Стахову вспомнился день, когда он приехал из отпуска и прямо с поезда пришел на стадион, чтобы поболеть за своих летунов, игравших в футбол с ракетчиками. Среди болельщиков, сидевших на трибунах, было много гражданских, особенно девчат. Возле них в качестве добровольных комментаторов крутились военные. Их было всегда достаточно, чтобы просветить девчачьи головы. Послушав с минуту одного из таких комментаторов, увивавшегося около рослой блондинки, Юрий быстро вошел в курс дела. Ракетчики уже влепили в ворота летчиков два гола. Игра сразу захватила Стахова, и он забыл обо всем на свете.
Когда же летуны забили ракетчикам гол, стадион превратился в клокочущий вулкан. Чтобы перекрыть всех, Стахов заложил пальцы в рот и выдал несколько трелей.
На плечо Юрия опустилась тяжелая рука. Он оглянулся на крепко сбитого парня с простоватым крестьянским лицом, облаченного в офицерскую парадную форму, которая, впрочем, сидела на нем довольно нескладно, пузырилась на груди.
- Петька! Мешков!
- Он самый, - подтвердил Мешков, щуря в улыбке молочно-серые, широко расставленные глаза с белесыми ресницами. - А я, братка, тебя по свисту узнал. Никто другой, думаю, не может так свистеть. - Мешков услужливо подхватил чемодан Юрия и понес к лавочкам.
Стахов в ту минуту по-настоящему обрадовался Мешкову. Они давнишние товарищи. Летали в паре, когда в полку были еще легкие истребители. Правда, летал Мешков, по мнению Стахова, не так чтоб уж очень. Блинчиком летал. Не чувствовалось в нем стремления во что бы то ни стало ухватить за хвост жар-птицу.
Юрий не встречал человека покладистее. Стахова больше всего подкупала бескорыстность и отзывчивость товарища. Бывало, скажет: "Петька, друг, сделай то-то и то-то", и Петька в лепешку расшибется, а сделает. У Мешкова всегда можно было занять деньжат, потому что он не курил, не заглядывал на огонек в "Голубой Дунай". Товарищи называли его в шутку сестрой милосердия.
- Ну как живется, блаженный Петр? - спросил Стахов со свойственной ему сардонической усмешкой.
- На пять с плюсом, братка.
- У тебя, конечно, все кругом на пять с плюсом.
- Хатку нам дали - закачаешься. Саникидзе говорит, что в лучших домах Филадельфии таких условий для жизни нет и быть не может.
Мешков заметил в толпе девушку, поставил чемодан на землю, приосанился и повернул к ней. Она шагнула навстречу Мешкову и подала руку. У девушки были слишком большие для узкого личика глаза, черные волосы и по-детски яркие полные губы, которых, как видно, не касалась еще краска.
- Где же вы пропадали, Белла? - донесся до Стахова радостный голос Мешкова.
Юрий удивленно вскинул брови, гадая, как мог простоватый Мешков познакомиться с такой девушкой! Больше всего его поразили ее глаза, такие выразительные, такие глубокие.
- Не дурна собой, не правда ли? - проговорил стоявший неподалеку планшетист Мотыль.
Девушка повернулась боком, и Стахов увидел четко обрисованную грудь и крепкие стройные ноги.
- Познакомься, Юра. - Мешков влюбленно взглянул на девушку, и его толстые, окаймленные пушком губы растянулись в счастливейшей улыбке.
"Надо будет ему сказать, чтобы не улыбался так откровенно", - подумал Стахов.
Девушка протянула маленькую, но крепкую ладошку.
- Белла, - сказала она тихим глуховатым голосом. Этот голос так не вязался со всем ее обликом, что Стахов даже растерялся.
…Вечером Мешков пришел с Беллой на танцы, которые обычно устраивались летом прямо на стадионе.
И вот тут-то случилось такое, что заставило сейчас Стахова наклонить голову, чтобы товарищи не видели краски стыда на его щеках.
Нет, Юрию не казалось, что он нанес Мешкову удар в спину, начав ухаживать за Беллой. Стахов был уверен, что Петр с ней "потянет пустой номер". "Она просто не для него", - решил он категорично и самонадеянно. И Петр будет только благодарен за то, что ему помогли разувериться, выйти из заблуждения.
И все-таки Стахову было не по себе. Уже тогда, когда его вдруг неотвратимо потянуло к этой девушке, он испытал нечто похожее на беспокойство: не вероломство ли он совершает? Но потом, когда Стахов почувствовал, что нравится Белле, а это произошло очень скоро, он забыл и думать о приятеле. Только недолго продолжалось все это…
Стахов энергично мотнул головой: ему неприятно было вспоминать о том, что случилось позже, не хотелось признавать себя виноватым за неожиданный разрыв, не хотелось думать о том, что он совершил едва ли не самую крупную ошибку в своей жизни…
Пришел майор Жеребов с засученными по локоть рукавами - видно, помогал жене по хозяйству. Жеребова считали здесь, что называется, своим парнем. Его совсем недавно выдвинули в "комиссары" - когда был взят курс на то, чтобы заместителями командиров полков по политической части были летчики. А до этого он командовал эскадрильей. С ним офицеры говорили начистоту, спорили, не соглашались, когда он хватал через край. А это иногда случалось, потому что оценки бывали категоричны: это очень плохо! это очень хорошо! Он любил во всем размах. Впрочем, может, за это его и уважали. При нем никто себя не чувствовал стесненно.
- Забьем? - спросил он, хлопнув Саникидзе по спине.
- А почему бы и нет, - обрадовался Стахов возможности отвлечься от своих горестных мыслей, разрядить обстановку. Игра в домино успокаивала.
Сели за стол. Как всегда, с ожесточением стучали костяшками. Разговоры вели на спортивные темы. На досуге эта тема обсуждалась всеми довольно охотно. Проиграл доктор. Это всех рассмешило: он уже успел надеть на себя элегантный с сиреневым отливом пиджак и светло-серые брюки, в которых обычно появляется на сцене. А между "тем, в углу его ждал веник…
За стенкой заплакал ребенок, и Жеребов быстро ушел.
Пока ребята одевались, Саникидзе сидел на стуле, поджав под себя ногу, обутую в ботинок с завышенным каблуком, и бренчал на гитаре песенки Окуджавы.
Из конца в конец апреля
путь держу я,
Стали звезды и теплее и добрее.
Мама, мама, это я дежурю,
Я дежурный по апрелю…
Стахов, облокотившись о спинку стула, слегка подпевал тягучим, нарочито надрывным голосом. Он всегда дурачился и не очень умело, когда на душе у него скребли кошки.
В дверь постучали, и Саникидзе прекратил игру. Вошел Артамонов и передал просьбу старшины не опаздывать на автобус.
- Разрешите быть свободным? - спросил солдат. Стахов с ног до головы оглядел своего механика.
- Идите, - сказал летчик. Он недолюбливал этого солдата, похожего на мальчишку-переростка, считал его витающим в облаках чудаком.
К проходным воротам, где останавливался автобус, Стахов отправился вместе с Петром. Походка у Мешкова была легкой, подпрыгивающей, он точно футбольный мяч перед собой гнал. Юрий, несмотря на свои длинные ноги, едва поспевал за ним.
Они говорили о новом докторе, Стахову он не особенно нравился, хотя Юрий и любил с ним обсудить какую-нибудь литературную новинку, поспорить. Саникидзе держался слишком независимо, смотрел на летчиков, как на своих подопечных.
- А по-моему, братка, он на пять с плюсом, - возразил Мешков. - Ученый товарищ. Послушал бы ты, что он говорит об анализе личности летчиков. Собирается начать комплекс психофизиологических проверок. Даже тесты грозится ввести - на устойчивость внимания, на утомляемость, на комбинационные способности.
- Мне лично это не страшно, сам понимаешь, - ответил Стахов. - Но быть подопытным кроликом не хотелось бы. И потом, чего этот Гиппократ так ополчился против атлетизма? Разве плохо, когда у человека развиты мышцы и сила?
Они были в серых гражданских костюмах и блестящих нейлоновых курточках на меху. То и другое было куплено в военторговском магазине. И Юрий впервые понял, что это смешно. Особенно когда он увидел точно таких же серокостюмников у автобуса. Не мудрено, что девчата сразу военных распознавали.
- Дело не в кроликах, - сказал Мешков. - Просто Саникидзе требовательный человек, любит, чтобы все было, как он говорит, "на высшем уровне". А на атлетизм у него своя точка зрения. Время покажет, прав он или не прав.
- Летчик проверяется в деле, там, - Стахов поднял кверху палец и многозначительно крутанул им над головой. - А не с помощью психотехники и прочих штучек-дрючек. - Он был все еще несколько возбужден и оттого размахивал руками. Пнул валявшуюся на дороге консервную банку. Ему хотелось как-то себя проявить перед Мешковым, завладеть его расположением.
Мешков не склонен был спорить с товарищем. Он знал, что Стахов все это говорит просто так, не отдавая отчета своим словам. Завтра Юрий, возможно, будет говорить иное. Так бывало не раз.
К шефам в гости
- Все в сборе? - спросил собравшихся у автобуса майор Жеребов. Он еще раз осмотрел каждого и остался доволен: ребята подобрались хорошие. И в порядке у них все, и на лицах гвардейское выражение. Сам Жеребов всегда молодцеватый, складный, аккуратно подстриженный и на этот раз казался воплощением собранности и подтянутости. Его словно влили в новую шинель. Смуглое лицо, выбритое до синевы, тронула улыбка. Жеребов задорно бросил:
- Посмотришь на таких соколов и скажешь: наше отечество есть кому защищать. Да, есть!
Став замполитом, майор считал своим долгом вправлять в речь фразу наподобие этой, хотя и понимал их некоторую выспренность.
Автобус мчался по центральной улице города, протянувшейся на несколько километров. Солдаты пели песню о космонавтах, которым осталось четырнадцать минут до старта, о следах, которые они оставят на пыльных тропинках далеких планет. Бордюжа, наклонив голову и зажмурив глаза, широко растягивал мехи своего нарядного баяна с переключающимся регистром.
Воины решили "выдать" шефам - работникам швейной фабрики концерт, и вот теперь певцы настраивали голоса.
Дружба между комсомольскими организациями уже была проверена временем и скреплена делами, а кой у кого и печатями в городском загсе.
Стахов не собирался ехать к шефам. Он не был участником самодеятельности. Таковую он не то чтобы не признавал, а просто считал, что летчик не должен распылять свои силы, отвлекаться по мелочам. А самодеятельность он называл лабурдой.
Однако он тоже сидел вместе со всеми в автобусе. Его вытащил в город Жеребов - организатор и вдохновитель полковой самодеятельности. Майор во что бы то ни стало решил проветрить своего соседа по квартире, который в последнее время пребывал в дурном настроении, был чем-то взвинчен, озабочен.
- Покажешь девчатам пару-тройку фокусов, - сказал Стахову замполит. Он любил шутливые мистификации и сам на досуге не против был подурачить товарищей. - Пусть потешатся, пока наши будут менять декорации в скетчах.
Юрий сначала отказывался, а потом согласился. В детстве ему подарили на день рождения книгу "Природа фокусов". Некоторые из них он научился делать, чем, к собственному изумлению и удовольствию, немало возвысился в глазах школьных приятелей. Потом он узнал, что известный французский летчик и писатель Антуан де Сент-Экзюпери тоже не прочь был иногда на досуге позабавить товарищей карточными фокусами, и это обрадовало Стахова. Ему нравилось, когда он находил какие-то общие черты между известными миру людьми и собой.
Артамонов сидел рядом с Мотылем и тоже пел, бросая пытливые взгляды на своего командира, нервно покусывавшего сигарету, сплевывавшего приставшие к языку табачинки. Артамонов уже давно успел заметить, что Стахов держался от солдат несколько обособленно. Или не замечал их совсем, или определял свое отношение к ним буквой устава. И солдаты, чувствуя это, не тянулись к нему, как к майору Жеребову.
Артамонову пришла на память самая первая встреча с летчиком еще до школы.
Молодые солдаты находились в карантине и проходили "Курс молодого бойца". Видимо, поэтому и запомнилось все в деталях. Утром новобранцы получили шинели. Артамонову она казалась чужой, топорщилась, воротник кусал шею.
Старшина придирчиво оглядывал строй, кое-кому поправлял хлястики, велел подтянуть ремешок, одергивал полы. Ему доставляло удовольствие опекать солдат, хотя он это и пытался скрыть. Хмурил свои клочкастые брови.
Потом он повернул солдат направо и повел сквозь небольшой березнячок, за которым простиралась широкая гладкая полоса с ограничительными знаками по бокам.
Таким образом, новобранцы впервые оказались на аэродроме. Артамонов представлял себе аэродром в виде необозримого во все стороны пространства, а на самом деле он оказался не совсем таким.
Самолеты стояли вдоль серой полосы на некотором расстоянии от ограничителей из обычных еловых веток, привязанных к крестовинам. Ветки хорошо выделялись на фоне снега, были видны издалека. А самолеты, будто выточенные из серебра, сверкали боками и напоминали огромных рыб, только что вытащенных из воды. Маленькие приспущенные крылья были похожи на распластанные плавники.
Старшина вывел солдат на рулежную дорожку, выложенную из огромных бетонированных шестигранников. Снежная крупка не задерживалась здесь, гонимая ветром, перебегала с одной стороны на другую, и Виктору казалось, будто белые нитки стелются по бетону.
И только тут он увидел, что полоса уходит чуть ли не за горизонт.
Они проходили строевые приемы без оружия, разучивали их по элементам, а потом тренировались в их исполнении.
Старшина то и дело напоминал:
- Не напр-рягаться, выпр-рямить колени!
- Плечи развер-рнуть!
- Живот подобр-рать!
- Голову выше!
- Смотреть пр-рямо перед собой! Замечаниям не было конца.
Артамонову не давались повороты в движении кругом: терял устойчивость. Один раз даже упал, вызвав общий смех. Поднялся, собрал себя в комок: "Ну подождите еще!"
Ребята разбились на группы. Сами учили друг дружку.
- Делай - раз, делай - два, делай - три, делай - четыре, - деловито командовал Скороход.
- Делай - раз, делай - два, делай - три, - вторил ему, любуясь собственным голосом, Мотыль.
Занимаясь, солдаты не забывали посмотреть на тепловые машины, медленно курсировавшие мимо. Машины плавили образовавшийся кое-где на плитах лед, сдували снежную пыль, битумную крошку. Наблюдали парни и за стоянками, где находились самолеты.
Самолеты были выстроены точно на парад. Трепетали на ветру красные флажки, прикрепленные к заглушкам всасывающих каналов и чехлам, надетым на выступавшие части самолета. Каждый такой флажок был напоминальником для техника: сними чехол, прежде чем будешь выпускать машину в воздух.
В разных направлениях, словно муравьи, сновали люди. Все в одинаковых темных куртках и брюках. Артамонову хотелось узнать, что они там делали, чего копошились: и под крыльями самолетов, и на крыльях, и у носа, и у хвостового оперения, и в кабине, и под фюзеляжем. Но подходить было нельзя.
В конце полосы, возле метеорологической вышки, прилепился приземистый домик. Возле него стояли самолеты. Около них прохаживался часовой с карабином. Почему эти самолеты стояли на отшибе, почему были расчехлены, хотя на них и не работали, для какой цели был построен прямо на стоянке этот красивый домик - всего этого молодые солдаты пока не знали. Их внимание привлекла необычная, нескладная на вид, машина, стоявшая на взгорке, почти у горизонта. Она напоминала ветряную мельницу. Только крылья были гораздо шире, стояли под разными углами и вращались по горизонтали вместе с домом - вагоном, к которому были прикреплены.
- Радиолокатор! - определил тогда Скороход. - Очень мощный. Элементарно.
Артамонов, конечно, представлял, для чего нужен этот локатор. Небо зорко просматривалось и охранялось. И как-то было радостно от того, что теперь к этому же имел прямое отношение он, обыкновенный русский солдат, по фамилии Артамонов, образца 1942 года. Он знал, что в скором времени будет готовить к полету самолеты-перехватчики, как готовили их его старшие товарищи-однополчане. И с нетерпением ждал этого времени, хотя и боялся, что не справится с новыми для себя обязанностями.
Старшина уже приступил к приему зачетов от солдат, когда со стороны стартового командного пункта выпустили несколько сигнальных ракет.
- Внимание всем, кто занимается строевой, - прозвучало в репродукторе, - прекратить занятия!
Старшина построил новобранцев в колонну и сразу же - даже не стал, как обычно, по десятку раз давать команды "Р-равняйсь!", "Отставить!" - отвел в сторону от рулежной дорожки.
Ухо Артамонова уловило тонкое вьюжное гудение. Казалось, вот-вот к аэродрому подойдет невиданной силы смерч и все сметет на пути.
Через несколько секунд солдаты увидели в небе точку. Эта точка росла с необыкновенной быстротой. Уже вырисовывались очертания кабины и выпущенных шасси. А позади клубился легкий дымок.
За самолетом, который, казалось, хочет во что бы то ни стало оторваться от дымового шлейфа, следили сотни глаз. Посадочная скорость была настолько большой, что Артамонову подумалось, будто самолет падает. Солдат даже привстал на цыпочки и ахнул. Гудение переросло в сплошной свистящий рев. Дотянув до полосы, самолет так шаркнул колесами по бетонным плитам, точно хотел пробить их. Запахло жженой резиной, самолет подскочил, словно на пружинах, еще шаркнул и быстро покатился по полосе.
Из-под хвоста выплеснулся и сразу наполнился воздухом парашют, который новобранцы приняли тоже за облако дыма. И с ним самолет несся по полосе.
Теперь солдаты могли рассмотреть ракетоносец вблизи. Ничего подобного им раньше не приходилось видеть, потому что самолеты гражданского аэрофлота отличаются от самолетов военно-воздушных сил, как небо от земли. В первую минуту истребитель напомнил Артамонову тех остроносых бумажных галок, которых он некогда запускал на школьных переменах. Эти галки, с короткими треугольными крыльями, очень быстро у них летали. И он часто думал, почему же авиационные конструкторы не возьмут за образец такую вот галку. Виктор, конечно, не знал, что самолет с маленькими клиновидными крылышками мог бы держаться в воздухе только с помощью очень мощного двигателя. В то время подобные двигатели только конструировались.
Самолет круто развернулся в конце полосы и, зарулив в один из карманов, покатился к ним навстречу. Его огромное, как пасть чудовищного зверя, всасывающее сопло с выглядывавшим изнутри конусом точно хотело поглотить всех. Солдаты невольно отошли в сторону и посмотрели на старшину, словно ища у него защиты. Тузов улыбнулся одними глазами, довольный произведенным на всех эффектом.
Самолет остановился возле подъезжавшего к нему тягача. Летчик выключил двигатель и выглянул из кабины. Выпрыгнувшие из кузова техники тотчас прицепили самолет к машине с помощью специального буксировочного устройства - водила.
Все произошло так быстро, что новобранцы не успели обмолвиться между собой, и только когда самолет уже потащили по рулежной дорожке в сторону заправочной станции, они дали волю чувствам.
Старшина не одергивал солдат, не напоминал, что в строю нельзя разговаривать. Он и сам, кажется, был восхищен тем, что уже десятки и сотни раз наблюдал, но не показывал виду.
Когда самолет, слегка покачиваясь на тонких блестящих ногах, поравнялся с солдатами, сидевший в кабине летчик погрозил старшине пальцем.
Художники почему-то всегда рисуют летчиков мужественными, с орлиным взглядом и каменным подбородком, который должен символизировать волю, решимость.