща из ложки, - я двадцать лет поезда вожу и всю эту механику знаю. Почему последний раз норму на солярку снизили? Ясное дело - очки втереть, хороший процент экономии показать. За это начальству почет и премии. А с чего началось, мы тоже знаем. Нашлись такие, кому сверх положенного солярочку подливали, - вот у них большая экономия и получилась. А были умники, которые сами топливо прикупали, если заправщик свой человек. И у этих экономия в показателях. Вот всех и резанули.
- Интересно, кто ж это прикупал и кому подливали? - спросила Настя.
- Ну, зачем фамилии называть? - усмехнулся Петро. - Не в них дело. А в том, что на сегодняшний день двадцать машинистов с пережогом. Что ж получается? Четвертая часть машинистов! Как послать такую цифру в управление? А вдруг там скажут: что ж это за нормы такие вы установили? И наши разумники что делают? Тринадцати машинистам пережог покрывают, а семерых оставляют "для принятия мер". Нет, други мои, так дело не пойдет, - сказал Петро с прежней своей улыбкой.
- Э, Петя, мамочка, ничего ты не докажешь, - с хрипотцой сказал Вася Хомут. - Вон мне машинист Стригун говорил, что у вас на транспорте до сих пор профессиональной болезнью уши считаются. Как до революции постановили, так и осталось. Тогда, видать, паровозы так гудели, что машинисты глохли.
- Верно, Вася, верно, - сказала Настя. - Я по нашей больнице знаю. Тепловозники сейчас или глазами болеют, или желудком, а глухих я никогда не встречала.
- Петя, мамочка, ты мне как другу, кажи. - Вася Хомут отодвинул пустую тарелку и придвинул к себе другую, с гречневой кашей и куском только что сготовленной колбасы. И налил, конечно, рюмочку. - Вот ваш Кнут, орден Трудового получил. Я сам в районке читал: вон какой наш Кнут, по всем показателям первый! За год пятнадцать тонн топлива сэкономил. А тот же Стригун мне говорил…
- Да верно, верно Стригун говорил, - сказал Петро, опережая Васю. - Такой другой экономии нигде по Союзу нет, за нее Кнуту Нобелевскую пора дать. А я своими личными глазами вот какую картину видел. Подошли мы с ним в Гомеле вместе на заправку, его тепловоз - слева, мой - справа. Я в окно смотрю: спрыгнул он на землю, идет к заправщице и зубы до ушей скалит. Раз - и шоколадку ей в карман. А плитка здоровая, мне заметно. Ладно, и я сошел. Стали заправляться. Кнут в одной стороне ходит, покуривает, я - в другой похаживаю, а заправщица в дежурку ушла. Минут десять прошло - она к счетчикам вернулась. И я подхожу. Смотрю на счетчик, а Кнуту уже двести кило лишних накачало. Я ей говорю: "Барышня, здесь уже перебор". Она заахала: "Как это я прозевала?" Тут и он подходит. Посмотрел на меня, а я на него. Он понял, что я понял, и я все понял. А барышня наша милая и говорит ему: "Вы у меня лишнее по ошибке получили. Следующий раз не долью". Понимай теперь, Вася, откуда эти пятнадцать тонн.
Петро встал из-за стола.
- Спасибо, Настенька, - поцеловал он в русую голову жену. - Ну, пошел твой Петро к начальству.
Вернулся он не скоро. Настя успела сходить к сестре Татьяне, примерить новые платья к свадьбе (сестра не только пела в церковном хоре, но и была искусной портнихой). Прибежав от Татьяны, она первым делом спросила Васю, не пришел ли муж. И потом, мельтеша во дворе, все время приговаривала:
- И где ж он так долго? Не случилось ли чего?
И когда он явился, Настя, бросив мыть в сенях полы, пошла ему навстречу, говоря:
- Ох, и долго же ты!
Да и Вася Хомут немедленно кинул топор и подал голос:
- Петя, мамочка, ну как, чья победа?
- Моя, конечно, - улыбаясь, отвечал Петро, снимая фуражку. - Это только моя Настя думает, что я тихий, поругаться не могу. А в тихом омуте как раз и водятся черти. - Он присел на верхнюю ступеньку крыльца. - Начал с топлива, кончил вот этими игрушками, - дернул он за петлицу на пиджаке. - Тоже вот штука. Издали приказ по депо, чтоб без кокарды, петлиц и нашивок на тепловоз не являться. А нигде их не купишь: ни в Гомеле, ни в Минске, ни в Конотопе. Все кинулись родичам в разные города писать, а те отвечают, что и там ничего нет. Кому одни петлицы шлют, кому звездочки, а кому привет в конверте.
- Ну, будут тебе и петлицы и звездочки, раз ты часа три из-за них ругался, - засмеялась Настя.
- Не потому я задержался. Там Груня Серобаба народ потешала. Сейчас расскажу, закурю только. - Петро полез в карман за папиросами.
7
Гнат Серобаба не ночевал дома. Груня провела ночь без сна - все прислушивалась, не стукнет ли калитка, не идет ли он. Да так и не дождавшись, отправилась спозаранку в пионерлагерь. Шагала с пустыми ведрами по лесу - туча тучей, думала и придумывала, как отомстить мужу за эту ночку.
Жизнь у них с Гнатом, как споткнулась вначале, так и шла из рук вон плохо. Знала Груня, что не любит ее Гнат, живет с нею через силу, что чужая она ему и ненужная. И не раз уже Груня помышляла о том, чтоб отравить Гната: дать ему напиться такого зелья, чтоб заснул он и не проснулся.