* * *
В кабинете химии девятиклассники окружили Балашова.
- Зачем ты затеял? - осуждающе говорил Виктор Долгополов, немного сутулый юноша с широким носом на добродушном лице, - разве не знаешь Вадима Николаевича?
- Твой Кол Николаевич оскорбил меня, - круто повернулся к Виктору Балашов, и желваки снова забегали у него под смуглой кожей на скулах.
- Пора, Борис, научиться сдерживать себя! - придвинулся к Балашову Сема Янович. Несмотря на то, что он немного приподнимался на носках, его курчавая голова едва доходила Борису до плеча. - Нечего сказать, хорошее начало знакомства с нашим классным руководителем, - сокрушенно воскликнул он и поддернул галстук на тонкой шее.
У Семы уже два года все ломался голос: он то басил, та говорил фальцетом и сейчас свои осуждающие слова произнес баском.
- Если у тебя расшатались нервочки, - обратись к кретинологу! - съязвил стройный, с воинственно взвихренными прядками светлых волос Костя Рамков.
- Неостроумно! - бросил Балашов.
- Как сумел!
- Предстали во всей красе! - сорвался на фальцет Сема.
- Ну, хватит агитнотаций! - повысил голос Балашов и, круто повернувшись, стремительно вышел.
Раздался звонок. Фома Никитич, стоя на верхней площадке лестницы, энергично потрясал звонком. Невдалеке Плотников отплясывал какой-то дикий танец. Фома Никитич сердито мотал головой и глазами делал ему знаки идти в класс.
В дверях учительской показался завуч Яков Яковлевич, и танцор мгновенно исчез, будто испарился.
* * *
В тот же день Сергей Иванович решил поговорить с классом. Он попросил девятиклассников остаться после уроков и пришел к ним. Его встретили настороженно-любопытствующими взглядами, в них можно было прочитать и неловкость за то, что они предстали на уроке химии в таком невыгодном свете перед новым руководителем, и молчаливый вопрос: неужели он начнет знакомство с нотации и выговора?
Кремлев представился и очень кратко изложил свои требования, раскрыл планы на будущее.
- Как старшеклассники вы должны стать авангардом общешкольного коллектива. Мне думается, - для этого есть все возможности.
Прямо перед Кремлевым сидел юноша в коричневой лыжной куртке и смотрел доверчивыми, восторженными глазами. Он всем телом подался вперед, и выражение тонкого, одухотворенного лица его было таким, какое оно бывает у человека, готового сейчас же, сию же минуту ринуться вперед в бой, на трудности, на любое нелегкое дело. Позже Сергей Иванович узнал, что это был Костя Рамков.
Борис Балашов слушал, скучая и всем видом своим показывая, что на этом собрании он не по доброй воле и, дай ему право, он немедленно покинет его.
И вдруг тихо, но внятно, так что все в классе услышали, Балашов сказал:
- Регламент!..
Кремлев, - никак не ожидавший такой бестактности, опешил, но тотчас понял: реплика рассчитана на то, чтобы привести его в яростное негодование и показать классу: "Вот, пожалуйста, - перспективка, и планы на будущее, любуйтесь и благодарите!"
Усилием воли Кремлев сдержал себя, он уже научился искусству "экономить гнев".
Изучающим, внимательным взглядом посмотрел на Балашова. Это был хорошо известный каждому учителю, хотя и не очень распространенный, тип ученика-критикана, с неимоверным, ничем не оправданным самомнением. Такие, часто будучи и не глупыми, и начитанными, тем не менее превращаются в самонадеянных и, по существу, недалеких эгоистов, если не взяться за них вовремя и решительно, если не дать разумный выход их способностям.
Пауза, во время которой класс застыл, длилась мучительно долго, но совершенно неожиданно для всех учитель рассмеялся. Так смеются над глупостью, поглядывая на окружающих, призывая их в свидетели нелепого поступка. Смех не был наигранным, не относился непосредственно к Балашову, но уничтожал его.
Борис напряженно выпрямился.
- Однако, вы знаете цену времени, - иронически заметил Сергей Иванович, - но боюсь, что с элементарной воспитанностью у вас не все в порядке…
Больше Кремлев не смотрел в сторону Бориса, словно того и не было, спокойно закончил беседу и отпустил класс.
* * *
…Балашов шел домой с Виктором Долгополовым. Несколько минут они шагали молча. Виктор, сутулясь больше обычного, подыскивал нужную фразу, Балашов нервно посвистывал.
- Извини, Борис, я не собираюсь тебя поучать, - начал, наконец, деликатно Виктор, - но Анну Васильевну ты тогда обидел ни за что ни про что, да и перед Сергеем Иванович чем выглядел сегодня нелепо. Класс очень недоволен.
Виктора мучило, что он не высказал Борису своего осуждения сразу же, когда Балашов оскорбил Рудину. Долгополов сам мечтал стать учителем, очень уважал Анну Васильевну и переживал за нее. Глупая реплика Бориса во время беседы Кремлева вызвала у Виктора твердое решение немедленно поговорить с товарищем.
- Класс, класс! - сверкнул белками Балашов и с силой ударил кулаком по деревянному забору, мимо которого они сейчас проходили. Борис был недоволен собой. Недоволен всем, что сегодня произошло, особенно же тем, что этот новый историк осмеял его, как мальчишку, как глупца! Своей реплике на уроке литературы Борис не придавал ровно никакого значения, считал, что это у него тогда вырвалось случайно - никакой особой неприязни к Анне Васильевне он не питал, - и пора забыть о таком пустяке. Гораздо важнее было его сегодняшнее поражение.
- Атака захлебнулась, - мрачно сказал он.
- Какая атака? - не понимая, спросил Долгополов.
- Э, да что там! - с досадой произнес Борис и умолк.
ГЛАВА VI
В пятницу, между третьим и пятым уроками, которые давал Борис Петрович, у него было "окно" - свободные сорок пять минут.
Отнеся журнал в учительскую, Волин неторопливо направился в свой кабинет. Пятницу он считал самым тяжелым днем: дети уже уставали, и происшествий больше всего было именно в пятницу.
У двери Волина поджидал молодой мужчина в кожаном пальто.
- Разрешите, Борис Петрович, к вам на несколько минут?
Неулыбчивое лицо мужчины со смоляными бровями, темными, глубоко сидящими глазами, отчего казалось, что они немного косят, было очень знакомо Волину.
- Пожалуйста, - открыв английским ключом дверь, пропустил вперед посетителя Борис Петрович.
Только когда они сели друг против друга, отделенные столом, Борис Петрович вспомнил: "Да это же Андрюша Рубцов, отец Петра Рубцова! Кажется, он мастером работает…"
- Я, Борис Петрович, в свое время учился в этой школе… у вас, а теперь пришел за советом, - смущенно проговорил Рубцов.
- Я узнал вас, Андрей, - приветливо сказал Волин. - Слушаю.
Рубцов помедлил, тонкими нервными пальцами перебирал спички в коробке. Ему очень хотелось курить, но он считал неудобным делать это в присутствии своего учителя.
- Я вот с чем… - наконец, начал он, - Петр мой - неплохой мальчик… Это и Серафима Михайловна говорит… - Борис Петрович, соглашаясь, кивнул головой. - … Но упрям и считает, что должен во всем "побеждать" мать. Так и говорит: "Волевые люди всех должны побеждать". Вчера я, рассерженный его непослушанием и тем, что он нагрубил матери, объявил: "Весь день ты будешь только на хлебе и воде". Может быть, Борис Петрович, это и старомодное наказание, - извиняющимся тоном сказал Рубцов и виновато посмотрел на директора, - но я решился на него. Петр мой смолчал, а я ушел на завод. Во второй половине дня Петр исчез из дома. Нет его час, два, три… Жена нервничает… Нет в шесть вечера, в семь, восемь, девять. Она уже готова в морг звонить, вдруг - является! Ни тени виновности, походка независимая, на мать не глядит. Меня, к сожалению, дома не было. Жена только увидела наше чадо живым и здоровым, сердце у нее оттаяло, - как же, ребенок с голоду может умереть! - усадила его за стол, накормила самыми вкусными блюдами. А он, негодник, принял это как должное, все с аппетитом съел, вышел в соседнюю комнату и звонит по телефону другу: "Витя, ты? - слышит жена. - Мои сдаются!"
Борис Петрович от неожиданности расхохотался.
- Так и сказал - "Мои сдаются"?
- Так и сказал, - угрюмо подтвердил отец.
- Закуривайте, Андрюша, - протянул портсигар Борис Петрович. Рубцов, взяв папиросу, размял ее и закурил.
- А почему вы ко мне без супруги пришли? Капитулирует-то она. Мне кажется, с нее и начинать следует…
- Да она говорит: стыдно идти срамиться… Конечно, неверно… Позвольте, Борис Петрович, нам завтра вместе зайти…
- Обязательно! Я приглашу Серафиму Михайловну; с пионервожатой поговорю, мы таким походом двинемся на вашего победителя. - не устоит!
Отец улыбнулся.
"Не признаюсь я тебе, Андрюша, ни за что не признаюсь, что труднее всего нам давать ответы - как воспитывать дома, как прибрать к рукам вот этакого мальца!" - подумал Волин, прощаясь с отцом Петра.
- Так приходите вдвоем, - повторил он, - вместе что-нибудь придумаем.
* * *
Едва закрылась дверь за Рубцовым, как, покусывая дужку очков, торопливо вошел заведующий учебной частью Яков Яковлевич.
- Разрешите, Борис Петрович, доложить, как прошли диктанты в шестых классах… О проверке знаний по географии расскажу немного позже.
Яков Яковлевич был подвижен, сухощав, носил очки в тонкой оправе и часто сдвигал их на лоб.
Малыши убеждены были, что он в своих очках видит даже то, что происходит у него за спиной, и проницательность завуча объясняли именно этим.
Какой директор учебного заведения не чувствует себя спокойнее, имея рядом с собой всевидящего и всезнающего помощника - завуча? И если справедливо утверждение, что "учителем надо родиться", то еще справедливее утверждать, что родиться надо и завучем, чтобы не потеряться в кругозоре те неотложных школьных дел, уметь разговаривать на тысячи ладов с учениками, учителями, родителями; сохранять в памяти бесчисленное множество имен - и при всем этом осуществлять тщательно продуманную воспитательную систему.
Именно таким помощником Бориса Петровича - главным инженером школы и ее инспектором по качеству - был Яков Яковлевич.
Закончив рассказ о делах учебных, Яков Яковлевич, юмористически поглядев на директора поверх очков, сказал:
- Ну-с, а теперь оперативная сводка за полдня!
Борис Петрович знал эту манеру своего помощника после самых серьезных сообщений рассказывать и о различных происшествиях и наклонил голову в знак того, что готов слушать.
- В седьмом "Б" подрались Афанасьев и Брагин. Случай экстраординарный и усложняется тем, что Игорь Афанасьев дрался "принципиально", защищая честь своего отца.
- Вот как?
- Да… а защищать такого отца, правду сказать, трудновато.
- Трудновато, - соглашается и Волин, хмуря брови.
Заводского диспетчера Леонида Михайловича Афанасьева Волин знал еще до войны. Был это человек скромный, работящий, довольно часто приходил тогда в школу узнавать, как учится Игорь. А сейчас, что-то неладное происходит с ним. Появилась вторая жена, приехал с ней из армии и мечется потерянным и жалким меж двух семей…
"Надо в этой "принципиальной" драке разобраться", - думает Борис Петрович.
- А в девятом классе, - продолжает Яков Яковлевич, - развалился ветхий стул и наши великовозрастные детки устроили в коридоре погребальную процессию с бренными останками стула…
"Они считают себя взрослыми, - подумал Борис Петрович, - готовы бороться против посягательства на "независимость", а допускают вот такие непроходимо-мальчишеские поступки". Он вспомнил, с каким упорным пренебрежением относились нынешние десятиклассники к дневнику, считая его принадлежностью школярства, и каких усилий стоило разубедить их в этом.
Яков Яковлевич помолчал, перебирая в памяти - все ли сообщил?
- Да, - улыбнулся он, - помните Леву Слаушкина из второго "А"?
Завуч младших классов заболел, и Якову Яковлевичу приходилось, как он говорил, "разрываться на сто частей", занимаясь и малышами.
- Это тот малец, что дома истериками вымогает у матеря деньги? - спросил Борис Петрович, и перед ним встало лицо мальчика с льняными волосами и такими длинными ресницами, что, казалось, они приводят в движение воздух.
- Он самый. Так вот решил сей Лев испробовать свое уже испытанное оружие и в школе. Его ко мне прислала учительница, а он брык на пол и верещит, хоть уши затыкай. Что прикажете делать? Счастье мое - вспомнил я совет своего отца-учителя.
- Какой? - полюбопытствовал Борис Петрович и улыбнулся краешком губ, ясно представив себе девятилетнего мальчонку на полу и стоящего над ним Якова Яковлевича.
- Да подошел к нему и эдак спокойненько потребовал: "Открой глаза!"
- Открыл?
- Открыл от неожиданности. А раз он на мир посмотрел - истерику как рукой снимает.
Они посмеялись.
Рассказ Якова Яковлевича был обычным перечнем школьных происшествий, да и могло ли их не быть там, где собрались тысяча триста мальчишек? Происшествия эти не были страшны и вовсе не говорили о болезни коллектива. Борис Петрович прекрасно понимал: это естественный ход школьной жизни. Он тут же решил, что секретарю комитета надо посоветовать сегодня разобраться в "принципах" драчуна Афанасьева, да и ему самому, директору, следует уяснить, в чем там дело. Волин знал, что до конца дня будут и еще приключения, и только неисправимым идеалистам школьная жизнь представляется, как спокойная гладь розовой водицы. В действительности это было течение полноводной, стремительной реки, порой выходящей из русла, постоянно сменяющей свои волны. Узнав ее нрав, никогда с ней не расстанешься. Ее прелесть в разнообразии характеров, блеске глаз, тончайших оттенках интонаций, легком повороте головы непоседы, в бесчисленном множестве отдельно почти неуловимых усилий воспитателей.
- Борис Петрович, с Балашовым вы сегодня будете разговаривать? - прервал его размышления Яков Яковлевич.
- Да, после уроков.
* * *
Балашов вошел в кабинет директора с наигранно-независимым видом. Внутренне Борис подготовил себя к неприятной, но вполне терпимой нотации и решил держаться безразлично-вежливо, однако, так, чтобы Волин почувствовал: ничего особенного он, Балашов, не сделал и ни в чем не раскаивается. Это будет состязание в выдержке и вежливости, но каждый останется на своих позициях.
Борис уверен был, что разговор пойдет о происшествии на уроке химии, и так как считал себя без вины оскорбленным, то готов был защищаться до последнего.
Директор, всегда спокойный, на этот раз при появлении Балашова встал и, не отвечая на его корректное "Здравствуйте", подойдя к нему вплотную, слегка побледнев, сказал с нескрываемым отвращением:
- Гадость, гадость, ну какая же это гадость!..
Балашов с недоумением посмотрел на директора.
- Оскорбить молодую учительницу-комсомолку, которая отдает школе столько сил! Как можно после этого относиться к вам? Чего вы заслуживаете? Вы сами не уважаете себя как человека… И я не могу вас уважать… Идите!
Так вот что вызвало гнев Бориса Петровича! Балашов никогда не мог предположить, что директор, отбросив присущую ему сдержанность, целиком отдастся чувству возмущения. Это было по-человечески очень понятно, и Борис почувствовал вдруг, что он действительно тогда, на уроке литературы, вел себя мерзко. До сих пор он как-то не думал об этом, но сейчас его грубость, несправедливость так ясно предстали перед ним, что он буквально на глазах у Волина увял, и от его щегольства и позерства не осталось и следа.
- Борис Петрович, - начал виновато юноша, но директор остановил его властным жестом.
- Я с вами не хочу больше разговаривать, - отчеканил он, - вы свободны, - и, сев за стол, углубился в свои дела.
Смеркалось, когда Борис Петрович вышел из кабинета на небольшой балкон. Только узкая желтоватая полоса на горизонте отделяла землю от темносиреневого вечернего неба. Легкий ветерок доносил осенний запах реки, неясные шумы далекой набережной.
Внизу по асфальту промчался мотоцикл, и звуки мотора долго еще дрожали в воздухе, пока снова не наступила тишина, только где-то на заводском дворе раздавался мелодичный звон, словно кто-то ударял о рельс.
"Борисом надо серьезно заняться, - с тревогой подумал директор о Балашове, - и без помощи комсомола мы здесь не обойдемся…"
Будто по мановению чьей-то руки, в городе зажглись огни.
- Ого, сколько их! - с гордостью окинул взором развернувшуюся панораму Борис Петрович.
Давно ли электростанция стояла полуразрушенной и районы получали ток по очереди, а сейчас море веселых огней заливало город, уходило вдаль, к изгибу реки.
За ним, за этим изгибом, виднелась плотная стена леса. "Через недельку - туда", - с радостью подумал Волин и глубоко вдохнул свежий воздух.
Осенью у Бориса Петровича наступали "охотничьи запои". В ожидании их Волин несколько дней летнего отпуска переносил на осень.
Накануне такого охотничьего выхода, в пятницу, он звонил в районо: "Завтра у меня уроков нет и в школе меня не будет".
В районе уже знали эту слабость Волина и относились к ней терпимо: не может же быть человек без сучка, без задоринки.
После охоты Борис Петрович возвращался в школу помолодевшим и работал с таким напряжением, так увлеченно, будто сбрасывал с плеч добрый десяток лет.