- Гога - это значит Григорий? - спрашиваю его.
- Георгий.
- Так-то лучше. Все-таки мы не в детском саду. Ты что кончал-то?
- Школу, потом работал парикмахером и учился в институте иностранных языков на вечернем отделении. А что?
- Так просто. Грамотный народ повалил в армию. Вот что. Английский изучал?
- Да.
- Теперь все английский изучают. - Мне хотелось сказать, что я тоже английский изучал и довольно свободно разговариваю на английском, так что всегда помогу, если потребуется, на не сказал. Подумает - хвастаюсь.
Разговаривая с Каракиным, слушаю, как механик по радиолокационному оборудованию учит новичка обращаться с аппаратурой.
- Давай-ка, Георгий, прикажу тебе наш самолет.
Подвожу Каракина к самолету и предлагаю вместе провести осмотр.
- Здесь нужно запомнить маршрут, - говорю я, - чтобы что-то не пропустить, а что-то не осмотреть дважды. Последнее не страшно, но время дается всегда в обрез. Ведь служим не где-нибудь, а в скоростной авиации. У нас каждая секунда на учете.
Обходим самолет по часовой стрелке. Каракин поражается обилию оборудования на самолете, агрегатов, систем, приборов в кабине. Настроение у него заметно падает.
- Ты чего, Георгий Победоносец?
- Разве можно все это постичь? Я ведь, кроме электрической машинки для стрижки волос, никакой техники не знаю.
- А думаешь, я не боялся? Еще как, - успокаиваю парня. - А вот привык, поучился в школе младших специалистов и теперь не страшно. Освоишься и ты. Погоди, получишь еще значок "Отличник Военно-воздушных сил".
Приходит Щербина, и мы буксируем самолет на газовочную площадку, готовим двигатель к запуску. Каракин уже осмелел, задает всякие вопросы.
- Работать на самолете - это, конечно, посложнее, чем головы стричь и брить бороды, - говорю я. - Так что у тебя, можно сказать, интересное будущее.
Опробование двигателя обычно лежит на обязанности техника. Но сегодня Щербина поручает это сделать мне. Хочется оправдать его доверие на все сто процентов.
Стараюсь казаться старым авиационным волком, не спеша залезаю в кабину, включаю все необходимые тумблеры, подкачивающий насос и нажимаю на кнопку "запуск".
Двигатель автоматически выходит на режим малого газа. Вывожу его на обороты прогрева, слежу за показаниями приборов, проверяю работу механизмов и автоматов на самых различных режимах. И вот уже проба подошла к концу. Устанавливаю ручку управления двигателем в положение "стоп".
Наблюдавший за пробой техник подмигивает мне, говорит Каракину:
- Вот так-то, Георгий. Как видишь, не боги горшки обжигают.
Каракин смотрит на меня с восхищением.
На бреющем полете
"Дорогая Белла!
Жизнь многому научила меня, - писал Стахов. - Иногда кажется, что я родился заново. Как хочется рассказать вам об этом. Не теряю надежды на то, что вы простили меня".
Перечитав письмо, он разорвал его на мелкие клочки. Написал другое - очень короткое и корректное, попросил встретиться с ним. Может, он бы и не отважился на этот шаг, если бы Петр вчера не рассказал ему о своем злоключении, которое только что пережил, находясь у отца Беллы в сторожке, куда пришел, чтобы передать давно обещанный и лишь недавно полученный из дома табак-самосад, усмиряющий кашель.
Гость и хозяин сидели за столом, один напротив другого, и дымили огромными козьими ножками, когда в сторожку нежданно-негаданно вошла Белла. Она забежала по дороге из института за ключом от комнаты, так как свой случайно оставила на работе.
Увидев Беллу, Мешков тотчас же поднялся из-за стола и, ссылаясь на занятость, начал собираться домой. Он так растерялся, что забыл, куда положил фуражку.
Старик, однако, задержал его. Передавая ключ дочери, он сказал ей:
- Зря, голубочка, от Петра Демьяныча отмахиваешься. От добра добра не ищут, говорю тебе со всей определенностью. Как бы потом локотки не кусать.
Мешков готов был провалиться на месте от стыда, слушая слова старика. Он даже сжался весь и не в силах был поднять глаз от пола.
То, чего он боялся больше всего, случилось. Белла истолковала пребывание гостя в сторожке отца превратно.
- Я бы очень просила, папа, не вести за моей спиной разговоры о том, что касается только меня, - сказала она с подчеркнутой вежливостью и вышла.
Мешков был убит этими словами. Он попросил Стахова сходить к Белле и объяснить ей все.
Юрий не знал, как ему поступить. С одной стороны, не хотелось отказывать приятелю, тем более что подвертывался предлог для встречи с Беллой, а с другой? Он сам оказался бы в каком-то ложном и даже смешном положении. Конечно, лучше повременить со встречей. Но у него не было сил ждать. Стахов с нетерпением посмотрел на хмурое небо.
Из метеорологического домика, насвистывая под нос легкомысленный мотивчик, вышел молодой синоптик, нажал кнопку светолокатора. Юрий представил, как автоматически открылись крышки у передатчика и приемника, как вспыхнула эмульсия лампы, послав кверху невидимый простым глазом световой луч. Отраженный от облаков импульс попал в приемник. Теперь можно было точно узнать высоту нижнего края облаков.
Синоптик скрылся за дверями аппаратной, где работали операторы. Стахов поднялся с лавки и тоже пошел на метеостанцию.
В просторной комнате стены от потолка до полу были завешаны странными, почти бесцветными картами мира и отдельных частей планеты, схемами и графиками. Трещали телетайпы, принимая данные о погоде, глухо шумел фототелеграф и пищала морзянка.
Склонившись над длинными столами, заставленными приборами и аппаратами, сидели с наушниками на голове радисты-метеонаблюдатели и молча наносили на карты данные о погоде.
- Как погодка, старина? - спросил Стахов у синоптика. - Полеты состоятся?
Тот не спешил с ответом.
- Не тяни резину. - Юрий нетерпеливо прошелся из угла в угол. Сегодня Уваров запланировал ему полет в паре с Мешковым. Юрий беспокоился за этот полет. Хотелось оправдать доверие командира эскадрильи, поручившего ему "взять на буксир" Мешкова.
Синоптик разгладил на столе карту, испещренную вдоль и поперек разноцветными линиями.
- Погода идет на ухудшение. Облачность десять баллов. Высота шестьсот метров. Дымка. Видимость восемь-десять километров. - Он выдавал данные, как автомат, и речь его была похожа на речь пономаря: - На северо-западе, в восьмидесяти километрах от нас, нижний край облаков опустился до трехсот метров. Местами идет дождь при видимости четыре-пять километров.
Для Стахова эти цифры развертывались в целые картины. "Давно ли на метеоролога смотрели, как на человека, который гадает на кофейной гуще, доклады которого верны только наполовину, - думал летчик. - Нет, ветродуи и кудесники, проводившие наблюдения на глазок, узнававшие направление и силу ветра с помощью смоченного слюной пальца, остались только в старых книгах по авиации". Стахов сказал об этом синоптику.
- И сейчас, разлюбезный мой, ошибаемся. Не реже, чем раньше, - усмехнулся тот.
Юрий хотел еще что-то спросить, но в это время по громкоговорящей связи объявили:
- Паре старшего лейтенанта Стахова готовность номер один.
Юрий выбежал на улицу. Около самолетов хлопотали техники.
Едва Стахов доложил на СКП, что готов к вылету, как последовали новые команды:
- Запуск! Выруливайте! Взлет!
А когда аэродром остался позади, летчикам приказали набрать высоту 1500 метров и взять курс 90°. Несколько минут летели спокойно. Скорость была максимальная. Потом последовала новая команда с КП:
- Вам барражирование с курсом ноль - сто восемьдесят градусов.
Стахов все понял: где-то на небольшой высоте шла цель, и вот теперь ее нужно было подстеречь и сбить. Он знал, бомбардировщик врага, летящий низко над землей, представляет серьезную опасность, потому что меньше всего уязвим.
Наведение на таких высотах - самое трудное дело для расчета КП. Лучи локаторов натыкаются на местные предметы, деревья, высокие дома, холмы и т. п. - радисты их называют местниками. Отметки, отраженные от самолетов, мешаются с отметками от этих местников. Нелегко бывает оператору и штурману наведения найти на экране в десятках светящихся импульсов те, которые отражены от целей. И тут перехватчики не могут надеяться на наведенцев так, как они могли бы надеяться, когда цели летят на большой высоте. Тут нужно не зевать и больше, чем в каком-либо другом полете, рассчитывать на себя.
Стахову и Мешкову не часто пока приходилось выполнять такие трудные и ответственные задания. Юрий снова подумал о своем приятеле, над которым взял шефство. Присмотревшись к нему, Стахов пришел к убеждению: нерешителен Петр оттого, что сомневается в своих возможностях, не верит себе…
Противник надеялся, идя на малой высоте, незаметно проникнуть в тыл и поразить цель. Но замысел его был раскрыт своевременно. Вот почему Стахову и Мешкову дали задание выйти в район вероятного полета цели и ждать ее появления. Поразить цель тоже нужно было очень быстро. Иначе проскочит к охраняемому объекту и сбросит бомбы.
Стахов подал команду ведомому?
- Взять превышение в высоте, - он назвал величину этого превышения. - Занять разомкнутый боевой порядок.
- Понял, - ответил Мешков. Он знала все это делалось для того, чтобы не мешать друг другу искать цель и строить маневр для атаки.
Они летели за облаками, простиравшимися над землей на высоте 600–800 метров. В разрывах мелькали реки, озера, деревушки. Земля выглядела хмуро, а здесь, на высоте, ярко светило солнце, слепило глаза, и Стахов опасался, как бы не прозевать цель.
Чтобы не жечь попусту горючку и в любую минуту сделать разворот с меньшим радиусом, летчики убавили скорость. Самолеты потряхивало. Здесь действовали восходящие потоки.
С КП поступила информация:
- Цель слева, впереди тридцать километров. Идет ниже вас. Разворот с креном пятнадцать градусов до курса двести сорок градусов.
"Видно, трудно скрыться от всевидящих лучей локаторов", - подумал Стахов, выполняя команду штурмана наведения.
Перехватчики еще не развернулись до нужного курса, когда штурман наведения дал новую командуя:
- Цель слева, впереди десять километров. Увеличьте скорость. Крен тридцать градусов. Высота цели триста метров.
- Вас понял. Выполняю, - ответил Стахов. Самолет на низкой высоте слушался малейшего движения рулей.
Высота цели… Мизерная высота. Противник шел под облаками. Все свое внимание летчики сосредоточили на разрывах между ними. Мешков первым увидел, как впереди в одном из "окон" мелькнул скоростной реактивный бомбардировщик.
"Ай да Петро!" - подумал Стахов с радостью.
Они нырнули в "окно" и на удалении четырех километров увидели цель. Она шла по направлению к аэродрому. Стахов тотчас же доложил на КП:
- Цель вижу. Атакую!
Перехватчики увеличили скорость, а цель, как почти всегда бывает в таких случаях, начала энергично маневрировать. Она металась из стороны в сторону, как муха, попавшая в стеклянную банку, не давая летчикам возможности прицелиться. И еще увеличила скорость.
Во время атаки истребитель чаще находится выше низко летящей цели. Сейчас же набрать нужную высоту мешали облака, висевшие над перехватчиками. Атакуя без превышения, можно было попасть в газовую струю от двигателей бомбардировщика. Это на малой-то высоте! Здесь если двигатель захлебнется отработанными газами и остановится, то о его повторном запуске и не думай. Кроме этого, можно было потерять управление, что тоже не менее опасно в близком соседстве с землей.
Самолеты теперь шли на большой скорости. Шли с правым пеленгом - уступом вправо, назад. Таким образом, Стахов находился впереди слева.
Мешков ждал, когда ведущий начнет атаку. Он знал, что от этого полета будет зависеть, включат ли его в группу для сдачи экзаменов на более высокий класс или не включат. Ему не хотелось отставать от товарищей.
Продолжая маневрировать, цель начала энергично разворачиваться вправо - в сторону ведомого.
Перехватчики должны были повернуть за целью. Разворот всегда делается с креном. А создавать большой крен на малой высоте тоже крайне опасно. Малейшая ошибка могла привести к потере высоты. А ведь летчикам, кроме пилотирования, приходилось следить за целью, и тут легко было "поцеловаться" с землей.
Итак, перехватчики должны были сделать разворот на цель. По установившейся традиции первыми атаку начинали ведущие. Но Мешков понял, что Стахов мог проскочить мимо, потому что был ближе к цели, а на большой скорости трудно сделать крутой разворот на цель. Кроме того, своими действиями Стахов бы сковал ведомого, затруднил ему атаку. Петр попросил ведущего разрешить ему начать атаку первым.
Юрий отвернул в сторону с небольшим набором высоты и пропустил вперед ведомого. Мешков между тем начал следить за целью и, как только она вписалась в прицел, нажал кнопку фотострельбы. Стахов в это время сделал доворот на цель, и, когда ведомый прекратил атаку, цель уже стала вписываться у Юрия в прицеле. Через секунду ему оставалось только выполнить фотострельбу.
С КП передали:
- Цель атакована на заданном рубеже.
Спустя полчаса летчики были на аэродроме. Специалисты по вооружению сняли с самолетов кассеты фотоконтрольных приборов. А когда самолеты отбуксировали в зону заправки и подготовки к повторному вылету, Стахов заглянул в фотолабораторию, чтобы посмотреть на дешифраторе проявленные пленки.
Цель была поражена. Юрий нашел на старте командира эскадрильи и доложил ему о стрельбах.
Уваров внимательно выслушал рассказ о действиях своих подчиненных в воздухе и сказал:
- Хорошо, что вы отошли от традиций при атаке цели, дали Мешкову развернуться. Однако нашелся вот.
Сделал, как нужно.
Когда летчики пришли на обед - в дни полетов они обедали на аэродроме в домике для отдыха, - то увидели на стене новый боевой листок. Он был посвящен Стахову и Мешкову. В нем говорилось о большой армейской дружбе двух летчиков, которые настойчиво овладевают летным мастерством.
Страница пятьдесят вторая
На стоянку приходит инженер эскадрильи и говорит, что нужно проверить (пришло указание из соединения) клапаны перепуска топлива, расположенные в керосиновом баке.
Щербина еще не вернулся с обеда, и проверку клапанов я, не раздумывая, беру на себя. Принимаю решение залезть через люк в керосиновый бак. Дело нелегкое. Приходится раздеться до трусов.
Мне помогают забраться в бак, опускают туда на шнуре лампу подсвета. Сладковато-удушливые пары керосина лезут в горло и щиплют глаза. Но я стараюсь дышать не глубоко. Уже через минуту к горлу подступает тошнота. Ощущение такое, словно я напился керосина. Внутри пылает самый настоящий пожар, и мне хочется вывернуть себя наизнанку. В голове муть какая-то. А тут, как нарочно, электрический контакт нарушился, и лампочка погасла.
Сижу и жду, когда мне подадут другую переноску: за ней побежали в каптерку.
"Надо было противогазную маску надеть, а трубку вывести на свежий воздух", - мелькает в голове. Но терплю.
А перед глазами плывут красные круги, в ушах звенит. Попробовал переменить позу - затекли ноги - и вдруг почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Лечу в тартарары…
Обморочное состояние не поддается контролю. Каким образом удалось товарищам вытащить меня из керосинового бака? Видимо, это было нелегко.
Придя в себя, вижу светло-голубое выцветшее небо и склонившегося надо мной маленького горбоносого Саникидзе со шприцем в руках. А кругом стоят товарищи с взволнованными лицами.
- Как это нам, дорогой, удалось? - говорит доктор, облизывая полные влажные губы.
Он наскоро перевязывает мне ссадины на плечах и ногах.
Пытаюсь встать, но Саникидзе не разрешает, делает знак находящимся рядом солдатам. И тут чувствую, как тело мое поднимается кверху и плывет ногами вперед к санитарной машине, стоящей возле самолета.
Страница пятьдесят третья
Лежу в белой палате под простынью. Кожа во многих местах обожжена и чуть зудит. Ее смазали специальным раствором. Мне дают прохладное питье, когда глотаю его, кажется, что это керосин.
Хочется спать. Закрываю глаза. Сон вырывает меня из действительности. Снится аэродром, самолет и то, как я сижу в баке и проверяю клапаны перепуска топлива. Пары керосина подступают к горлу, я задыхаюсь и, сделав усилие над собой, просыпаюсь.
В палате по-прежнему полумрак, но уже не серебристый, а желтоватый - это от настольной лампочки.
Хочется пить. Кто-то протягивает чашку с водой. Знакомая чашка с золотым ободком и целующимися голубками. Где я мог видеть такую? Вспомнил. У Зины Кругловой. Теперь я вижу перед собой смуглое лицо Тузова. На старшине серый больничный халат с синими обшлагами и воротом.
- Ну как, сынок? - спрашивает он улыбаясь. - Очухался?
- Вполне, - делаю несколько глотков. - А вы как сюда попали?
- Что-то рана моя разнылась. Нет спасу, - отвечает он, - вот сделали переливание крови. Кормят сырой печенкой.
Старшина включает верхний свет. В палате стоят еще три койки, но они застланы белыми покрывалами - больных, как видно, больше нет.
- Или потушить? - спрашивает Тузов, снова берясь за книгу. - Ты скажи, не стесняйся.
- Пусть.
- Перестарался ты малость. А опыта-то нету, - говорит старшина в раздумье. - Надо было отсоединить от бака площадку с этими клапанами, и вся недолга.
Из широкого окна виден угол нашего клуба и освещенное объявление о том, что в полку организуются курсы по подготовке в вузы военнослужащих срочной службы.
Вспоминается давний разговор с техником Щербиной. Он советовал не терять время даром и, как только начнется подготовка солдат и сержантов старших возрастов к поступлению в институт, обязательно воспользоваться случаем и устроиться на курсы. Ведь такое и на гражданке не всегда возможно. "А если и в самом деле послушаться его совета", - думаю я.
Мать хотела, чтоб я стал дипломатом. Но теперь, когда я приобщился к технике, меня институт международных отношений не интересует. Конечно, надо попасть в технический ВУЗ.
Я говорю о своем решении Тузову и уже представляю себя окончившим высшее учебное заведение, имеющим диплом инженера, получившим назначение на один из авиационных заводов или в один из аэропортов. Воображение рисует картину встречи с однополчанами…
За окном слышится четкая поступь шагов и барабанный бой. Смотрю на часы. Судя по времени - это ребята идут на ужин. В дверях палаты появляется Саникидзе.
- Как мы себя чувствуем? - спрашивает он. - Голова болит?
- Нет, - говорю я, приподнимаясь с подушки.
- Ну, значит, завтра нам можно будет встать. А пока поужинаем здесь.
Мне приносят манник с абрикосовым вареньем, белый хлеб, стакан молока. Такую пищу я ел последний раз несколько лет тому назад. Не солдатская это еда, прямо скажем. Мне даже почему-то неудобно делается. Не успеваю опустошить тарелку, как в палату вваливаются Скороход, Шмырин и Бордюжа.
- Вот, паря, пришли проведать, - говорит Семен, ставя на тумбочку огромный ананас. - Это тебе от всех ребят.