* * *
Ровно в четыре часа горн торжественно возвестил начало сбора.
Родители уже сидели в зале. Пионеры выстроились напротив большого портрета: чья-то детская рука с любовью написала красками портрет маленького Володи Ульянова.
- Отряд, к выносу знамени - смирно! - раздалась громкая команда, и ряды застыли.
Терентий Петрович расправил свою бороду и решительно встал. За ним, неуверенно переглядываясь, поднялись все родители.
Костя Рамков, ловко щелкнув каблуками, повернулся лицом к строю.
- Сдать рапорт! - приказал он.
Его осанка, горделивая посадка головы, весь он - порывистый и увлеченный - как нельзя лучше подходил к этому праздничному сбору.
Приняв рапорт, Костя начал перекличку.
- Василий Светов! - вызвал он, и голос его зазвенел, как струна.
Правофланговый Леня Пронин ответил торжественно:
- Геройски погиб, защищая социалистическую Родину!.
- Игорь Афанасьев!
- Есть!
- Лев Брагин!
- Есть!
Закончив перекличку, Костя громко предложил:
- А теперь давайте споем песню, посвященную нашей школе. - И первым начал высоким мальчишеским голосом:
Мы гордимся нашей восемнадцатой.
Именем прославленным Героя…
Все дружно подхватили слова песни.
Доклад "Великий Октябрь" делал Алеша Пронин. Говоря, он требовательно поглядывал на слушателей черными глазами.
Инженер Пронин сидел у стены, опершись о колени руками, и на его полном смуглом, лице были написаны удивлению и гордость.
Алеша, пригладив вихор, который тотчас же снова вскакивал, говорил звонким голосом:
- Вся наша страна выполняет пятилетний план. Да еще как! И вы, наши родители, все свои силы отдаете! Дедушка Димы Федюшкина недавно орден трудовой получил на заводе…
Терентий Петрович с удовольствием подумал: "Ишь ты, мальчонка, ножки, что сошки, а похвалил - и приятно".
- А маму Левы Брагина, - продолжал Алеша, - наградили медалью "За доблестный труд"… Значит, и мы не должны отставать от своих родителей и нам надо учиться только на "отлично". И быть дружными…
Отец Алеши оглянулся по сторонам, словно призывая в свидетели: "Видели? Какие растут наши-то?" Он гордился и тем, что сын его отлично закончил четверть, и тем, что готовится поступить в комсомол. "Теперь я действительно буду комсомольским папашей", - удовлетворенно подумал инженер.
После доклада семиклассники, взяв под руки родителей, повели их в класс. На партах лежали подарки: картины, стихи, самодельные портсигары, старательно раскрашенные глиняные кувшины для цветов. Алеша Пронин краешком глаза наблюдал за отцом. Большой, добродушный, он, улыбаясь, рассматривал выпиленную сыном полочку из фанеры; полочка отливала светлокоричневым лаком и в руках отца казалась особенно хрупкой.
- Это ты ловко сделал, - одобрительно сказал Пронин, привлекая к себе сына.
- У себя над кроватью повесишь, - стараясь сохранить серьезность, посоветовал Алеша и немного отстранился - неудобно на людях нежничать.
…Борис Петрович, убедившись, что все идет как нельзя лучше, незаметно ушел.
Сюрприз ждал и Анну Васильевну.
Вдруг открылась дверь класса, и на пороге его появился торжественный Лева Брагин. В руках он держал альбом.
- Это вам от нашего класса, - подойдя к Анне Васильевне, сказал Лева, и толстые губы его расплылись в улыбке.
В альбоме оказались портреты советских писателей. Их тайно рисовали целый месяц лучшие художники седьмого "Б".
Анна Васильевна растерянно оглянулась, но на нее так ласково-ободряюще смотрели родители и так радостно - дети (в их взглядах можно было прочитать: "Не ожидали? Здорово мы придумали?"), что, прижав подарок к груди, она ответила Леве счастливой улыбкой, чувствуя, что не в состоянии сказать ни слова.
- Спасибо, - наконец, тихо сказала она. И окончательно овладев собой, добавила: - Ребята, вы идите! Пора готовиться. Мы немножко позже придем.
* * *
Дети ушли готовиться к спектаклю, а родители сели за парты.
- Я думаю, - начала Анна Васильевна, - что этот вечер укрепит нашу дружбу.
Она мельком посмотрела на инженера Пронина. Он в последнее время был частым гостем в школе.
Пронин, с трудом втиснув себя в парту, задумчиво гладил ее лакированную крышку.
"Школьная парта, - растроганно думал он, - сколько здесь шалунов пересидело!.. Если бы описать историю какой-нибудь парты, получилась бы интереснейшая поэма. В нашей памяти могут стереться лица знакомых, события и книги, но мы всегда будем помнить каждую морщинку на лице своего учителя, будем помнить парту, за которой мы сидели, потому что невозможно забыть светлые страницы детства. Эта парта вызывает и немного грустные мысли… вдруг увидишь себя за ней мальчишкой и подумаешь: "Да как же это было давно!""
- Именно в единстве воспитателей школы и родителей наша сила, - откуда-то, словно издалека, доносился до его слуха молодой голос учительницы, и то, что она говорила, было очень важно и близко, не отвлекало его от собственных мыслей, а как бы вплеталось в них.
"И если, обремененный делами, уже в годах, ты неожиданно оказываешься за этой детской партой, и учительница, ясная и чистая, как твой сын и его будущее, говорит: "Будь ближе к школе", разве можно не откликнуться?"
Анна Васильевна умолкла. Пронин встрепенулся, поднял руку и, получив слово, вышел к столу:
- Давайте, товарищи, от пожеланий перейдем к делу, - оказал он. - Кто чем может быть полезен нашей школе?
"Нашей школе" у инженера получилось очень душевно и почти каждый подумал: "Действительно, школа-то наша".
- Я, например, раз в неделю мог бы руководить радио-кружком… Провести экскурсию в цехи и лаборатории. Потом, я думаю, мы с Анной Васильевной пройдем в заводской комитет комсомола, договоримся там о встрече с молодыми стахановцами. Верно?
- Ну, еще бы не верно! - воскликнула Анна Васильевна и все заулыбались.
Выступали многие, говорили недолго, но хорошо - так всегда бывает, когда слова идут от сердца.
В класс вошел Леонид Богатырьков и что-то тихо прошептал Анне Васильевне.
- Сейчас, - ответила ему Рудина и, обращаясь к родителям, пояснила: - Мы для вас пьесу подготовили. Не судите только слишком строго, как сумели!
Зал был переполнен. Все же просочились и неприглашенные ценители.
На сцене появились "артисты". В неузнаваемого старика превратился Алеша Пронин. Красноносый, беззубый Жигалов - Долгополов под всеобщий хохот то и дело повторял: "Без жульничества". Очаровательная Змеюкина (трудно было узнать Анну Васильевну в этой женщине с нелепо взбитой прической в яркозеленом платье), - жеманно вздыхала: "Дайте мне поэзии, восторгов!"
Борис Балашов, сидя в последнем ряду, бранил себя за то, что отказался от роли Жигалова. Он бы сыграл не хуже… "И все мой гонор, - когда же ты, критически мыслящая личность, избавишься от него".
* * *
После спектакля "артисты", в гриме и костюмах, к великому удовольствию семиклассников и, видимо, своему собственному, появились среди зрителей, провожали родителей.
Балашову очень хотелось подойти к Анне Васильевне, сказать ей что-то такое хорошее, чтобы она поняла - он осуждает себя. Но он не сделал этого: "Еще подумает, что заискиваю".
Домой он пошел с Виктором. Они жили по-соседству и в последнее время сдружились.
- Ну как? - допытывался Долгополов.
Рядом со стройным Борисом он казался крепышом. Черный свитер его, выглядывая из-под пальто, подступал к широкому подбородку.
- Неплохо, - скучным голосом неохотно ответил Балашов. - Были мелкие недостатки, как говорят и театральном мире - "накладки", а в общем - вполне прилично.
- Прилично? - фыркнул Долгополов. - Великолепно! А все же молодец Анна Васильевна, молодец! Ну, признайся хоть теперь, ты ведь тогда по-хамски ее обидел? Верно? Молодого учителя мы должны больше других поддерживать… Ну, признайся!
Виктор был возбужден и не замечал, что товарищ не в духе.
- Вспомнил! - сначала недовольно поморщился Борис, но справедливость взяла верх и он подумал:
"Ты прав, я знаю, что поступил, как невежа". - Ему хотелось признаться в этом Виктору, но не позволило глупое мальчишеское самолюбие.
- И все же я бы на твоем месте извинился… Лучше с запозданием, чем…
- Я не институтка! - срываясь на грубый тон, выкрикнул Балашов и, резко отбросив камень, попавший под ноги, отвернулся.
Виктор с удивлением пожал плечами.
- Что с тобой? - мягко спросил он.
- Ничего, - ответил Борис и глухо, каким-то незнакомым голосом добавил: - воспаление совести…
Виктор внимательно посмотрел на Балашова и промолчал.
У сквера их догнал Костя Рамков. Чуб выбился у него из-под кубанки, коричневая куртка была распахнута, глаза восторженно горели.
- Ну, братцы, вечерок!
После памятного разговора у Богатырьковых Костя некоторое время сторонился Бориса, хмуро поглядывал на него, как, впрочем и большинство комсомольцев класса. Но, видя, с какой энергией Борис выпускает стенные газеты, как искренне изменил он свое отношение к классу, Костя с готовностью и первый пошел на сближение с Балашовым.
- Директор только в начале вечера был. Я думаю, чтобы Анну Васильевну не связывать, - проницательно заметил Долгополов… И, помолчав, добавил: - Борис Петрович - невозмутимый. - Непонятно было, одобрительно или осуждающе оказал он это.
Балашов усмехнулся, подумав: "Много вы знаете!"
- Нет и нет! - убежденно возразил Рамков и переменил ногу, чтобы идти в лад с товарищами. - Он сдержанный… а это тоже признак воли. Он не оскорбит, не накричит, но так посмотрит. - Рамков выпрямился, вытащил руки из карманов куртки и попытался проницательно посмотреть на Бориса, но из этого ничего не получилось.
- Понимаешь, взглянет осуждающе, и ты на неделю сам не свой, потому что ценишь его уважение. Помните, мы с урока химии сбежали и потом сами явились к Борису Петровичу с повинной? Он только и сказал: "Школу позорите". Больше ничего. Но так стыдно стало!
Они подошли к трамвайной остановке, потоптались на асфальтовой площадке, шутливо боксируя и, отойдя в сторону, продолжали разговор.
- Я заметил, - скупо сказал Балашов, - у Бориса Петровича обычай: что заработал, то и получай. После двойки пять поставит, если заслужил.
- Правильно, - подхватил Костя, энергично поворачиваясь к Борису, - а хвалит редко… Но зато, если похвалит, кажется - медаль золотую получил!
- Не удостаивался, - мрачно усмехнулся Борис.
- Он особенно уважает трудолюбивых, - простодушно сказал Костя и, спохватившись, - не обидел ли Бориса? - умолк.
- Я к нему не постесняюсь за любым советом прийти, - не заметив замешательства Кости, признался Виктор.
- Да хватит дифирамбов! - сдержанно попросил Борис.
Вдали показались огни трамвая.
Костя уехал, а Борис и Виктор отправились дальше пешком.
* * *
Виктору уже давно хотелось душевно поговорить с Балашовым, да останавливало опасение, что Борис примет этот разговор как очередную попытку воздействовать на него "по комсомольской линии", "найти подход". Но сейчас, - Виктор это чувствовал, - с Борисом можно было говорить так, кал этого хотелось Виктору. И когда они свернули в городской сад и стали спускаться по лестнице к пустынной площадке у раковины для оркестра, Долгополов взял Бориса за руку повыше локтя и сказал:
- Ты знаешь, один из отделов обсерватории называется "Службой солнца". Какое название!
В голосе Виктора слышалось восхищение и удивление - придумали же люди такое чудесное название! - Борис остановился на площадке лестницы и пальцами задумчиво стал сгребать тонкий слой снега с каменных перил.
- И вот я думал, - немного стесняясь и своей откровенности и задушевного тона, продолжал Виктор, - во время блокады Ленинграда комсомольцы спасали умирающих… ходили по домам… несли в промерзшие квартиры тепло, - несли "Службу солнца".
Борис, подняв голову, жадно слушал, его охватило волнение.
- Понимаешь, Боря, - ты извини меня, я не могу это точно выразить, лучше чувствую, - чем больше людей нашей Родины будет нести "Службу солнца" для всех, тем лучше, теплее будет нам жить… и ничто не страшно!
Виктор умолк. Балашов порывисто схватил его руку.
- Веришь? Я честно буду нести эту службу!
Они долго стоили на площадке.
ГЛАВА XXIV
Опустела школа, Анна Васильевна еще раз проверила, все ли убрано. Подумала о Балашове: "Жаль, что он не участвовал".
Неприязнь к нему, чувство обиды, вызванное происшествием в классе, - прошли. Теперь Борис стал очень хорошо заниматься по литературе. "Правильно, что за четверть я ставлю ему пять". Она устало провела рукой по лбу и остановилась у окна.
В классе было темно, от этого на улице свет казался особенно ярким. Празднично горели огни города.
"Сергей Иванович делает сейчас доклад в клубе железнодорожников". Ей почему-то стало немного грустно.
Одевшись и застегивая на ходу шубку, Анна Васильевна начала спускаться по лестнице. Опустила руку в карман, нащупала конверт, достала его.
"Дорогая Анна Васильевна, комитет комсомола нашей школы поздравляет Вас с наступающим праздником Великого Октября и желает…"
Такое письмо получили сегодня все учителя.
Снег на улице почти весь смело, но ветки деревьев и кустов, провода были оторочены белыми иглистыми бахромками. В зимнем молочном тумане царили покой и торжественность.
Рудиной вспомнился отец. Он был до войны учителем, погиб, защищая Москву, в сорок первом году. Перед уходом на фронт, уже в военной форме, говорил ей:
- Мне, Анка, кажется почему-то, что ты будешь хорошей учительницей.
Вот она и стала учительницей… Но такой ли, о какой мечтал отец? Нет еще, - неуравновешенна, нетерпелива… "У Сергея Ивановича такой же высокий лоб, как у папы" - неожиданно подумала она.
Домой идти не хотелось. "Может быть, зайти к Кремлеву? Он, наверно, уже возвратился с доклада. Посижу полчаса и уйду… Нет, неудобно… Хотя, что же здесь неудобного? Ведь он приглашал. Отношения между товарищами должны быть простыми. Интересно, какой у него сын?"
Эта промелькнувшая мысль о сыне Сергея Ивановича уничтожила сомнения, и Анна Васильевна решительно направилась к автобусу.
Она поднялась на второй этаж, разыскала квартиру Кремлева и неуверенно позвонила. Дверь открыла пожилая женщина со скорбными глазами. Рудина догадалась, что это бабушка.
- Могу я видеть Сергея Ивановича? - смущенно спросила девушка.
- Его нет дома, - ответила Наталья Николаевна, внимательным взглядом рассматривая гостью. - Можно узнать, зачем он вам нужен?
- Мы вместе работаем, - неуверенно стала объяснять Рудина, - Сергей Иванович приглашал меня зайти… - Она совсем сконфузилась и мысленно воскликнула: "Ну зачем я пришла?"
"Вот как она понимает независимость", - осуждающе подумала Наталья Николаевна, недружелюбно глядя на девушку. Но когда гостья сделала движение, собираясь уйти, она вежливо предложила:
- Вы, может быть, подождете?
Анна Васильевна заколебалась.
- Можно мне с Васильком познакомиться? - по-детски непосредственно вырвалось у девушки, и она так просительно взглянула, такая искренность желания прозвучала в ее словах, что Наталья Николаевна невольно улыбнулась.
- Пожалуйста… - сдержанно сказала она и провела гостью в квартиру.
Мальчик сидел за столом, покрытым клеенкой, и что-то мастерил из катушек и щепок. У него были точно такие же, как у Сергея Ивановича, серьезные серые глаза.
Увидев незнакомую женщину, мальчик встал.
- Василек, - баском сказал он, протягивая руку.
- Аня… тетя Аня, - быстро поправилась Анна Васильевна, и с нежностью подумала: "Какой маленький… и очень похож на него".
Она подсела к столу и, не зная, что делать, о чем говорить, в замешательстве все время поправляла волосы. Наталье Николаевне стало даже немного жаль ее: "Нет, она, видно, не испорченный человек, но приходить сюда ей не следовало".
Наталья Николаевна вышла в кухню. Набирая воды для чая, она вдруг так отчетливо вспомнила Таню, что на глазах невольно навернулись слезы.
Василек первым нарушил молчание.
- А вы рисовать умеете? - спросил он вежливо.
Анна Васильевна обрадовалась:
- Умею! Давай… давай нарисую!
Он побежал в соседнюю комнату, принес тетрадь и цветные карандаши.
- Папа подарил, - с гордостью пояснил он, передавая коробку Анне Васильевне, и, положив перед ней тетрадь, спросил: