Баоса не спешил, он нынче зимой решил не идти на охоту, потому что соболя в тайге стало совсем мало, перебили его. А в некогда лучших охотничьих участках Сихотэ-Алиня в южной его части, в верховьях Кэвура, безобразничали хунхузы, они охотились за соболятниками. В этих угодьях в прошлые годы разыскали исчезнувших соболятников с пулевыми ранениями.
- Я недалеко белковать буду, - сообщил Баоса охотникам свое решение. - Как только белка ляжет в спячку, я тоже лягу, - смеялся он.
- Так уж и ляжешь, - сомневались его собеседники.
- Домой вернусь, из дома стану охотиться за колонками, лисицами, такова наша стариковская доля. Потом хочу научить внука осетров и калуг ловить, при удаче тоже можно прокормиться. Вот мой помощник, должен стать удачливым калужатником, - говорил Баоса, любовно глядя на Богдана.
Весь остаток месяца петли Баоса с внуком провели на рыбалке и на охоте. В тайге они выслеживали барсуков; если попадались их норы с хитрыми переплетениями ходов, вскрывали их и перелавливали всех барсуков.
Баоса охотился не только на барсуков, барсучье сало высоко ценилось нанай, но ценилось и сало енота, а мясо его, хоть и имело запах, было довольно вкусно, шкуру принимали торговцы. Чем не зверь для охоты?
Ночью Баоса тихо плыл по берегу заливчиков и прислушивался к звукам. Чоп. Чоп. Чоп. Чьи-то лапы ступают по воде. Чап. Чап. Чап. Теперь идут по грязи. Остановился. Прислушался. Баоса с Богданом тоже притихли, затаили дыхание.
Лапки побежали дальше, и оморочка охотников заскользила вслед за невидимым зверьком, он совсем рядом ловит рыбу в воде. Баоса прицеливается, прислушивается к всплеску воды и стреляет. Есть! Зверек засучил ногой, бил по воде.
- Ухом, ухом целься, потом умом, - поучал Баоса внука.
Богдан оказался способным учеником, он научился метко бросать острогу, стрелять в енота беззвездной ночью.
После ночной охоты на енота они затапливали в палатке жестяную печку, заваривали чай и обогревались им. В это время Баоса любил поговорить, часто рассказывал о чудовищах, которых сам не видел.
- На кладбище ты пошел бы один? Нет? Страшно ночью, иные и днем не пойдут. А мужчине нельзя бояться, если ты с детства испугаешься чего-нибудь, то всю жизнь будешь пугливым. Это уже плохой охотник.
Однажды он остановился недалеко от старых могил и сообщил Богдану, что здесь лежат дальние родственники Баосы. Наслушавшись рассказов деда, Богдан решил испытать себя и тайком от Баосы ночью сходил к могилам. Когда он вернулся, Баоса сделал вид, что не замечает, как его бьет нервный озноб. Только днем он как бы мимоходом сказал, что ночью, куда бы ни шел человек, лучше всего прихватить с собой ружье, в случае чего выстрелишь, и на душе становится легче. Мальчик понял, что дед знает о его посещении могил.
Однажды Богдан вспомнил о Токто.
- Разве тебе, нэку, со мной скучно?
Баоса пытался проговорить эти слова твердо и непринужденно, но против воли голос выдал его, он дребезжал, будто он, Баоса, говорил в берестяной разбитый манок, которым осенью вызывают лосей.
- Нет, - ответил Богдан.
- Я же твой дед, я тебе все делаю, а ты скучаешь по Токто, который тебе совсем чужой человек.
- Он не чужой, он любит меня, и я его люблю.
Баоса опять закурил и после долгого молчания ответил:
- Твое дело, нэку, кого хочешь, того и любишь, кого не хочешь, того не любишь.
- Дедушка, я тебя тоже люблю, ты хороший и не такой, как о тебе говорил папа.
- Он на меня сердит, твой папа, он и виноват передо мной, сильно меня обидел. За такую обиду в старые времена только кровью расплачивались. Я простил его, и он должен был за это отдать мне тебя, ты должен был стать человеком нашего рода, рода Заксоров. Твой отец не выполнил этого…
- А как папа обидел тебя? Как расплачиваются кровью?
- Ты еще мал, подрастешь еще немного - расскажу. А теперь прямо скажи, как настоящий охотник. Ты не уйдешь к отцу, не откажешься быть человеком рода Заксор?
Мальчик растерянно опустил голову и стал похож на таежную птичку в ненастье.
"Что это со мной? - с поздней жалостью подумал Баоса. - Зачем пугаю мальчонку?"
- Не говори сейчас, подрастешь - ответишь, - как можно мягче проговорил Баоса.
Больше Баоса не поминал об этом разговоре, и ему казалось, что Богдан забыл о нем. Но перед самым выездом в тайгу на белкование, по настойчивой просьбе Ганги, он отпустил Богдана переночевать ночь в его фанзе. Наутро, когда Баоса, накинув на себя теплый халат, сидел на еще не прибранной постели, в фанзу зашел Ганга. Он вприпрыжку подбежал к Баосе, сел на край нар и зло спросил:
- Тебе мало всех этих внуков? Тебе мало того, что у тебя живет дочь моего сына Гудюкэн?
Баоса даже не взглянул на раннего гостя; в последнее время не проходило и дня, чтобы они не ругались из-за Богдана.
- Ты… - Ганга задохнулся от гнева и от сознания своего бессилия.
- Жадный, - подсказал, не разжимая зубов, Баоса.
- Да, да! Ты жадный…
- Я отобрал у тебя сыновей.
- Да! Да! Ты отобрал у меня сыновей! Оставил меня одного, как старую крысу в заброшенном амбаре. У тебя нет сердца. Но Богдан не останется у тебя, я его отвезу к отцу. Ишь чего задумал, старый волк, нашего рода человека сделать Заксором. Тебе мало внуков? Эх, эндури, почему ты не нашлешь на этого человека смертельную болезнь…
Не закончил Ганга свое проклятие, Баоса пнул его в бок, и он мешком свалился с нар на твердый глиняный пол. Пристыженный, в великом гневе, Ганга молча покинул большой дом. А немного погодя вернулся Богдан и заявил, что с этого дня он будет жить у другого деда, на охоту тоже пойдет с ним. Баоса подозвал его к себе, посадил рядом.
- Ты обидел моего деда, - строго, по-взрослому, проговорил Богдан. - Его обидели папа и отец Гудюкэн, они покинули его. Ты хочешь, чтобы я стал человеком рода Заксор…
- Я только сказал, думай, - спокойно ответил Баоса, хотя был немало встревожен заявлением внука, он знал, что ему сейчас надо быть, как никогда, собранным, вдумчивым, малейшая ошибка могла привести к непоправимой беде.
"Принесло мне в соседи этого хорька, - думал он с горечью. - Жил бы хоть в другом стойбище, не пришлось бы тогда делить внука. Погорячился зря, можно было без пинка выпроводить Гангу".
- Я думал, - ответил Богдан.
- Но ты не знаешь еще вины своего отца.
- Не знаю, он виноват, с него спрашивай.
- Не сердись, нэку, и не разговаривай со мной так.
- Не сердись, не сердись. Зачем вы делите меня? Зачем ругаетесь из-за меня? - у Богдана на глазах выступили слезы.
Баоса лаской кое-как успокоил любимца, признался, что погорячился в разговоре с Гангой, и попросил позвать его на завтрак. Ганга, как и ожидал Баоса, отказался прийти, и ему самому пришлось идти мириться, прихватив бутылку водки.
Рассерженный Ганга ни за что не хотел мириться, не принимал поднесенную чарку водки и с ненавистью сверлил маленькими глазами стоявшего перед ним Баосу. Гордый Баоса, никогда не моливший прощения, не пригибавший ни перед кем колени, теперь ползал перед Гангой на коленях и вымаливал прощение. "Терпи, Баоса, ради внука терпи", - успокаивал он ущемленную гордость.
Водка сделала свое дело, любивший это зелье Ганга вскоре сдался, но за нанесенную обиду по закону нанай потребовал железный предмет. Обрадованный примирением, Баоса отдал ему капкан.
Два дня мирились старики, договорились, что внук Богдан останется у Баосы, что Баоса будет отпускать его к Ганге, когда тот только захочет.
После перемирия старики разъехались на охоту. Баоса с Богданом - белковать, Ганга с напарниками - соболевать. Зима выдалась малоснежная, удобная для охоты на любого зверя. Но белок оказалось мало из-за неурожая кедровых орехов, и через месяц Баоса вернулся в стойбище, чтобы приняться за лов калуги. Сразу по возвращении домой Баоса с внуком отвез пушнину малмыжскому молодому торговцу Саньке Салову.
- Молодой совсем, на моих глазах вырос, - хвалил Баоса Саньку, - читать, писать, считать научился, теперь, видишь, после смерти отца его заменил. Мозговитый. Вот бы тебе, Богдан, научиться считать, как Саня, тогда мы ездили бы вместе сдавать пушнину и ни один торговец не смог бы нас обмануть.
- Дака, разве я смогу тебя обмануть, - взмолился Саня, - у меня скорее руки отсохнут! Это китайцы только обманывают, а мы не обманываем.
- Кто тебя знает? Ты сам цены устанавливаешь, сам только умеешь считать. Хоть и умеешь считать, можешь по молодости ошибиться. Вот и получится обман.
Саня уверял старика, что он в торговых делах учился у покойного отца и превзошел его.
- Это я знаю, хотя не умею считать, - усмехнулся Баоса. - Отец твой по-нашему не умел говорить, а ты меня уважительно зовешь - дака. Это уже приятно мне, старику. Потом я думаю так, коли ты превзошел отца в торговле, выходит, ты хитрее его, умнее, - он обернулся к внуку. - Видишь, он какой, мы с тобой не понимаем по-русски, а он по-нашему говорит. Ты тоже учись их языку.
Молодой торговец привлекал охотников своей вежливостью, обходительностью и самое главное - знанием нанайского языка. А самых уважаемых стариков Санька никогда не отпускал без подарков внукам, не угостив хлебом-солью, не напоив чайком. Баосу с внукам он тоже пригласил к себе.
Богдан впервые попал в русскую избу и с изумлением рассматривал высокий стол, стулья, резную деревянную кровать, икону в углу. Но больше всего его поразили висевшие на стене фотографические карточки семьи Салова. На карточке он нашел и юного Саньку. Когда Саня сел за стол, на котором уже дымились тарелки с картошкой и соленой кетой, стояли огурчики с помидорами и бутылка водки, Богдан робко спросил, как и кто так искусно изобразил хозяев дома.
- Э, анда, я тебе, хотя и грамотный, толком не смогу рассказать. Эти карточки сделали нам в городе Хабаровске, куда мы ездили несколько раз по торговым делам, - охотно начал рассказ Саня. - Нас посадили перед черным ящиком на тонких ножках, потом хозяин ящика то ли засунул в ящик голову, то ли просто через него посмотрел на нас - это я тоже не понял, потому что он вместе с ящиком укрывался черной материей. Потом он попросил смотреть на ящик, снял с него стекло, взмахнул, опять надел стекло и сказал: "Готово". Через несколько дней он отдал нам эти карточки. Точь-в-точь. Там так, если закроешь глаза, получишься с закрытыми глазами, откроешь рот, получишься с открытым ртом.
- Умные люди вы, русские, - сказал Баоса. - Ты, Саня, тоже умный.
Польщенный похвалой, Саня зарделся, взял бутылку и разлил по стаканам. После водки Баоса совсем опьянел, собрался к своему другу Илье Митрофановичу Колычеву, но Саня удержал его, сообщив, что Колычевы повезли почтовый груз вниз по Амуру.
Богдан погрузил продовольствие на нарты, закрепил, посадил засыпавшего деда рядом с собой и погнал упряжку в свое стойбище. Всю дорогу у него не выходил из головы черный ящик, который сам делает человеческое изображение. Баоса очнулся возле стойбища, огляделся еще пьяными глазами, узнал родной остров.
- Совсем опьянел, - сказал он. - Правда, хороший умный народ эти русские, а? - И услышал утвердительный ответ внука.
В последующие дни Баоса готовил снасти на калуг и осетров. У него было около двух десятков острых хватких крючков, надо было их подточить, заменить поводки, поплавки. Но Баоса нынче решил выставить несколько снастей и потому обратился к работнику Холгитона Годо, он мог бы попросить сделать осетровые и калужьи крючки и нанайского кузнеца из стойбища Мэнгэн, но ему не хотелось терять драгоценное время на поездку.
Годо повертел в руках крючок и улыбнулся.
- Это сделать можно.
Годо вытащил из огня кусок огненного металла и ожесточенно начал стучать по нему молотом.
Крючья Годо понравились взыскательному Баосе, он их подточил поострее, закрепил самыми крепкими поводками, заготовил красивые поплавки.
Все приготовления были закончены. Нетерпеливый Богдан несколько раз уже начинал расспрашивать, как ставятся снасти, наживляют ли эти большие крючья и чем наживляют, но Баоса отделывался от внука шутками.
- Терпи, нэку, только терпеливые люди становятся великими охотниками и рыболовами, - отвечал он. - В тайге самый умный - медведь, на Амуре - калуга с осетром.
Наконец он в полдень объявил, что сегодня вечером они пойдут на рыбную ловлю, и потребовал, чтобы Богдан об этом не проболтался никому в стойбище. Богдан не находил себе места, чтобы не сказать лишнего своему другу Хорхою, он встал на лыжи и ушел проверять петли, выставленные на зайцев. Вернулся, когда большое красное солнце садилось за голыми тальниками. Баоса лежал на своем месте и дремал. Богдан обиделся, он решил, что дед разыграл его, что они никуда сегодня не пойдут. Куда же идти, когда за окном сгущались сумерки, наступала скорая зимняя ночь. Мальчик разделся и лег рядом с дедом.
Вскоре Баоса поднялся, разбудил Богдана и потребовал есть. После плотного ужина он сам: наложил пшенную кашу в котелок, сунул туда же несколько кусков юколы и начал одеваться. Женщины не спрашивали, куда собрался старик, глядя на ночь; собрался, значит, надо ему идти.
Вышли на морозный ночной воздух. Баоса остановился возле дверей, прислушался, огляделся вокруг. Богдан тоже оглянулся вокруг, но ничего не увидел. Старик все еще прислушивался, а мальчику казалось, что дед его даже принюхивается. Баоса передал котелок с кашей и юколой внуку, подошел к сушильне, взял пешню и сачок и, не говоря ни слова, пошел на берег. Мальчик побежал вслед за ним, его захватила вся эта таинственность подготовки к ловле калуг и осетров.
- Дедушка, почему крючки не взяли? - спросил он шепотом, догнав Баосу.
- Сегодня они не нужны. Ты никого не видел? - тоже шепотом спросил старик.
- Никого.
Баоса остался доволен и быстро зашагал по дороге, вверх по реке. Богдан еле поспевал за ним, спотыкался о ледяные глыбы, ноги разъезжались по обнаженному льду, и он боялся упасть и рассыпать содержимое котелка. Мальчик видел впереди спину деда, белый снег вокруг, а дальше такая темень, будто кто завесил весь мир черным материалом. Наконец Баоса остановился, опять прислушался, принюхался, отошел в сторону от дороги и начал пешней прорубать лед.
"Как он видит? - удивился Богдан. - В такую темень ногу проткнешь пешней".
Но Баоса уверенно продолжал долбить лед. Когда Богдан начал убирать сачком ледяное крошево, то убедился, что прорубь получилась круглая, ровная, без выступов. Лед был толст, вся железная часть пешни уже исчезала в проруби, а до воды еще не добрались.
Богдан вспотел, догоняя деда, а теперь на морозе быстро остывал. Чтобы не замерзнуть, он прыгал, хлопал руками, потом взял у деда пристегнутый за его пояс топорик и нырнул в густую темноту.
- Ветвистую сруби, - вслед ему крикнул Баоса.
"Ветвистую говорит, а разыщу я, где тальники или нет?" - подумал мальчик. Он постоял, прислушался. Дед продолжал долбить прорубь, мороз трещал в тальниках, то там, то тут оружейным выстрелом ломался толстый лед. Мальчик наугад срубил ветку тальника, на ощупь проверил, много ли ветвей, и поволок ветку к деду. Прошел немного, остановился, прислушался - с верховьев реки по дороге ехали люди, скрипел снег под санями, копыта лошади цокали по льду. Деда не было слышно. Где он, как его найти? Сани приближались. Богдан шел наугад, надеялся выйти к дороге.
- Дедушка, где ты? - негромко окликнул он.
- Здесь я, - откуда-то спереди справа откликнулся дед.
Мальчик зашагал к голосу и вышел на дорогу. В это время внезапно из темноты на белый снег выбежала лошадь с санями и остановилась.
- Эй, ты! - спросили по-русски. - Далеко до стойбища Нярги?
Богдан понял только последние слова, догадался, о чем спрашивали, и признался, что сам не знает, далеко или близко до Нярги.
Баоса, как невидимый дух, появился возле внука и недовольно спросил:
- Что нужно?
- Я хотел спросить, далеко до Нярги?
- Нет, рядом тут.
- А вы не туда идете?
Баоса помедлил с ответом, взял у внука топорик, заткнул за пояс и сказал:
- Собрались идти.
- Садитесь, вместе поедем, места хватит, - добродушно пригласил тот же голос.
Баоса сходил за пешней, сачком и котелком с кашей и юколой, сел в сани, и лошадь потрусила дальше.
- Тут, бари, не скажешь, у кого большой дом, где могли бы мы вдвоем остановиться? Мой товарищ русский.
"Говорит бари, из Найхина родом, - сразу же разгадал Баоса. - Новостей, наверно, много везет".
- Можешь у меня остановиться, у меня места хватит на двоих, - ответил он.
В большом доме не уснули еще, когда вернулись рыболовы с гостями. Женщины тут же соскочили с нар, захлопотали у неостывшего очага, приветили приезжих. Теперь только при свете двух жирников Баоса разглядел ночных гостей, а гости - хозяина большого дома. Русский оказался высоким, худым, без традиционной бородки клинышком и усов, нанай - полная противоположность ему, невысокого роста, коренастый, с быстро бегающими живыми глазами.
Женщины накормили, напоили чаем гостей, постелили постель рядом с Баосой и Богданом. Так вечером Баоса и не узнал, кто такие его ночные гости, куда и зачем едут. "Носит их куда не следует", - сердито думал он. Только утром приезжий нанай сообщил, что едут они в стойбище Болонь, русский учитель там откроет школу и будет учить грамоте нанайских детей, а он на первых порах помогает русскому как переводчик, потому что учитель не понимает нанайского языка.
"Это что же такое? Какая учеба получится, когда дети не понимают русского, а русский не поймет детей, - подумал Баоса и усмехнулся: - Это одно и то же, что бурундук стал бы учить мышь лазить по деревьям, прыгать с ветки на ветку".
Звали нанай Ултумбу Оненко, он окончил в Найхине туземную церковно-приходскую школу, одним из первых нанай научился писать и читать. Баоса с восторгом смотрел на Ултумбу, он прямо-таки гордился им, как родным сыном. Да. Это большое дело, сын рыбака-охотника научился читать и писать! Выходит, у нанай тоже есть способности, они тоже могут овладеть грамотой!
- Пошли в Болонь своих внуков, пусть они учатся, - неожиданно предложил Ултумбу. Баоса сразу замолчал, прикусил язык.
- Нет, Ултумбу, Богдана не могу отдать в школу, - ответил он после длительного раздумья. - Не могу. Мне легче сердце из груди вырвать, чем внука отпустить от себя.
- Он же станет грамотным человеком!..
- Не могу я его отпустить. Не могу.