Их спор о культуре и химической сути стихов был прерван появлением фабричного врача. Смирнов стал прощаться, Ольга пошла проводить его. Врач и Сергей Александрович направились в спальню. Врач долго и тщательно осматривал и расспрашивал Сергея Александровича. Потом они вернулись к столу. Самовар был уже холодный.
- Ольга! - позвал Сергей Александрович.
Никто не отозвался. Он открыл выходную дверь и крикнул вниз, на лестницу:
- Ольга!
Каменные стены гулко повторили его призыв. Внизу послышалось знакомое пощелкивание каблучков.
- Дай нам чаю, - недовольно сказал Сергей Александрович. - Где ты была?
- Я провожала Смирнова.
Сергей Александрович пристально посмотрел на нее:
- До его дома?
- Зачем же... До нашей калитки.
- Я до сих пор думал, что ходьба до калитки занимает не больше минуты.
- Оставь, пожалуйста, - перебила она. - Иди и развлекай доктора.
Доктор был одинок и, поэтому сидел очень долго. Сергей Александрович понимал, что доктору не хочется возвращаться в свою пустую неуютную квартиру. Сергей Александрович жалел доктора, охотно поддерживал разговор и посматривал временами на Ольгу, понимая, что именно ей обязан тем, что не проводит вечеров у чужих, как доктор, и без тоски думает о возвращении в свой дом.
- Наша молодежь очень странная молодежь, - философствовал доктор, смешно моргая белесыми близорукими глазами. В его пенсне была испорчена пружина; приноравливаясь к неправильному расположению стекол, доктор немного косил. В рыжей его бороде белели крошки сухаря. - Очень странная молодежь. Она может сочетать самое стопроцентное мальчишество с самой стопроцентной деловитостью. Мы не умели делать этого. Вчера, во время перерыва на завтрак, я шел мимо лаборатории. Ваш помощник Смирнов играл с мальчишками в чижа. Играл по-настоящему, с увлечением, ничего не замечая, требуя "перебить". Потом он отправился в лабораторию. Работал он до часу ночи. Он каждый день приходит в девять и уходит в час ночи. Я уверен, что вот сейчас он пошел от вас прямо в лабораторию. Он зарывается. Я боюсь, что скоро с ним случится тоже, что с вами.
- Каждый день до часу ночи? - переспросил Сергей Александрович.
Странный глухой звук его голоса поразил Ольгу.
- Каждый день, - подтвердил врач.
Сергей Александрович катал хлебный шарик.
- Очень способный парень, - добавил врач. - И лицо у него такое честное, открытое.
Сергей Александрович поднял голову. В самоваре тускло и уродливо отразилось его лицо. Скривив губы, он жестко сказал:
- Вы ошибаетесь. Он - бездарен. Совершенно бездарен. И к тому же страшно хитер. Он мне весьма антипатичен.
Ольга едва не выронила чашку. Сергей Александрович избегал ее взгляда и упрямо смотрел на свое отражение в самоваре. Доктор смущенно покашливал: он был не согласен с Сергеем Александровичем, но считал неудобным затевать спор. Он встал и пожелал Сергею Александровичу доброй ночи. Ольга проводила его. Когда она вернулась, Сергея Александровича в столовой не было. Из-за дверей слышалось желчное шарканье туфель. Ольга постучала.
- Ради бога, оставь меня в покое! - раздраженно крикнул он. - У меня все есть - и вода, и порошки!
Она отошла, села на диван. Туфли желчно шаркали за дверью. Она грустно улыбнулась. Седин и морщин Сергея Александровича она раньше не замечала, но, слыша это шарканье туфель, почему-то очень ясно почувствовала, что отец стареет с каждым днем.
5
Ольга была одна. Перед ней лежали разноцветные носки, она старательно штопала их. Смирнов поздоровался и с нарочитой непринужденностью развалился на диване.
- Папа ушел гулять, - сказала Ольга, перекусывая нитку. - Вам придется немного поскучать. Я не умею работать и разговаривать одновременно.
- Тогда дайте мне семейный альбом, - ответил Смирнов, Он старался говорить лениво и небрежно, чтобы она подумала, что он острит на ходу. - Дайте мне семейный альбом, Ольга Сергеевна. Я буду рассматривать пожелтевшие фотографии ваших дядюшек и тетушек...
- Пожалуйста, - перебила она, протягивая ему толстый тяжелый альбом.
Он растерялся. Перелистывая альбом, он искоса наблюдал за Ольгой. Она штопала, сосредоточенно сдвинув брови; под глазами лежали голубые тени от ресниц.
- Я люблю рассматривать пожелтевшие фотографии, - снова начал Смирнов. - Дядюшки и тетушки...
- Ох! - слабо вскрикнула Ольга. - Я уколола палец. Ужасно неловко штопать без наперстка.
Несколько минут они сидели молча. За окном гудел ветер, деревья качались, на светлых обоях переливались прозрачные тени.
- Как вы, однако, хорошо... штопаете, - сказал Смирнов, рассматривая носок. - Можно подумать, что вы - чинная немецкая Гретхен.
- Я и есть наполовину немка. Может быть это наследственность.
- Наследственность?.. Может быть... О наследственности особенно хорошо думать, когда рассматриваешь семейные альбомы...
- Я опять уколола палец, - сердито сказала Ольга. - Слышите, Смирнов, пожалейте мои пальцы и не начинайте разговора о семейных альбомах... Прошу вас, не надо... - И добавила, виновато улыбнувшись: - Я боюсь, что мое отношение к вам изменится, если я выслушаю вашу остроту. Даже неприлично в наше время острить на такие темы. Это все равно, что анекдот о дилижансе.
- Я и не предполагал острить, - мрачно насупившись, соврал Смирнов.
Дядюшка в цилиндре и нафиксатуаренных усах укоризненно смотрел на него со страниц альбома.
- Неправда, - ответила Ольга. - Вы намеревались сострить, и как раз по поводу альбома. Бросим, однако, этот разговор, - вы все равно не сознаетесь. Расскажите лучше, как идут ваши опыты. Доктор говорит, что вы уходите из лаборатории в час ночи.
- Боюсь, нет ли в наших схемах теоретической ошибки... Хочу поговорить об этом с Сергеем Александровичем.
- Он убеждал меня на-днях, что теоретической ошибки нет. Он уверен, что последний опыт не удался случайно.
Смирнов молчал. Его пальцы нервно подрагивали на отшлифованной поверхности стола.
- Душа навыворот, а краска будет наша! - вдруг сказал он и крепко пристукнул кулаком. - Попользовались немцы, теперь довольно.
- Ну, это еще как сказать, - засмеялась Ольга. - Вы можете и сорваться.
- Нет! - ответил он с твердостью. - Краска будет наша. Даю вам честное слово, Ольга Сергеевна! Мы платим за краску ежегодно две сотни тысяч валютой! Я чуть не помер от удара, когда услышал эту цифру! - Он помолчал и тихо добавил: - Мы должны добыть эту краску... Вот только... нет ли теоретической ошибки? Я уже двое суток думаю над схемой. В ней что-то неладно, а что - не могу сообразить. Хватит об этом, краска будет наша, немцы выкусят фигу вместо двух сотен тысяч, вопрос кончен. Поговорим о другом. Когда вы кончаете институт, Ольга Сергеевна?
- Осенью. Нас уже размечают по предприятиям.
- Куда же?
- Меня? Я еще не думала. Выбор большой...
Она говорила, не поднимая глаз.
- Говорят, интересно работать в Казахстане... Может быть, туда...
- Да? Ну что же. Там нет людей. Вы принесете там большую пользу...
Она пригнулась еще ниже над штопаньем.
- На два года... А потом все равно не отпустят. Немного страшно.
- Ерунда, - ободряюще говорил он, но голос его звучал странно и глухо. - Поработаете и вернетесь... Но только зачем так далеко - в Казахстан?.. Я держусь того мнения,что в такую глушь следует посылать все-таки мужчин.
Она хотела встать. Он не пустил ее. Она немного удивилась.
- Что это значит, Смирнов?
- Видите ли, - вдумчиво сказал он, - мне нужно изложить вам кое-какие соображения... О Казахстане, о себе... словом, о многом. Расположены ли вы слушать? Возможно, я буду говорить бессвязно... Вот, в частности, о Казахстане...
Он замялся, потом кашлянул.
- Казахстан здесь, в сущности, ни при чем... Разговор этот вас очень поразит, Ольга Сергеевна... Но что ж делать?.. Это, может быть, и мне совсем не так приятно, как пишут в книгах... Случилось одно событие, Ольга Сергеевна... то есть оно не внешне случилось, а во мне, внутренно... Очень смешно... Я сам удивляюсь и смеюсь...
Он чувствовал, что нужно говорить по-другому, другими словами. Внезапно смятение овладело им: он замолчал. И лицо его и шея были густо красными.
- Я, кажется, догадываюсь, - несмело сказала Ольга. - Но в таких случаях догадываться рискованно. Можно попасть в дурацкое положение. Я уж лучше подожду, Смирнов. Когда-нибудь вы снова обретете дар речи и скажете внятно...
И в ее тоне и в попытке иронически ответить он почувствовал такое же смятение. Он осмелился взглянуть на нее. Ее ореховые глаза потемнели. Он зажмурился и набрал в грудь много воздуха, чтобы сказать все разом, без передышки. Ему казалось, что самое трудное - это произнести формулу. Остальные слова, подкрепляющие формулу, казалось ему, польются сами собой.
Он хотел помочь себе жестом и занес руку, чтобы в соответствии с ее падением произнести формулу. Но опустил он руку очень неловко: ничего не успел сказать, задел и уронил тяжелый альбом. Фотографии и пожелтевшие дагерротипы разлетелись веером. Он кинулся подбирать их. В наутюженных брюках Смирнов ерзал по скользкому полу. Ольга ползала рядом с ним. Растерянный ее вид придал ему смелости; он нагнулся к ее уху и очень внятно, с неожиданной для самого себя легкостью, произнес формулу.
Испуганные и красные, они сидели на корточках друг против друга. Первой опомнилась Ольга; она медленно встала, оправила смятое на коленях платье и отвернулась. Она дышала, часто и тяжело.
- Ольга Сергеевна, - сказал Смирнов, осторожно завладевая ее рукой. - Я давно хотел сказать вам это... Но как-то не приходилось...
Он замолчал и долго смотрел вниз, на цветную обшивку дивана. Потом вдруг метнулся к столу и схватил фуражку. У дверей он приостановился. Лицо у него было бледное, растерянное. Он крикнул:
- Я нашел теоретическую ошибку. Я сейчас нашел ее, Ольга Сергеевна... Оля!
Он вернулся к. дивану, присел, потом вскочил и, с отчаянием махнув рукой, вылетел из комнаты.
6
Лестница рокотала под его каблуками. На двадцать девятой ступеньке он оборвал свой стремительный бег.
- Куда это вы так спешите. Смирнов? - спросил Сергей Александрович. - Уж не в лабораторию ли? Я слышал, что вы работаете ежедневно до поздней ночи.
- Почти ежедневно, - ответил Смирнов - Я продолжаю опыты. Не бойтесь, я ничего не испорчу. Ваши наставления пошли мне впрок.
- Да? - криво усмехнулся Сергей Александрович. - Боюсь, что вы слишком даже хорошо усвоили мои наставления...
Не ожидая ответа и не прощаясь, он пошел дальше. Дверь захлопнулась за ним резко сердито. Смирнов скривил губы и дернул плечом.
- Это уж просто глупо так петушиться, - вслух подумал он. - Вдвоем посидеть нельзя. Подумаешь - надулся... и ведь главное - не знает даже, о чем мы говорили...
За чаем Сергей Александрович, раздраженно покашливая и пофыркивая, сказал:
- Послушай, Ольга... Ты вообще умная, конечно...
- Спасибо, - насмешливо поклонилась она.
Сергей Александрович строго оборвал ее:
- Не паясничай. Иногда ты делаешь непростительные глупости. Непростительные и неприличные.
- Не помню таких, - ответила она. - Будь добр, говори конкретнее.
- Ну, вот хотя бы сегодня. Я встретил на лестнице Смирнова. Он был совершенно пунцовым... И ты не лучше... Я, конечно, не вмешиваюсь в твою личную жизнь...
- Пожалуйста, на стесняйся, - предупредительно сказала она.
Ложечка в ее пальцах описывала стремительные круги. Чаинки метались и падали в глубокую воронку.
- Я не знаю, чем вы здесь занимались. Ради бога, не пойми меня дурно. Для этого ты все-таки слишком умна... Но во всяком случае... - Он замялся и пошевелил пальцами, подбирая нужное слово. Резко тряхнув головой, он сказал с горячностью: - Нет, ты скажи мне, Ольга, что ты в нем нашла? Бездарность, неуч, неотесанный парень!.. И к тому же, по всем признакам, нечист на руку.
- Подожди, - решительно перебила Ольга. - Я думаю, что скоро ты сам раскаешься в сегодняшнем поведении. Ты невыносим сегодня; если бы ты всегда был таким, я бы давно ушла от тебя. Ты совершенно незаслуженно оскорбил сначала меня, потом Смирнова. Ты грубо и бесцеремонно вмешался в мою личную, самую что ни на есть личную жизнь!
Она ушла, оставив недопитый стакан. Сергей Александрович медленно побрел в свою комнату.
Под окном играла гармоника. Теплое розовое небо лежало на облупленных крышах. Мальчишки, размахивая шапками, гоняли голубей. Облезшие коты хрипло мяукали в сточных жолобах.
"А почему я не могу думать по-своему? - вдруг рассердился Сергей Александрович, - Почему я должен безропотно отдать ему свою мысль, свое дело, премию, орден, если уж на то пошло! Даже при коммунизме творчество не будет обезличено..."
Обида мешала ему дышать. Назойливые стариковские мысли томили его, хотя он и стыдился и гнал их. "Таков, брат, вечный закон, - думал он, рисуя в блокноте круги и спирали. - Человек, в первую очередь, особь биологическая, Ольга - тоже, и как таковой он ей нужнее, чем я. Ну и пусть. Ее дело. Она вольна в своих поступках, я волен тоже и, клянусь, пойду на все, вплоть до мирового скандала, но не отдам ему своей краски!.. С Ольгой тогда придется порвать..."
Он подчеркнул этот мысленный итог двумя линиями, толстой и потоньше. Линии странно выглядели на чистой, без букв, бумаге. "Ничего! - подумал он с напускной удалью, - проживу и один как-нибудь".
Он лег на диван и взял с этажерки книгу. Он читал сначала совершенно механически, прислушиваясь к шорохам в Ольгиной комнате. Он надеялся, что она придет к нему, слушал - не к дверям ли направляются ее шаги. Из гордости он притворился перед самим собой, что занят только рассказом.
Это был рассказ Лондона о старике, которого оставили умирать в ледяной пустыне с ничтожным запасом дров. Старик расчетливо, по одному, жжет поленья; вокруг - белое безмолвие, поленья медленно убывают, близится смерть. "Как нарочно", - огорченно подумал Сергей Александрович, но оторваться не мог и с болезненной внимательностью прочел до конца суровый рассказ,
Позвонили. Сергей Александрович встрепенулся, надел туфли. Ольга вышла из своей комнаты в переднюю и сейчас же вернулась. Сергей Александрович подошел к ее двери и осторожно постучал,
- Это приходили ко мне. С письмом, - ответила она.
Он постучал еще раз. Она мягко сказала:
- Не надо, папа. Мне не хочется видеть тебя.
- Хорошо, - коротко и сухо ответил он. - Спасибо за прямоту.
...Утром Ольга была с ним очень приветлива. Он отвечал сердечно, но сдержанно, чтобы показать, что он не так легко относится к размолвкам. Потом он решил пойти погулять. Ольга попросила его бросить в почтовый ящик письмо.
Он любил городскую весну, весну на камнях и асфальте. Она была точно рисунок пером, сделанный с большой и пестрой масляной картины. Весна полей и садов казалась ему слишком буйной, даже грубоватой.
Он любил бледную прозелень акаций на багровой кирпичной стене, хруст дождя на железных крышах, когда капли разбиваются в пыль; ему нравился розовый по вечерам отсвет асфальта; он любил запах сырого кирпича, солнечный блик на железном столбе; любил даже белье, развешанное в палисадниках для просушки, - ветер полощет мокрые простыни, как тяжелые флаги.
Просторная чистая улица, сужаясь, убегала к вокзалу. Туго басил трамвай; он мчался, звеня и покачиваясь, рассыпая бледные искры. Мягко шелестя шинами, стлались автомобили. Ветер шурша заворачивал углы афиш.
Сквер был полон. Сирень поблескивала лакированными листьями. Чирикающие воробьи дрались и пировали на ветках. На отдаленных скамейках сидели пары. Ребятишки играли в песке. Чинные няньки возили в колясочках розовых младенцев. Старик в мохнатом пальто продавал воздушные шары. Минутный фотограф усаживал перед аппаратом пожилую дебелую женщину с букетом в руках; Сергей Александрович улыбнулся, представив себе снимок.
Почтовый ящик был наивно голубым. Слово "письма" не имело мягкого знака, который зато был в слове "вынимаются". Сергей Александрович, глядя на дерущихся в стороне мальчишек, протянул руку с конвертом к почтовому ящику. Взглянул на адрес. Ольга писала Смирнову. Несколько секунд Сергей Александрович раздумывал, глядя на ее крупный и четкий почерк. Потом - разжал пальцы. Конверт глухо ударился о железное дно.
7
Через два дня, когда Сергей Александрович лежал еще в постели, Ольга принесла ему серый казенный конверт.
- Полюбуйся, что пишет Смирнов, - торжествующе сказал Сергей Александрович. - "Мой самостоятельный опыт провалился так же блестяще, как и все предыдущие. Нет ли теоретической ошибки?"
- Над его словами стоит подумать, - ответила Ольга.
Сергей Александрович, усмехнувшись, ответил:
- Конечно, была ошибка. Я нашел ее и исправил. Но вот сможет ли Смирнов самостоятельно найти и исправить ее... сомневаюсь... Он уже пытался там что-то без меня делать, но ничего, повидимому, не вышло...
Ольга направилась к дверям. Сергей Александрович остановил ее.
- Я сегодня же пойду в лабораторию. Всего на пять-шесть часов. С завтрашнего дня я опять поступаю в полное твое распоряжение.
- Ну что ж... Если нужно, иди, - ответила она.
Одеваясь, Сергей Александрович насвистывал марш Буденного. Это бывало с ним очень редко, в дни исключительных удач и радостей.
Осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, Ольга вышла на лестницу, где ждал Смирнов.
- Произвело желаемое действие. - сказала Ольга. - Отец горит восторгом и энергией...
- Все это - второстепенное, Ольга Сергеевна, - решительно ответил Смирнов. - Мы еще не говорили о главном.
Она немного побледнела и прижалась к витым железным перилам. Смирнов подошел к ней вплотную.
- Я неимоверно счастлив, Ольга Сергеевна. Оля...
Закрыв глаза, она покорно ждала - очень долго. Сначала - испуганно, потом - недоуменно. Наконец решилась взглянуть. Смирнов, повернувшись к ней спиной, внимательно читал какое-то объявление.
- Вниз, - услышала она его шопот. - Посмотрите вниз.
По лестнице поднимался доктор. Резиновый наконечник его палки, причмокивая, считал ступени. Ольга метнулась к Смирнову,
- Не оборачивайтесь. Он - близорукий, не узнает. Приходите в шесть.
- Я ненавижу доктора! - яростно шепнул Смирнов, - Чорт носит его по утрам!
...Доктор внял мольбам Сергея Александровича и позволил один день поработать.
Вдвоем они поехали на фабрику.
В лаборатории Сергея Александровича встретил Смирнов. Рассказывая о ходе опыта, он сокрушенно покачивал головой и разводил руками. Сергей Александрович утешил его:
- Не унывайте, Смирнов. Теоретической ошибки нет, я за это ручаюсь. Вы просто немного зелены еще для самостоятельных работ подобной сложности. Краска будет нашей, поверьте мне.
Сергей Александрович еще вчера решил разговаривать со Смирновым, в угоду Ольге, как можно ласковее. Он боялся только, что неприязнь помешает ему быть простым и искренним.
Сегодня он с удивлением и радостью обнаружил, что может без всякого притворства и натяжки говорить так же сердечно, как раньше. Еще утром, прочитав письмо с известием о неудаче, он простил Смирнову его дурные намерения и теперь умилился собственному великодушию.