- Милая моя! На втором курсе пора уже знать роль архитектора в строительстве. Хотя я готов согласиться с тобой, сестра. Не мы строим, - и посмотрел на отца, явно желая втянуть его в спор; знал, что с таким утверждением старший Шугачев не может согласиться. Но тот снова промолчал. И сын продолжал свои рассуждения о том, где и как проводит время молодежь.
- Было одно приличное место - кафе "Космос". Там можно было согреть нутро кое-чем и разогреть душу танцами. Но теперь и там запретили даже сухое вино. Воюем с пьянством! Что ж осталось делать? Пить целый вечер дрянной кофе? Нэ можем. Нэ приучены к такому деликатному напитку.
Катька засмеялась над его "нэ".
- Ты часто начал согревать нутро, - недовольно бросил Виктор.
- Отец! Неточную имеешь информацию, а потому неправильный делаешь вывод. На мой заработок не очень-то разгонишься, если б и хотел. Половину я отдаю матери.
Поля сказала:
- Женился бы ты, Гарик.
- На ком? На Жанне? Куда же нам деться? Жить где?
- Нашлось бы место. В тесноте...
- О нет, мама! Зная Жанну, никогда не приведу ее сюда. Тебя жалею. Испортит она тебе жизнь.
- Зачем же любить такую цацу? - сурово, осуждая брата, спросила десятилетняя Таня.
Поля грустно улыбнулась - ей давно не нравился излишний, действительно недетский рационализм девочки.
Игорь весело похвалил сестру:
- Ты мудрец, Танюша! Философ! Но, дражайшая моя сестрица, в жизни не все так просто, как тебе кажется. И Жанна не только "цаца", как ты говоришь. Жанна - загадочное создание не менее загадочной природы. А все загадочное нас притягивает. Как магнит гвозди. Видела?
Виктору не нравилось, что этот разговор ведется при младших детях. Даже Катька и та навострила уши. Довольно того, что телевизор открывает детям больше, чем им следовало бы знать в их возрасте. Да и Вера, поначалу веселая, когда заговорили о женитьбе брата, насторожилась и словно замкнулась, не поддержала ни мать, ни Игоря. Вера, пожалуй, лучше, чем все, знает эту Жанну, и для нее было бы почти трагедией появление в доме невестки, да еще такой "форсистой", по определению Максима. Максим, между прочим, познакомившись с Жанной, сказал Виктору: "Не стремись, чтоб сын женился на этой принцессе. Она - копия моей Даши".
Странно, что Поля не подумала о Вере, советуя сыну жениться.
Чтоб перевести разговор на другую тему, Виктор сказал сыну:
- Был в вашей мастерской. Смотрел проекты застройки Московской. Что вы делаете? Ни одного оригинального решения. Все типовое в худшем смысле этого слова.
- Отец! Осторожно! Типовое стало словом положительным. Живем в век стандартов. А еще великий Корбюзье сказал: архитектура оперирует стандартами.
- Ты нахватался цитат, а до смысла их не доходишь. Архитектура оперирует стандартными материалами, этого потребовало индустриальное строительство, но сама архитектура не может... она никогда не должна быть стандартной.
- Это иллюзии, отец. Она давно уже стала такой, твоя дорогая архитектура. Скажу больше, типовое строительство уменьшило потребность общества в архитекторах... Они не нужны.
- Ну, загнул! - засмеялась Вера. - Нас везде не хватает.
- Кого не хватает? - удивился Игорь. - Я говорю об архитекторах-художниках, каким воображает себя наш отец...
- Игорь! - Матери давно не нравилось ироническое отношение сына к отцу. Но Виктор снисходительно улыбнулся: мол, пускай болтает, я не обижаюсь.
Игорь наступал на сестру:
- Ты заглядываешь в специальные журналы?
- Читаю их больше, чем ты.
- Читаешь, но не думаешь. Слышала про ЦНИИЭП?
- В нашем доме о нем Катька знает.
- Слава богу. Я там был. Это грандиозное учреждение. Там все на уровне сегодняшней проектной техники. ЭВМ, АСУ и так далее. Иначе нельзя. Отстанем. По проектам этого института строятся почти все театры, кинотеатры, клубы, административные здания, спортивные комплексы. Все, что формирует эстетический облик городов. Зачем же при такой системе десять... двадцать тысяч зодчих? Их достаточно сотни.
- Вы с Макоедом самый гениальный проект посадите так, что вырастет конюшня, - как бы между прочим обронил Шугачев-старший, все еще не желая ввязываться в гущу спора, потому что не раз выходил из него с занозами в душе.
- Отец, не переходи на личности! Недозволенный прием! Но я ловлю тебя на слове. Ты согласился... почти согласился, что зодчий в классическом понимании в наше время не главная фигура. Во всяком случае, в таком городе, как наш. Архитектор-планировщик. Архитектор-организатор... Вот кого не хватает, дорогая сестра! Их нужна армия при наших масштабах. Планировщика просит каждый колхоз. А проекты домов им пришлют, какие они захотят. Московские. Минские. Чешские. Польские. Индустриализация строительства ведет к интернационализации архитектуры. Национальная архитектура в прошлом. В памятниках.
- Это же неправда! - горячо возразила Вера. - Неужели ты не видишь разницы в проектах наших и армянских архитекторов? Литовских и узбекских?
- Это последние потуги. Провинциализм. Централизация проектирования покончит с этим анахронизмом, который вы, традиционалисты, поднимаете как знамя.
- Сын мой, - с торжественной иронией и с глубокой грустью в душе, потому что чувствовал в словах Игоря долю правды, сказал Шугачев-старший, - мы с тобой провинциальные архитекторы. Что же останется на нашу долю?
- Я сказал что - планировка и организация. Это, между прочим, давно понял твой друг Карнач...
- Опять неправда! - весело и победоносно крикнула Вера, - По проектам дяди Максима возведены самые интересные здания. Лучший Дворец культуры...
- Ну, не все его считают лучшим. Многие наши коллеги ни в грош не ставят этот дворец.
- А ты как считаешь? - спросил отец настойчиво и сурово.
- Я? - Игорь на миг смешался.
- И он за ними, - сказала Вера с обидой и горечью из-за того, что член их семьи, ее брат так пренебрежительно относится к своему учителю. В том, что Игорь и она пошли в архитектуру, заслуга дяди Максима, может быть, не меньше, чем отца.
- Я пока приглядываюсь.
- Приглядываешься? К чему? Или прислушиваешься к Макоеду?
- И прислушиваюсь. Чтоб знать истину...
- Ты меньше разносил бы макоедовские сплетни! Это занятие для бездарностей.
Почуяв, что отец начинает сердиться, Игорь попытался обернуть все в шутку.
- Мама! - как маленький, крикнул он матери, которая вошла в комнату с тарелкой аппетитных блинчиков с творогом, обильно политых топленым маслом. - Мне хотят заткнуть рот!
Дисциплинированная Таня и Толя, который считал себя совсем взрослым, всегда с интересом слушали споры архитекторов. Мать, в любых других вопросах высший авторитет, никогда не вмешивалась в профессиональные разговоры мужа и детей, разве только когда уж слишком разгорались страсти и дело доходило до ссоры или когда Игорь разрешал себе неуважительно подсмеиваться над отцом. Полю радовало, что они собираются вместе и так горячо спорят.
Слова Игоря, что ему хотят заткнуть рот, рассмешили Катьку. Девочка, представив, как и чем это можно сделать - заткнуть рот, - так и закатилась смехом.
- Мама! Игорю заткнули рот.
- Чем? - улыбнулась Поля, ставя тарелку с блинчиками на середину стола.
- Игорь! Чем тебе заткнули рот?
- Словами, дорогая Катерина.
- Разве словами можно заткнуть? - удивилась Катя.
Детская непосредственность всех рассмешила.
- Можно, Катька. Такой кляп вставят, что не пикнешь.
- Не плети чепуху ребенку, - сказала мать. - Кто тебе вставлял кляп?
- Никто как будто бы. А между тем я почему-то стал мудрым. Иной раз хочется на совещании, на собрании сказать то, что думаю. Но включается какой-то автоматический тормоз. Иногда тормозит намертво: не лучше ли помолчать? А иногда спускаюсь тихо, ровно, как хороший шофер с горы, говорю то, что нравится...
- Начальству? - презрительно спросила Вера.
- Нет, сестра. Говорю то, что нравится большинству. Играю, как посредственный актер, на публику.
- Зачем? - серьезно, даже встревоженно спросила Поля.
- Черт его знает. Пользы от этого в большинстве случаев мне никакой.
- Он как Катька, - сказала Вера. - Хоть глупость сказать, только бы обратить на себя внимание.
- Ты сама глупая! - закричала обиженная Катька.
Вера отмахнулась от сестренки.
- А скорее всего, это от Жанны. Она любит показать себя. С кем поведешься...
- ...от того блох наберешься, - помог сестре Толя без улыбки и, кажется, без особого интереса к их разговору; он прикидывал, хватит ли на всех еще по блинчику. Толя был самый справедливый и самый простодушный в семье, все всегда делил на всех, любую мелочь, и презирал всякие условности, которые, по его мнению, усложняют человеку жизнь: например, вилкой он брал только то, что нельзя взять пальцами, а блинчик не ковырять вилкой, а взять пятерней - одно удовольствие.
Мать слышит каждое слово, видит каждый жест и взгляд.
- Бери, бери, Толя, не считай, На кухне еще есть. Таня! Ты одного блинчика не можешь осилить?
- Мамочка! Так ужинали купцы.
- Грамотные вы все!
Надо было ответить Игорю, который, пока она разговаривала с младшими, сказал Вере, продолжая диалог:
- А я думаю, это от отца. Наследственность. Наконец ее перестали отрицать у нас.
Распустился Игорь, никакого уважения к отцу. Но Виктор не обиделся на слова сына, с молодой улыбкой ответил:
- Нет, врешь, брат. И на собраниях я выступал редко. И на публику никогда не играл. Это болезнь твоего поколения. Нам было не до того.
- Отец, не переноси мою болезнь на все поколение. Сам ты говоришь, мы разные. И вы разные. Кар-нач и ты, например. Хоть вы и друзья.
- У нас разные характеры. Но у нас одни идеалы.
- Только ты борешься за них как идеалист, а Карнач - как реалист. Он строит дворцы... Их могут ругать. Но о них напишут монографии. Теперь он захватил себе монумент партизанам...
Игорь осекся. Он вдруг увидел, как отец положил вилку - очень уж осторожно - и как побагровело его лицо.
- Сын мой, - угрожающе тихо и хрипло обратился Виктор к Игорю. - Я понимаю так: ты хочешь сказать, что я непрактичный дурак, потому всю жизнь проектирую жилые дома? Верно?
Игорь не отвечал.
Шугачев-старший поднялся из-за стола, и голос его зазвенел:
- Да. Я проектирую жилье. И скажу тебе, что ни один дворец, ни один монументальный комплекс не дал бы мне той радости, какую дает работа над жилым домом, районом...
- Громкие слова, отец. Кто про них сказал доброе слово, про твои дома?
- Игорь! - возмутилась мать.
- Ничего, Поля. Это хорошо, что сын откровенен, хотя и грустно, что он так думает. Любовь к славе движет творчество, но часто и губит художника... Я тоже думал о ней, о славе. Раньше больше, теперь меньше. Но если можешь, прошу поверить... Это не громкие слова. Работал я не ради нее, не ради монографий. Проектируя, я думал о людях... о детях... о тебе, о Тане, чтоб вам было тепло, уютно... просторно...
Игорь хмыкнул.
- Я тебя понимаю. Думаешь, у меня не болела душа, когда я проектировал лестничные клетки, по которым нельзя было внести мебель, совмещенные санузлы и два с половиной метра от пола до потолка? Но что лучше - такая квартира или ничего? Теперь мы стали богаче. Переросли эти габариты. От многого отказались. Теперь мы можем думать о городе, районе, который удовлетворил бы потребности людей завтрашнего дня... Твои потребности... Катькины... Даже потребности твоей Жанны. - Шугачев усмехнулся, обошел стол, остановился перед сыном и дочерью и торжественно заявил: - И я сделаю такой район! Он уже построен! Здесь! - он хлопнул ладонью по лбу, повернулся и сказал жене тише и не так уверенно: - Я построю такой район в Заречье. Несмотря ни на что, - и сел на свое место, улыбнулся обессиленно, как будто окончил тяжелый труд, потом виновато, как бы извиняясь, что не все сделано так, как им, детям, хочется, попытался пошутить: - Ты еще напишешь монографию про мой район.
- Браво, папа! - с искренней радостью воскликнула Вера.
- Браво! - захлопала в ладоши Катька.
В Полиных глазах затаилась тревога, она одна почувствовала, что у Виктора неспокойно на душе. Впервые ее не обрадовало то, что он говорит с детьми так серьезно, такими высокими словами и будто превозносит себя. Значительно проще было его понять, когда он посмеивался над теориями Игоря или сердился, кричал. В таких случаях она с улыбкой думала: "Пускай хоть в семье человек проявит свою власть".
Игорь смотрел на отца без обычной иронической усмешки, серьезно и пытливо, как будто увидел вдруг совсем другого человека.
- А ты знаешь, старик? Эта твоя уверенность мне понравилась. У тебя никогда не хватало уверенности. Каждый свой проект ты ставил под сомнение. Только все карначовское хвалил.
- Карнача не трогай. Он выдающийся архитектор.
- Он тебя вырастил, свинтус ты, - с обидой за Максима бросила брату Вера.
Поля мыла тарелки, когда Виктор вошел в кухню. Остановился у нее за спиной. По шагам, по молчанию, даже, кажется, по тому, как он дышит, она почувствовала, что он хочет поговорить с глазу на глаз.
- Опять сама моешь? - недовольство явно деланное. - Мало у тебя помощников? Тарелки не могут помыть!
- Витя! У каждого из них свои дела. Столько уроков!
- Растишь белоручек.
- Витя, у нас неплохие дети, - Поля старалась говорить мягко, осторожно, чтоб не задеть за больное, а что это, никак не могла догадаться.
Виктор отошел и сел на табуретку у стола. Помолчал.
- Поля!
- Что, Витя?
- Я сказал им неправду. Детям.
Она поставила тарелку на тумбочку и повернулась от раковины, сняла с плеча полотенце и закутала им. покрасневшие от горячей воды руки, точно застеснявшись, что они такие красные, мокрые.
- Самое странное, что именно сегодня я хотел сказать вам правду. Но этот чертов сын Игорь так повел разговор, что я не мог иначе. Пойми...
- Нет, не понимаю, - чуть шевельнула она губами.
Шугачев на миг закрыл лицо ладонями, но тут же протер пальцами глаза, словно в них попала пыль, провел ладонями по щекам и сказал решительно:
- Заречного района не будет. Нет, район будет, но не по моему проекту.
Подождал, что она ответит. Поля молчала. Он вскочил и, расхаживая по тесной кухне - три шага вперед, три назад, - стал горячо и многословно убеждать:
- Думаешь, мне легко слушать попреки родного сына? Ты думаешь, я дурак, не понимаю, что он говорит правду? Да, большинство моих домов устарело. При моей жизни. Это трагедия для архитектора. Ведь мы все мечтаем творить на века. Мне пятьдесят четыре года. У меня есть опыт... Я могу... и я хочу построить район, который выразил бы нашу эпоху. Не люблю громких слов! Скажу тебе проще. Комплекс этот выразил бы нашу с тобой радость жизни, радость наших детей. А мое восприятие мира, я уверен, дало бы радость и людям, которые бы там жили. Разве для этого не стоит потрудиться? Я понимаю безжалостный закон экономии. Я проектировал самые экономичные дома. Но больше не могу. Верно, не пришло еще время для постройки того, что спроектировано у меня в голове. Но почему можно другим - в Москве, в Вильнюсе? Почему нельзя мне?
О нормативах Поля наслышалась и от мужа, и от сына, и от их коллег, молодых и старых. В экономических расчетах проектов она разбиралась получше иного архитектора. И, между прочим, будучи бережливой хозяйкой, зная цену деньгам, которых постоянно не хватало, она не всегда одобряла их недовольство нормативами, тем, что нельзя тратить государственные деньги без ограничений. Но никогда и никому не высказывала своего мнения. И считала, что ее Виктор, не в пример молодым, самый разумный: он иногда тоже ворчал, однако всегда заботился о стоимости каждого проектируемого им дома, Даже Максима попрекнул. Правда, за глаза. Когда они осматривали Дворец культуры, сказал: "Замечательное, конечно, здание. Но триста тысяч сверх сметы..." - почмокал и покачал головой.
Что же вдруг случилось?
Виктор умолк. Неужто ждет от нее ответа, почему ему нельзя спроектировать такой район, какие строят в других городах? Как будто она председатель Госстроя, не меньше. Смешной ты, Витя.
Она сказала:
- Ты же сделал половину работы. Год сидишь.
- Но эту работу никто не утвердит. Я не укладываюсь в нормативы.
Поля вздохнула.
Опасаясь, что она будет против того, что он намерен сделать, Виктор снова стал убеждать:
- Я должен отказаться, Поля. Я больше не могу совершать насилие над своим талантом. Есть же у меня характер!
"Характер есть, воли нет", - подумала Поля, но промолчала.
Виктор спросил:
- Ты знаешь, чем это для меня может кончиться?
Поля раскутала руки, взяла тарелку и начала осторожно вытирать, бережно, как очень ценную вещь, хотя тарелка была самая дешевая; дети немало били посуды, и она покупала что подешевле. Этими осторожными движениями она как будто отвечала мужу, что хорошо понимает, как может отразиться на благосостоянии семьи его непродуманный шаг.
Голос Виктора упал, но он все еще оправдывал себя:
- Хороший архитектор не нуждается в должности. Но главный архитектор проекта - это не должность. Это признание.
Поля отвернулась к раковине и открыла горячий кран.
Виктор разозлился.
- Почему ты молчишь? Почему я один должен решать, что делать? Все я! Все я!
На деле без ее совета он не решал ни одной мелочи: какую надеть рубашку, идти гулять или не идти, что купить на ужин. Потому и нервничал сейчас, что жена ведет себя так, как будто его работа ее не интересует.
Поля понимала это. Но что ему посоветовать? Всю жизнь она старалась помочь ему в работе всем, чем могла, и боялась только одного - помешать. Поля вытерла руки и села на табуретку у дверей по-деревенски, на краешек. Виктор приблизился к ней, сморщился, как от боли, сказал шепотом, показывая на дверь!
- Потянуло меня за язык... Ну, что я мог ответить, когда он, поганец, попрекнул, что я всю жизнь сижу на жилье? Болтун. Да, не вовремя все это. "Я построю район, о котором тебе захочется написать монографию". А завтра он узнает...
Полю это тронуло, даже обрадовало: отцу так важно, что подумают о нем дети!
- Витя, дети тебя поймут.
Он смотрел в окно на улицу, на дом напротив, кстати, его дом, который всегда мозолил глаза, потому что был этот дом, пожалуй, самый неудачный. Мало утешало, что внешний вид его испортили строители, что они больше виноваты. Максиму дворец никто не испортил, потому что он дрался из-за каждого пилястра, за каждый канелюр, глаз не спускал...
Выходит, Поля одобряет его намерение? Так просто? Так легко? Шугачев почувствовал разочарование. Не понимает, значит, чем это грозит. Стоя у окна, сказал нарочно громко, пускай слышат дети: