Разгоряченные партизаны носились повсюду. Яшка орудовал уже новой подобранной винтовкой. Матрос, догнав какого-то субъекта, хотел полоснуть его из нагана, но, пожалев патрона, сбил его ударом кулака на землю, где тот и валялся до тех пор, пока его не пристрелил кто-то из пробегающих. Даже вялый грузин Румка пришел в ярость и набросился, как зверь, на какого-то штатского, оцарапавшего ему выстрелом из браунинга кожу на руке.
- А! Убивать хотэл!.. Рук попадал!..
И, подмяв того под себя, он до тех пор пырял его своим острым, длинным кинжалом, пока тот не перестал под ним возиться.
Егор, ожесточившись, метался и поспевал повсюду; заметив что-то мелькнувшее в сторону, он закричал вдруг, кинувшись в кусты:
- Стой! стой! курвы! Стой, так вашу мать! Не хотите… А!..
И он, не целясь, прямо с руки выстрелил в убегающих, но, промахнувшись, бросился вдогонку сам. Сначала не увидал никого, повернул направо, сделал несколько шагов, как вдруг столкнулся лицом к лицу с какими-то двумя женщинами.
Одна - высокая, черная, с разорванным о кусты ярким шелковым шарфом, та самая, которая еще так недавно беспечно смеялась, забравшись на верховую лошадь. Она смотрела на Егора широко раскрытыми темными глазами, в которых отражались растерянность и безграничный ужас. Другая - совсем молодая, белокурая, тоненькая, застыла, повидимому, не соображая ничего, рукою ухватившись за ветку.
Несколько мгновений они простояли молча.
- Аа! - проговорил Егор. - Так вы вот где!.. Убежать хотели!.. Офицеровы жены, что ли?..
Те молчали.
- Спрашиваю, офицеровы, что ли? - повторил Егор, повышая голос.
- Да! - беззвучно прошептала одна.
- Нет! - одновременно с ней другая.
- И да и нет! - усмехнулся Егор и крикнул вдруг громко и злобно:
- Буржуазия… белая кость! Думаете, что раз бабы, так на вас и управы нет?.. А, сукины дочери!..
И он, выхватив обойму, стал закладывать ее в магазинную коробку.
- Большевик!.. - с отчаянием и мольбой прошептала черная женщина. - Большевик!.. товарищ!.. мы больше не будем…
- Сдохнете, тогда не будете! - и все так же усмехаясь, Егор лязгнул затвором, не обращая внимания на то, что белокурая, пошатнувшись, еще крепче ухватилась за ветку, с ужасом впилась взглядом в винтовку, потом, вскрикнув, упала и задергалась вся от плача.
- Оставь, Егор! - проговорил подходя сзади матрос.
- Пойди ты к чёрту! - злобно изругался на него тот.
- Оставь! - хмуро и твердо повторил матрос, - будет на сегодня.
Егор посмотрел на него с насмешкой и легким презрением.
- Эх, ты!..
И отошел в сторону.
Победа партизан была полная. Два офицера и человек двадцать солдат остались на земле. Человек около десяти из тех, которые сразу же побросали винтовки, были захвачены в плен. Среди них, каким-то образом, остались в живых двое штатских. Хотели было пристрелить и их, но кто-то предложил:
- Чёрт с ними! Пущай расскажут, как с ихним братом. А то и знать-то другие не будут!
Надо было торопиться. С захваченных спешно поснимали шинели и поотобрали патроны.
Егор подошел к кучке пленных.
- Ну, стервецы! - сказал он, - пострелять бы вас, как собак, надобно. Против кого идете? Против своего брата-мужика. Адмиралы вам нужны, да генералы. Каиново племя, счастье ваше, что время такое… Валяйте к ним опять, когда хотите. Все равно сдыхать им скоро… Вы, господа хорошие, и вы, мадамы! по заграницам, должно, разъедетесь… больше вам деваться некуды. Так смотрите! Чтоб навек сами помнили и другим рассказать не забыли… Вот, мол, как с нами!.. вот, как нас в России!.. Пусть знают тамошние гадюки, что и им то же самое когда-нибудь будет!
Он остановился и гневно добавил, переводя дух:
- Ну, а теперь всего хорошего… Убирайтесь к чёрту! Да бегом чтобы, а кто отставать будет, вдогонку получит!
- Товарищи! А не постреляете? - робко и недоверчиво переспросил кто-то.
- Постреляем, если долго еще глаза мозолить будете, - крикнул матрос, - ну, раз… два… три! Да живо, сволочи, во всю прыть!..
И когда те кучею понеслись, толкаясь и обгоняя друг друга, приказал:
- А ну-ка, поддайте им пару, ребята! Дай несколько раз поверху… Вот так!.. Вот так!.. Ишь как припустилися.
Винтовки, повозки, ящики, свалили в одну кучу. Обложили сеном из тарантасов и подожгли, - чтобы не досталось никому. Костер заполыхал, затрещал по сухому дереву, взметываясь в небо ярко.
- Хвеерверк! - сказал кто-то.
- Люминация… Как в царский день…
- Эк, наяривает, должно в городе видно.
- Пес с ним, что видно. Его, и город бы, да со всех четырех концов!
- Зачем город? Так наш скоро будет! - говорил возбужденный удачей матрос. - Скоро, ребята!
И окрикнул громко:
- Даешь теперь в горы, ребята! Собирайся живей, скоро отряды примчатся и пешие и конные. Гоняться будут со злостью, и день и ночь. Чёрт с ними, пускай гоняются… Ведь напоследок!..
XVII.
Темно-синяя ночь спустилась над горами. Не шепчутся деревья в безветренном просторе; не плывут облака по мерцающему огнями небу; замерло все кругом… спит.
Горит костер на лужайке. Не горит, а тлеет, поблескивая угольками, золоченым кругом раскинувшись по отдыхающей земле. Возле него кучкой несколько человек. Говорят негромко, вполголоса, стараясь не нарушить тишину ночи.
- Нет, Егор, нет! Как ты хочешь, а это, брат, лишнее. Баба - она баба и есть… спрос с нее небольшой. Нехорошо ты делаешь, право! Ну что от нее вреда? Нуль! Другое, когда б она тебе сделала что-нибудь. А так…
- Сделала! - коротко и твердо отвечал Егор. - Сделала! - тебе мало, что она офицерова жена? Мало! Ну уж ты, как хочешь, а для меня много. Может быть, по-твоему, если бы я сейчас, при случае, встретил жену нашего заводчика, Карташева… тоже ее пальцем бы тронуть не надо? Да, да!.. Ты не перебивай! Тоже тронуть не надо, потому что не она сама, а он с нас за полтинник жилу тянул. А с него кто денег требовал, а за чей счет к ейным именинам там разные ожерелья да черторелья… Ну, так ты и молчи! Одна шайка, одна лавочка была. Все распределено - кому что!
- Смотри! Попадешь и ты когда-нибудь, - вставил кто-то, - ох, взгреют тогда тоже!
- А попаду, милости христа-ради тоже просить не буду! Не думай!
Яшка хлопнул себя по рваным коленям и ответил, усмехаясь:
- Конево дело, он не попросит. Потому, хоть проси, хоть молчи - один каюк!
И добавил уверенно:
- Ни чёрта! Теперь недолго. Через недельку и товарищи будут. Все целы останемся.
Сергей почувствовал, что его кто-то тихонько дернул за рукав. Обернувшись, он увидел, что Силантий лежит на спине, уставившись куда-то далеко в небо.
- Ты что? - спросил он, подвигаясь к тому.
Тот поднялся на руку, потом сел, поджав ноги под себя, и сказал, как бы раздумывая, спросить или нет:
- Смеются вот они надо мной… Скажи, парень, как по-твоему, есть бог или нет?
- По-моему нет.
- Нет! А отчего тогда звезды светют? Ну хоть одна какая, а то тыщи звезд и все светют!
- Звезды тут не при чем, дядя Силантий!.. - ответил Сергей, несколько озадаченный такой постановкой вопроса.
- Нет при чем! - убежденно перебил его тот. - При чем! Должен же быть кто-нибудь старшой-то?!
- Его хлебом не корми, только подай ему старшого, - вставил Егор, - вот уж правда - кому что!
Дядя Силантий промолчал, потом спросил опять, обращаясь только к Сергею:
- Придут товарищи, может тогда спокой настанет?
- Конечно, настанет, - подтвердил Сергей.
- У меня, парень, хатенка есть… хозяйствишко, баба тоже, и девчонка. Сына-то нет, давно еще помер… А девчонка есть… Такая шустрая - Нюркой зовут. Чать повыросла, полгода как не видал.
Он замолчал и долго думал о чем-то, улыбаясь изредка.
Эх, партизан, партизан! Знал ли он, что давно уж прошел по станицам, с черным черепом на трехцветном флаге, особый отряд; что развеялся и пепел от сожженной хатенки, что запорота нагайками баба. Уведена на казенный котел коровенка, и бродит где-то по селам… да и не бродит уж, должно быть, маленькая голубоглазая Нюрка.
Встал матрос и сказал:
- Ну, ребята, полно! смотри-ка, все давно уж дрыхнут.
Поднялся за ним Егор. Разошлись и остальные. Ушел за горы на пост новый часовой. Утихло все. Где-то в темных кустах переливчато журчал ручеек и булькал пузырьками мирно.
Крепко, спокойным сном, окутавшись тишиной, отдыхала земля. Чутко… Тревожно спали люди.
XVIII.
На море, у города, корабли Антанты дымили трубами, ревели сиренами могуче, сверкали огнями ярко. Дни и ночи работали, забирая накипь и хлам революции.
Толпились люди, толкались. Бесконечными вереницами, как потоки мутной, бурливой воды, вливались в обширные трюмы и вздыхали облегченно под защитою молчаливых пушек и бросали взгляды, полные бессильной злобы, страха и тоски, на оставленную ими землю, на восток, где алые зарницы, предвестницы надвигающихся пожаров революции, вспыхивали все ярче и ярче.
Стояли спокойно капитаны на рубках. Глядели с высоты своего величия на встревоженных и мечущихся растерянно, оставляющих свою страну, людей. На десятки тысяч хорошо вооруженных солдат, покидающих почему-то поля сражений; на хаос, на панику, на бессильную горькую ненависть побежденных.
И карандашом по блокнотам складывали и множили что-то, чуть-чуть удивленные, капитаны, прикидывая пачками цифр, точно. Разве мало орудий, патронов, пулеметов и снарядов привозили они?
Росли тогда под привычной рукой колонки; единицы к единицам, нули к нулям… Говорили длинные строчки цифр, ясно и несомненно, предрешая победу. И были потому смутны и непонятны причины поражений спокойным капитанам с чужих кораблей.
Ибо непонятна, загадочна и неучтена ими была разбушевавшаяся стихия революции, с ее беспредельной силой, с ее беззаветным порывом, перед которой склониться и в котором утонуть должно было все.
Расхаживали офицерские отряды, с бесшабашно-пьяными песнями по улицам города.
Чтобы убить чем-нибудь время, от корабля до корабля, которые то скрывались за морским горизонтом, то появлялись опять за новым грузом, - охотились по горам за зелеными, на них напоследок срывая злобу за неудачи, за проигрыш, за все.
А с фронта лучшие части, цвет и гордость контрреволюции, казаки, дроздовцы, корниловцы, марковцы - бежали, бежали, разбитые, деморализованные, потерявшие всякую веру в свое дело, в себя и в своих вождей.
Впервые над городом сегодня коршуном прокружился красный аэроплан и, обстрелянный со всех сторон, точно издеваясь, плюнул вниз, засверкавшими серебром на солнце, тысячами беленьких листовок и улетел спокойно, исчезнув за горами на востоке.
А люди с окраин, люди с подвалов нетерпеливо поджидали, когда спустятся на землю долгожданные вести с того края, и, осторожно оглядываясь, прятали листки по карманам. А дома, собираясь кучами, долго и жадно читали.
XIX.
В этот день, споткнувшись, Егор зашиб о камень ногу.
- Пес его тут приткнул! - с досадою говорил он, прихрамывая. - Только недоставало, чтобы в теперешнее время сиднем сесть.
- Пройдет, Егор Кузьмич, - утешал его Федька.
И на том основании, что все равно скоро товарищи придут и "медикаментов" можно не экономить, выкрасил тому почти всю ногу в темно-коричневый цвет, истратив на это последние полпузырька иоду.
- Пройдет! - уверял он. - Ежели после эдакой пропорции как рукой не снимет, уж тогда и не знаю что!
Ходили последние дни ребята сами не свои. Чем ближе подвигались красные, тем с большим нетерпением ожидали их партизаны, потому что каждый надеялся отдохнуть тогда, хоть немного, от волчьей жизни. Узнать о судьбе оставленных на произвол во вражьей среде родных и близких. Увидать окончательный разгром белых и долгожданную Советскую власть.
- Ты куда ж тогда, милай, деваешься? - спрашивал матроса добродушный Силантий.
- Когда?
- А как товарищи придут!
- В море уйду, - отвечал тот, потряхивая головой. - В море, брат, широко, привольно. Даешь тогда во всех краях революцию бунтовать! Я ведь при радио-машинах раньше служил. Знаешь ты, что это такое?
- Нету! - говорил тот, прислушиваясь с любопытством.
- Это, брат, штука такая. На тыщи верст говорить может. Захотел ты, скажем, в Англию, или Францию рабочему что сказать, повернул раз, а уж там выходит: "Товарищи! Да здравствует всемирная революция!" Захотел буржуазию подковырнуть, навернул в другой, а уж те читают: "чтоб вы сдохли, окаянные, придет и на вас расправа". Или еще что-нибудь такое.
Дядя Силантий слушал удивленно, потом спросил, немного недоверчиво, у Сергея, к которому всегда обращался со своими сомнениями.
- А не хвастает он зря, парень?
- Нет, не хвастает, - подтвердил тот, - верно говорит!
Вечерело. Заходило солнце. Точно вспугиваемый, то налетал, то снова прятался мягкий ветер.
- А что! - сказал матрос, - не пора ли, ребята, за хлебом?
- Пора, - ответил Егор. - Ребята сегодня последние корки догрызли.
- Ну вот! А то завтра, чуть свет, к Косой горе, я думаю. С кем вот послать только. У тебя нога болит. С Васькой разве?…
- Дай я пойду, - предложил Сергей.
- Ты?
- Ну!
- Ступай, пожалуй. Человек с десяток с собой возьми. Они там тебе покажут, у кого.
Назначенные в фуражировку, за хлебом, который был отдан на выпечку в один из домиков, близ города, наскоро поужинали и собрались.
- Смотрите! - говорил матрос, - хоть и далеко, а все же, чтобы к рассвету, как уходить, из-за вас задержки не было.
- Хлеб-то дорогой не пожрите! - предупредил кто-то.
- Пошли!
Сергей ушел со своей командой, оставшиеся покалякали еще около часу. Солнце уже скрылось, лишь последние лучи его, откуда-то уже из-за земли, отражались густо-красноватым блеском на тучных облаках.
Пора было спать. Завтра чуть свет надо было подниматься. Но не могли еще утихнуть оживленные разговоры. Все строили всевозможные планы и предположения на будущее. Кто собирался снова идти на землю, на заводы, кто в Красную армию. Спорили и смеялись над Яшкиным описанием картины, как:
- … Сошников на коне впереди, по Серебряковской…. а все буржуи, какие только если останутся, по панели во фронт стать должны…
- Зачэм буржуй? - запротестовал Румка. - Буржуй не надо оставлять… Рабочий на панэл встрэчать будэт… флаг махать. А буржуй затылка пуль пускать надо…
Захохотали и решили, что Румка говорит дело.
Вдруг недалеко впереди послышался сильный и резкий свист.
Смех сразу оборвался. Разговоры затихли.
- Что это такое? - прислушиваясь, вскочил матрос. - Постовой?
Свист повторился, повскакали все, бросились к винтовкам - патронташей же и так никогда не снимали. Из-за деревьев выбежал один из партизан, запыхавшись.
- Ребята! - проговорил он, еле переводя дух. - Внизу белые… Много… Прут прямо в нашу сторону…
- Далеко?
- С версту.
- Ладно! Смеются! - крикнул матрос. - Все равно не догонят!
- Утекать?
- Ясно! Скорей, ребята, за мною… Слушай! - крикнул он, останавливая одного из пробегающих. - Слушай, Семка! Крой во весь дух, сколько только есть мочи… За нашими… за ребятами. Скажи, чёрт с ним с хлебом! Пускай прямо к Косой горе пробираются. Там ожидать будем.
- Ладно! - ответил тот, бросаясь в сторону.
- Да держи правей! - крикнул он ему вслед.
Но тот уже не слыхал.
Через несколько минут лихорадочной спешки отряд быстро и бесшумно уходил в горы.
- Я знаю их повадку, - говорил на ходу матрос прихрамывающему Егору. - Они теперь по верхам лазить будут. А мы возле дороги, кого ни то, навернем.
Начинало совсем темнеть. Сзади далеко где-то послышалось несколько выстрелов.