Вот каким был в молодости Артемыч. А уж потом, когда колхоз организовали, реже ему приходилось доставать из сундука гармонь свою: не до того было. Иногда по большим праздникам приходил на собрание колхозный председатель с трехрядкой, играл. Все больше новые молодежные песни да марши. И в партизанские леса ушел с гармонью, бойцов веселил изредка, когда обстановка позволяла. Только однажды вернулся он из разведки, а гармонь погибла, размокла в сырой землянке, залитой апрельскими водами. "Не горюй, - сказал тогда ему комбриг Роман Петрович Булыга, - не такую для тебя добудем". И сдержал свое слово: вернулся из леса Артемыч, когда фашистов прогнали, с новеньким трофейным аккордеоном, сверкающим перламутром и серебром. Но играть ему уже приходилось редко - пальцы плохо слушались, не было того задора молодости, а хуже играть не хотел. Без дела лежал аккордеон в сундуке, а старик все искал: подарить бы какому-нибудь умельцу, передать в надежные руки. И не находил подходящего. Теперь же ради такого случая Артемыч решил тряхнуть стариной.
2
Лодка была большая, широкая, в четыре весла. До острова недалеко - метров двести, от силы двести пятьдесят. Артемыч сел за руль, мужчины и Надежда Павловна за весла. Как только оттолкнулись от берега, Артемыч с серьезным видом капитана и с сознанием ответственности спросил, кто из пассажиров не умеет плавать. Молчали. Старик ждал, глядя строго и настойчиво. Затем спросил:
- Значит, все водоплавающие? Так надо понимать?
- Я вообще-то плаваю, только не очень - быстро устаю, - призналась Вера и покраснела.
- Одна. Та-ак, - заметил Артемыч. - Одна - не опасно. С одной управимся. Два молодых кавалера на случай чего помогут.
Тимоша подумал: вот бы опрокинулась лодка, и тогда он, не Сорокин, а именно он спасет Веру. Он плавал хорошо, лучше Сергея Александровича. Да, пусть бы опрокинулась, пусть. Он уже представил, как перепугается тонущая Вера, как он подхватит, обнимет ее одной рукой, перевалится на бок и поплывет к берегу. Но лодка чувствовала себя слишком устойчиво и даже не шаталась, когда Тимоша нарочито наклонялся на один борт. Вода была темная, густая, с зеленоватым настоем и довольно еще теплая: можно было купаться. Вера сидела на носу и спрашивала Артемыча:
- А что может случиться с лодкой? Ну что?
Она не боялась - просто было любопытно.
- Что с ней случится… ничего не случится. Это я так, к примеру говорю, для порядка. Порядок такой. - И затем, сощурив поблекшие глаза, строгие и немного жестковатые, сообщил: - У меня здесь сын утонул. Младший.
Вера посмотрела на старика участливо, с искренним состраданием, но не удержалась от вопроса, полюбопытствовала:
- Он плавать не умел?.. Или как?
- Ого! Плавать… - проговорил Артемыч, легко поворачивая лодку. - Никто лучше него у нас и не плавал. Хороший был хлопец, комсомолец. Настоящий, партизанской закалки малец. В сенокос случилось это, под вечер уже. Я в поле был. Наши еще с покосов не вернулись. А ребятишки тут на берегу играли. Малыши. Самому старшему, Степке Терешкину, годов восемь было. Теперь вон он бугай какой - видали в сельсовете.
- Тот, что кружку у "правительства" украл? - спросил Егоров.
- А больше некому. От него всякого жди, - подтвердил Артемыч. - Так вот эти самые малыши - семеро их было - взяли лодку, сели и поплыли. Недалеко от берега отплыли, полсотни метров и того не будет. Как там у них случилось, кто виноват - неизвестно, но факт случился: опрокинули лодку. Подняли крик, перепугались, начали барахтаться в воде, как котята. Петька мой дома в тот момент оказался, из района только что приехал. Услыхал он ребятишкин крик, выскочил и на помощь побежал. На ходу сбросил с себя одежонку, ботинки да к ним поплыл. Видит, четверо за лодку уцепились, а трое кое-как на воде держатся, но уже пузыри пускают, вот-вот нырять начнут. Он, значит, наперед двоих подобрал, которые в большей опасности были. Девчонки оказались. Вытащил их на берег - снова поплыл. Видит, те четверо еще кое-как за лодку держатся, а Степка Терешкин, этот, как самый больший, пробует сам к берегу плыть. Да, видно, тоже из сил выбился, к тому ж перепугался, глотает воду и кричит: помогите! Петя и его вытащил да скорей за остальными. И сам уже, должно быть, ослаб. Известное дело: волнение такое. К тому ж спасать тонущего дело нелегкое. Устал Петька определенно. А все ж доплыл до тех, четверых. Ему бы, может, уцепиться за лодку да отдохнуть малость. А он, значит, сразу взял двоих ребятенков, а двое других видят такое дело, тоже со страха уцепились за своего спасителя. Известно, как хватается утопающий, мертвою хваткой. Никакими силами его не оторвешь. Уцепились они все четверо в него, повисли на шее да на руках, можно сказать сковали по рукам и ногам. Ну и утопили хлопца. И сами утонули. А трое спасенные живы, - две девчонки, теперь уже в невестах ходят, да Степка Терешкин… тунеядец.
Весла лежали на воде: никто не греб. Лодка медленно двигалась по инерции, зеленая громада острова еле заметно шла навстречу. Молчали.
- Вот и подумаешь после такого случая: зачем рожден человек? - как бы размышляя вслух, сказал Артемыч, будто вызывал на спор своих собеседников. Старик пытливо посмотрел на Посадову, и она ответила ему негромко, но твердо:
- Для подвига, Артемыч.
- Для подвига, говоришь, - повторил, задумавшись, Артемыч. - Положим, так. А подвиг - он ради чего? Собой-то зачем жертвовать?
- Ради жизни других, - это ответил учитель.
- А другой-то, тот, которого ты спасаешь, достоин, чтоб ты за него помирал? Вот в чем моя задача, которую никто решить не в состоянии. Скотину, вроде этого тунеядца, спас, а сам погиб.
- Но ведь сын ваш не знал, кто получится из этого Степки, когда он вырастет, он же ребенка спасал, - быстро и взволнованно вступила в разговор Вера.
- В точности: жеребенка, - скаламбурил старик. - Тут она и задача, что мы не можем знать, что из вас, молодых, выйдет - получится ли человек. А хоть и на Степку посмотреть: с личика - яичко, а внутри - болтун.
- Видите ли, Артемыч, - Егоров не знал имени старика, - надо различать, где случайное, а где закономерное. В данном случае Степка - это случайное, досадное исключение из правила. Вы согласны? - Старик молчал, сбочив голову, будто что-то прикидывал в уме. А Захар Семенович продолжал: - Две других девчонки, спасенные, они что, тоже оказались тунеядцами?
- Те нет, те ничего себе, добрые девки.
- Вот видите… - Егоров искал убедительных доводов. - Случайность здесь - Степка, который оказался ниже того, кто пожертвовал ради него своей жизнью, недостойным оказался, и, грубо говоря, пусть бы лучше погиб Степка, чем замечательный человек, герой-комсомолец. Поступок же вашего сына есть высокое проявление человеческого духа…
- Это подвиг, Захар, подлинный подвиг, - вставила Надежда Павловна взволнованно.
- Поступок вашего сына, - согласился Егоров, - это красота человека. Ее мы берем себе в пример, ее славим и ценим, на ней строим свою мораль, воспитываем поколение граждан коммунизма.
Артемыч слушал Захара Семеновича очень внимательно и вдруг спросил:
- А вы не товарищ Егоров будете?
- Он самый, - ответил Егоров.
- То-то. Я подумал - знакомый, где-то встречались. Наш командир, оказывается. Помню, на митинге в Первомай в лесу на поляне вы у нас речь говорили. Толково говорили - слезу прошибло. А постарели вы не так заметно: молодо выглядите. Годов-то много прошло с той партизанской поры. - Старик вздохнул, налег на руль и опять продолжал выкладывать то, что еще не успокоилось в его душе: - Оно, скажем, с одной стороны посмотришь, как будто и так правильно, а с другой повернешь - тоже выходит правильно. А быть того не может - где-то и неправда есть. Партизанили мы - вам это хорошо известно. Кто там погибал? Подвиг кто совершал? Лучшие люди, чело-ве-ки!.. Они первыми смерть принимали. Спрашивается, за что, за кого? Чтоб в живых остались трусы, шкурники. Вот вам и закономерность. Задача не решена, нет.
- Задача ваша, Артемыч, не такая уж сложная, как вам кажется. Умирали герои и трусы, выживали тоже герои и трусы, хорошие и плохие люди. Правда, нам с вами хотелось бы, чтобы уцелели хорошие. Но тут мы бессильны. Зато мы с вами сильны в другом - сделать так, чтобы на земле было как можно меньше плохих людей. Чтоб их совсем не было. Мир к этому придет; общество избавится от паразитов, это будет коммунистическое общество.
Лодка ткнулась в песчаный берег, и Вера первой выскочила из нее. Высокие корабельные сосны толпились у самого обрыва, точно вышли встречать прибывших гостей. Вода у берега темней, на вид прохладней и неподвижней, как зеркало: в нее гляделись высокие сосны и пели. Вам приходилось слышать торжественные гимны соснового бора? О, это неподражаемое и неповторимое пение, это музыка, звуки которой исторгаются из каких-то неведомых глубин - тайников, скрытых от глаза и уха, звуки, полные величавости и задумчивого созерцания, навевающие мысли о великом и вечном, о бессмертии и красоте мира. Здесь арфа - земля, а струны - сосны, высокие, стройные, звонкие. А может, и не они. Может, не сосны, не земля, не терпкий и сухой хвойный воздух поют эти строгие и волнующие гимны, - может они только дирижируют, высекают звуки из вашего сердца, и сердце ваше поет, сердце, тронутое и взволнованное красотой природы.
Вера, не дожидаясь никого, неторопливо пошла в лес. Почему-то хотелось ей хоть несколько минут побыть одной. Рассказ Артемыча и весь этот разговор взбудоражил ее, всколыхнул душу, порождая нерешенные вопросы. Она была согласна с Егоровым, находила в его словах здравый смысл и в то же время, как и Артемыч, чувствовала, что задача не совсем решена. И вот что ее поразило: сам этот разговор, интересный и глубокий, разговор о жизни, о подвиге, о красоте человека. Ей вспомнились разговоры ее отчима с приходившими к нему художниками-друзьями, с режиссером Озеровым. Они о чем-то спорили, до крика и хрипоты, кого-то ругали, что-то порицали, кого-то хвалили, превознося до небес. Вначале она слушала их с любопытством. Затем однообразие разговоров ей наскучило, но она была снисходительна: люди живут своими интересами, каждому свое. Теперь же те разговоры и споры в их московском доме и в подвале художника показались ей ничтожными, обывательскими. А ведь те люди - отчим и его друзья и "сложных натур юнцы", представители "четвертого поколения", - считали себя "цветом нации", создателями духовных ценностей. И вдруг она обнаружила, что создатели материальных ценностей, о которых она прежде имела довольно смутное представление, куда выше и сильнее духом, чем Константин Львович Балашов и его окружающие. Споры Балашова, иногда остроумные, теперь ей казались словесной игрой, они ничего не давали ни уму, ни душе, забывались тотчас же. А эти - эти волновали, глубоко и крепко входили в сердце. В них была жизнь, настоящая жизнь.
В сухом смешанном лесу стоял звучный и блаженный покой, настоенный на запахах грибов, хвои, первых опавших листьев и прошлогодней прели, сдобренный уже не пением, а перекличкой птиц, - не тишина, а именно покой, располагающий к отдыху и размышлениям…
Быстро распределили обязанности: Егоров и Посадова, взяв удочки, ловят рыбу. Артемыч разводит костер, а молодежь заготовляет дрова. Все были довольны, кроме Тимоши. Он продолжал злиться на Сорокина, который ни на шаг не отходил от Веры. "Неужели ей нравится этот учитель?" - в сотый раз спрашивает себя Тимоша и с сожалением, неохотой, болью и досадой отвечает сам себе: "Нравится. Ну и пусть… пусть, пусть. Сама потом пожалеет. А я… я оставлю их, не буду мешать. А то еще подумают…"
И Тимоша ушел демонстративно в сторону, чем обрадовал Сергея Александровича, который продолжал говорить неустанно и глубокомысленно:
- Если растопить льды Антарктики, то знаете, Верочка, на сколько поднимется уровень мирового океана? Не знаете? На пятьдесят метров. - Он поднимает вверх голову и смотрит на высокую сосну.
- Так много? - переспрашивает Вера и тоже смотрит на вершину сосны.
- Катастрофически много! Сотни, а может, и тысячи городов окажутся под водой. Вы только представьте себе, Верочка, что за последние полсотни лет уровень океана поднялся на шесть сантиметров… Да, да, - только на шесть сантиметров, а Венеция, древняя, прекрасная Венеция уже ножки намочила: уходит в воду. А то пятьдесят метров! Целые острова исчезнут, целые страны. Что останется от Англии, Бельгии, Голландии, Дании? Вы только подумайте.
- Ужасно, - говорит Вера, ничуть не пугаясь, потому что знает - никто пока не собирается растапливать антарктические льды. А Сергей Александрович уже делает еще одно сообщение:
- И все же я верю, что спутники Марса искусственные. Значит, запустили их разумные существа - марсиане. Значит, на Марсе была жизнь и чрезвычайно высокая цивилизация. А если сейчас там нет жизни, то спрашивается: почему она погибла, что за катастрофа произошла? Как вы думаете, Верочка? - Вера не думает никак: она слушает. - Война. Это моя гипотеза, наиболее вероятная. То же самое может случиться и с нашей планетой, если начнется атомная война. Вся земная атмосфера будет заражена смертоносными частицами. Все живое, от муравья до человека, от травинки до этих сосен, погибнет. Останутся только камни. Голые, опаленные камни, Верочка.
Да, это посерьезней растопленных антарктических льдов. Вера понимает, поэтому говорит очень тихо:
- Какой ужас, Сергей Александрович, какой ужас! Зачем вы об этом говорите? Неужели это безумство может случиться?
Она остановилась в растерянности: слишком много было брошено в ее чуткую душу волнующих мыслей только за один какой-то последний час. Они не успели там уложиться в порядок и систему, не успели отстояться, громоздились теперь друг на друга в беспорядке и хаосе. Самопожертвование, подвиг человека во имя жизни - и бессмысленное уничтожение всей жизни. Зачем? Сорокин отвечает:
- Надо говорить, Верочка. Громко говорить, иначе может случиться. А тогда будет поздно: за взрывами ракет никто ничьих слов не расслышит. Сейчас надо говорить, кричать надо! Чтобы услыхали там, за океаном. - Сорокин тоже остановился, стал напротив Веры и, хмурясь, сердито и возбужденно продолжал: - Я убежден, что народ Америки не понимает двух вещей: во-первых, что новая война будет катастрофой для всего мира и никакие бомбоубежища не спасут ни миллиардера, ни безработного. И во-вторых, что Советский Союз и коммунисты вообще никогда не начнут войны. Если это поймет американский народ, войны не будет. Убежден.
Учитель еще много и горячо говорил о войне и мире, но Вера слушала его уже рассеянно, будучи не в силах отрешиться от слишком огромных тревожных дум, которые успели заполнить ее. Каждое дерево, каждый куст всеми своими листочками шептали ей о несказанной красоте мира, сама эта первозданная лучезарная красота земли расстилалась вокруг.
"Неужто все это может погибнуть от руки безумца, выродка человеческого рода? - думалось Вере. - Неужто человек не полетит на другие планеты посланцем миссии доброй воли, а перекрестный смерч водородных ракет будет последним вздохом земли?.. Земля! Наша планета! Когда-то в доисторические времена ты была дикая, необитаемая и никому не нужная. Потом на твоих просторах возникла жизнь, появились лишенные еще разума существа. Сколько веков потребовалось, чтобы ты стала тем, что есть сейчас! Над тобой проносились катастрофические ураганы, мерзли и плавились ледники, гремели землетрясения, погружая в океан целые материки, вспыхивали и гасли вулканы. Природа твоя мучительно и долго искала гармонию и красоту. Наконец ты нашла того, кто помог тебе, Земля, стать тем, что ты есть: ты родила Человека - самое могучее и прекрасное детище свое! Ты дала ему разум и руки, и он в нестерпимых муках и страданиях возделал тебя и украсил, как невесту и мать. Он щедро поливал тебя потом и кровью, слезами и мольбой, верой и мечтой; украшал тебя всеми лучшими творениями своего разума и рук под звон кандалов и свист нагайки, под зловещие всполохи иезуитских костров и бессмертные неистребимые мелодии народной песни. И вот ты родила Маркса и Ленина. Их могучий и ясный гений осветил твои просторы, и вся ты засияла светлой надеждой, неистребимой верой в счастье, и лучи этого сияния осветили человечеству путь вперед, точно второе солнце взошло над землей. И человечество зашагало быстрей, тверже, уверенней, веселей. Зашагало вперед и выше, к заветной мечте. Оно уже подошло к ней, к самому последнему рубежу. Оно стало смелым и сильным. Так неужто у него теперь не хватит мудрости остановить руку безумца, занесшего смертельный водородный меч над миром!"
Запах дыма, тонкий, смолистый, приятно щекочущий ноздри, прервал Верины мысли. Это Артемыч разжег костер на берегу озера. Вера спохватилась:
- Сергей Александрович, это так мы дрова собираем?..
- Тимоша один справился, много ли их надо, дров-то, - успокоил ее Сорокин.