Ганга глубоко вздохнул, потягивая горький дым из трубки. Пота помнил рассказы отца о поездке в Маньчжурию.
- Состарились мы, куда нам теперь ехать? - сказал Баоса. - Ушел от нас друг мой Гадогангаса, теперь кто-то другой уйдет, может, я, может, кто другой.
- Позовут предки из буни, пойдем, - согласился Ганга и опять глубоко вздохнул.
- Ты что-то часто вздыхаешь.
Ганга промолчал, он ни за что в жизни никому не расскажет, какая боль гложет его сердце. Когда один находится в тайге или на рыбалке, слезы сами начинают струиться из его слепнущих глаз. Может, он и слепнет от слез? Может быть. Но не плакать Ганга не мог! Он растил двух сыновей, худо-бедно, но они встали на ноги. Ганга гордился ими, не мог налюбоваться. Как и всякий отец, он собирался женить их, построить большую фанзу и зажить вместе большой семьей. Ганга в душе был мечтателем, особенно когда находился в состоянии опьянения. В его голове тогда возникала удивительная мысль: женить сыновей на дочерях маньчжурских мандаринов или торговцев, чтобы эти сердечные богачи отвалили дочерям приданое, а потом снабжали дом Ганги мукой, крупой, сахаром. Эх, и зажил бы тогда Ганга, но зная ни нужды, ни горя! Пил бы каждый день, конечно, не так, чтобы валиться с ног, а так - понемножку для подкрепления тела. Дом его был бы полон детьми, его внуками и внучками, они ползали бы по нарам, залезали бы на его спину и при этом смеялись звонко, как серебряные колокольчики. И Ганге казалось, что он на самом деле слышит детские голоса.
Но стоило ему прийти в себя и вернуться к действительности, и Ганга должен был признаться, что добытой пушнины не хватает на тори не то что за дочерей торговцев, а за самую среднюю девушку из охотничьей семьи. Не мог Ганга накопить пушнины на тори за невест своим сыновьям, все пропивал и за это теперь несет наказание: старший сын Улуска "вошел" в большой дом, второй сын, Пота, приезжает в гости и останавливается в большом доме. Ганга вынужден приходить к Баосе, чтобы повидаться с сыновьями, с внуками и внучками. И по-прежнему пуста маленькая разваливающаяся фанза Ганги, и, видимо, никогда ее стены не услышат детского смеха.
Как не плакать Ганге? Он лишился двух сыновей-кормильцев и всех внуков и внучек. Кого ему теперь в этом винить?
- Чего ты вздыхаешь, ама? - спросил Пота, не ведая, какие тяжелые мысли заставляют вздыхать Гангу. - Переезжай на Харпи, вместе будем жить, на охоту будем вместе ходить. Ты же знаешь те места, хорошая охота там, звери всегда есть.
Ганга вытащил изо рта трубку и тихо сказал:
- Я здесь на Амуре родился, зачем мои кости хоронить на Харпи?
Пота внимательно оглядел отца, увидел его тощее тело, и сердце его сжалось от жалости: "Постарел ама, может, на самом деле скоро помрет. Как тяжело ему сейчас, а крепится, виду не подает. Может, мне надо было на своем настоять и остановиться у него? Нет, Идари не убедишь".
- А я на твоем месте переехал бы, - сказал Баоса.
- Кто тебя держит, переезжай, - огрызнулся Ганга.
- У меня все дети здесь.
- А у меня кормилец Мангбу-ама.
Баоса молча положил на край нар потухшую трубку.
- Вы будете сегодня нас кормить? - негромко спросил он женщин.
То сразу же засуетились, забренчали чашками и ложками. Уха остыла, но Агоака рассудила, что в жару лучше есть остывшую уху, и начала раскладывать куски рыбы по чашкам. Рыбы всем не хватало, сварили только для домашних, но Агоака и вида не подала. Первыми она накормит мужчин и детей, если что-то останется после них, то разделит между женщинами, а не останется, тоже не беда - женщинам не впервые оставаться голодными, когда не хватает еды мужчинам и детям. Женщины привычны ко всяким невзгодам, они двужильные. Насмешит их Идари, посмеются они вдоволь и забудут, что в полдень им не хватило рыбы.
Сыновья и дочери не узнавали Баосу: после приезда Идари с мужем и детьми старик совершенно преобразился, каждый вечер стал выезжать ставить сети, утром рано снимал их и возвращался с уловом.
- Ты, Идари, большая шаманка, как приехала, так и отец выздоровел, - шутил Калпе. - Все время на поясницу жаловался, а теперь кто слышал его жалобу?
- Постель его всегда пустует, - поддерживала брата Агоака.
- Не я тут виновата, его чем-то лечит Богдан, - отвечала Идари, и глаза ее затуманились.
Больше десяти дней гостят Пота и Идари в родном стойбище, где они родились, провели детство, где зародилась их любовь. По вечерам они, как в юношеские годы, встречались у древнего мудрого валуна, и вновь их захватывала, пьянила страстная любовь.
- Ты теперь не хочешь вновь повторить побег? - кокетливо спрашивала Идари, прижавшись к мужу. - А я бы хотела.
- Если ты хочешь повторить побег, я сейчас же все быстро устрою, - в тон Идари отвечал Пота. - Соберу вещи, детишек под мышки - и наш след исчез.
- Богдан как?
- Богдан? Да…
Пота замолк и вдруг почувствовал под собой холод остывшего камня. Возле мужа затихла Идари, тоже охваченная тревогой.
За все время, что они здесь гостят, считанные разы обращался к ним сынишка с какой-нибудь просьбой. Все время от проводит с дедом, не отходит от него ни на шаг. В первые дни Пота не тревожился, потому что Богдан и в своем стойбище Хурэчэн больше бил привязан к Токто, чем к нему. Он понимал, что не может так увлечь сына, как это умеет делать Токто, и потому мирился с таким положением. Но здесь в Нярги эта внезапно возникшая привязанность сына к деду не на шутку встревожила родителей.
- Что же тебе дед рассказывает? Учит охотничьим премудростям? - начала раз допытываться Идари.
- О, эне, дедушка такой интересный, он столько знает! Мы сегодня на ночь уезжаем на дальние озера.
- А о чем он рассказывает?
- Обо всем и так интересно это, так интересно! Я пошел помогать дедушке.
Богдан, щупленький мальчишка с тонкими заячьими ногами, тонкой шеей, вихрем сорвался с моста, и большая его черная голова резко качнулась назад. За мальчиком устремились его новые друзья, собаки большого дома.
Баоса снимал с высоких вешалов сети, связывал их и клал возле себя на горячий песок. Мальчик подбежал к нему, взял связанные сети, чтобы нести на берег к оморочке.
- Постой, куда ты спешишь все время, - остановил его Баоса. - Ходить по-человечески не можешь, все бегом да бегом. Звери в тайге, ты думаешь, все время бегают? Нет, они не бегают. Вон собаки, видишь, тихо ходят, по сторонам смотрят. А тебе все надо знать, потому приглядывайся. Вот посмотри на эту суку, чем она отличается от того щенка?
Мальчик с серьезным видом начал разглядывать обеих собак, снял с их боков клочки свалявшейся шерсти.
- Сука остроносая, а щенок тупоносый, - неуверенно ответил Богдан.
- А еще что видишь?
- Шерсть у суки короче, а у щенка длиннее и гуще.
- Хорошо заметил, правильно. А еще что?
Богдан еще тщательнее начал рассматривать и сличать обеих собак, но никаких других примет, отличавших их, не находил.
- Сука ездовая, а щенок вырастет и будет хорошим помощником охотника, - сказал Баоса. - Это просто понять, но только тебе еще не по разуму. Я тебя потом научу, и тебе никто не подсунет дрянного щенка. - Баоса улыбнулся, погладил шершавой ладонью теплую голову внука и спросил: - Стрижи у вас на Харпи есть?
- Нет, стрижей нет, ласточки есть.
- Ласточки у нас тоже есть, в каждом доме их гнезда. Выходит, ты стрижей не держал у себя?
- Нет.
- А какие птицы у тебя были?
- Большие коршуны. Цапля была, но мама сказала, что она нехорошая, глаз может выклевать.
- А зверюшки какие-нибудь были?
- О, у меня был такой бурундук, он все понимал, глаза такие умные, черные! Он долго жил у меня, все-все ел, я его даже в клетку не сажал, он бегал где хотел, потом сам приходил.
- Хорошо. А хочешь стрижа поймать? Здесь недалеко они живут. Берег высокий, и в нем сотни дыр - это их гнезда. Только опасно руки засовывать в их гнезда, там иногда змеи отдыхают, съедят птенцов и отдыхают.
Баоса погладил голову внука.
- Но можно и не ехать, стрижи сами прилетят сюда. Сядут на вешала, а мы тонким гибким шестом - раз! - и они посыпятся, как листья осенью, на песок. Только быстро надо их хватать, иначе сразу придут в себя и улетят. Я всегда так ловил стрижей. Вот и подумай, если бы стрижи не были глупой птицей, разве можно было их так легко ловить?
- Если они глупые, тогда зачем их ловить?
- Просто так ловят, надо же всякие птичьи и звериные мысли знать с малых лет. Какая из них умная, какая безмозглая, а какая хитрая. Все надо знать. Птицы и звери тоже ведь как люди, думают, голову, мозги имеют.
После полудня Баоса с внуком отправились на дальние озера; они прихватили с собой сети, большую острогу и малую для Богдана, ружье, накомарник. Старик, неестественно выпрямившись, сидел на своем месте, сзади него, где положено лежать грузу или охотничьей собаке, сидел Богдан: и наравне с дедом работал двухлопастным легким веслом.
Берестяная, загнутая с обоих концов, оморочка быстро скользила по воде. Переплыли протоку, на берегу которой стояло стойбище Нярги, потом по тихим заводям вышли на широкое озеро Ойта. Озеро разлилось, затопило низкий прибрежный тальник. Ровным рядом тянувшиеся телеграфные столбы глядели в волу на свои отражения.
- Посмотри, Богдан, на эти столбы, - указал Баоса на телеграфную пинию. - Зачем русские поставили их, да еще натянули между ними железные толстые нитки?
Мальчик осмотрел ближайший столб, полюбовался белыми чашечками и помотал головой.
- Я здесь много раз проезжал, эти нитки у этого столба уходили под землю, потом переплывали озеро под водой, понял? На том берегу выплывали, и их опять навесили на столбах, а столбы тянутся прямо, для них широкой полосой тайгу вырубили.
- Зачем рубили? А на деревьях нельзя было навесить?
- Не знаю, Богдан, я сам ничего не знаю. Это все русские, они понимают. Спроси у отца Кирки, он расскажет.
Богдан долго смотрел на столбы, на белые, как головки сахара, чашечки и на проволоку, туго натянутую между ними, пытаясь разгадать, для чего все это предназначено.
- А у вас на Харпи есть такое? - спросил Баоса.
Богдан сознался, что на Харпи этого нет.
Дед хитрый - в этом уже убедился Богдан - начнет рассказывать про что-нибудь и прервет на самом интересном месте или скажет, что "это тебе сейчас незачем знать, немного подрастешь, и я тебе все объясню".
- Видел, что у нас на Амуре есть? - продолжал Баоса. - У нас, как ни говори, лучше, чем у вас на Харпи. Ты видел железные лодки? Они без весел ходят, быстро ходят, на ста веслах, на тысяче веслах не догонишь.
Богдан давно слышал о русских железных лодках и давно мечтал увидеть их.
- Их просто увидеть. Как-нибудь съездим к нашим друзьям в Малмыж, день проживем, два и увидим железную лодку.
Солнце скатилось к небосклону, нависло над белыми гольцами и смотрело красным оком на деда с внуком, ставивших сети на тихой задумчивой воде среди затонувшего тальника. Потом она будто ударилось о сверкавшие гольцы, брызнуло ослепительным разноцветьем искр и торжественно, медленно скрылось за сразу потемневшими дальними горами. И только гольцы еще долго полыхали красно-огненным заревом.
Баоса закончил ставить сети, отъехал подальше. По сторонам всплескивали воду сильными хвостами испуганные сазаны и щуки.
Старик уступил свое место внуку, сам пересел на его место.
- Ну, кормилец мой, хочу пойманную тобой рыбу есть, - сказал он торжественно.
Богдан взял свою острогу, встал да ноги и, отталкиваясь древком остроги, медленно поплыл по затопленному лугу. Справа метнулась какая-то крупная рыба, ударила хвостом по тугой воде, и этот удар прозвучал оружейным выстрелом в сумеречной тишине. Мальчик вздрогнул от неожиданности, выпрямился и бросил острогу вслед удалявшейся рыбе.
- Ты в уток стрелял влет? - спросил Баоса.
- Стрелял, - ответил мальчик.
- Вот ты сейчас метнул острогу, и если сравнить с выстрелом по уткам, то выходит так: ты спишь в оморочке, над тобой с шумом пролетела стая уток, ты поднялся и выстрелил им вслед. Ты видел этих уток?
- Откуда я знаю? Я не стрелял.
- Рыбу ты видел?
- Видел.
- Какая была рыба?
- Не знаю.
- Зачем тогда говоришь - видел?
- Я видел волну.
- Волна отстает от рыбы. По волне узнал какая рыба?
- Нет.
- Это был амур. Большой был. Такую рыбину твоя острога не удержит. Ты не видел, как он притаился, когда мы подъезжали?
- Нет.
- Как же так? Я сижу - вижу, а ты стоишь - и не видишь. Ты раньше острогой бил рыбу?
- Да. Во время нереста карасей бил, сомов, сазаны попадались.
- Хорошо. С оморочки бил?
- Не-ет.
- А-а, как цапля, вышагивал по воде, за собой тащил бечевку, туда нанизывал пойманную рыбу. Ладно, садись на свое место и смотри.
Баоса встал на место Богдана, огляделся по сторонам, держа свою острогу на весу. Оморочка бесшумно заскользила по почерневшей в сумерках воде. Не отъехали и сто саженей, как Баоса протянул руку вперед, показывая внуку на трепещущую верхушку травы.
Богдан увидел, как верхушка травы вдруг на глазах исчезла под водой. Оморочка медленно, по инерции, подходила к таинственному месту.
Баоса застыл с поднятой острогой. Богдан смотрел, как зашевелилась трава рядом, и не заметил, когда дед метнул трехпалую острогу. Вспенилась вода, измятая трава исчезла в белом буруне.
- Есть, дедушка, есть! - обрадованно закричал мальчик.
Баоса схватил маховик и сильными гребками стал догонять убегавшее древко остроги. Догнал, взял и легонько стал подтягивать шнур, на конце которого притихла добыча. Это был большой белый амур.
- Ты видел рыбу? - спросил Баоса, расправившись с помощью колотушки с бьющейся в оморочке рыбой.
- Нет, - сознался Богдан.
- Как шевелилась трава, видел?
- Да.
- А как?
- Не знаю.
- Надо знать, а то не сможешь установить, где голова рыбы, где хвост и на какой глубине она находится. Это все надо знать, иначе никогда не попадешь в рыбу. Надо даже знать, в какую сторону она отпрянет, все это расскажет тебе травка. Понял?
Богдан ничего не понял и честно в этом признался.
- Ничего, потом все поймешь, я тебя научу всему. А теперь поедем место для ночлега искать, тут неподалеку должна быть высокая релка.
Релка чернела впереди по носу оморочки. Сумерки сгустились, когда рыбаки набрали хворосту и разожгли костер. Баоса разделал рыбу, снял с обоих боков тонкие пласты на талу, а костяк бросил в котел, висевший над огнем. Потом дед с внуком ели талу. Богдан насытился, после талы выпил чаю и прилег на прохладный песок.
Совсем рядом с вытянутой на песок оморочкой всплеснула рыба. Испугавшись этого шума, там и тут ушли в глубину другие рыбы. На противоположной стороне реки запищали утята, и недовольная детьми утка крякнула негромко, успокаивая малышей. Все эти звуки слышал Богдан; по всплеску он мог определить размер рыбы, но не знал, какая она. По писку утят он мог догадаться, почему они встревожены, мог определить, где они прячутся, но не знал, что им сказала утка-мать. Многого еще не знает Богдан, а хочется ему все знать, столько же, сколько дедушка Баоса, а может, и больше. Богдан вспоминает, как промахнулся острогой в рыбу, и чувствует, как огнем загораются щеки и уши. Не надо было ему хвастаться, не надо было рассказывать, как не один раз без отца свалил лося. А раз он убил лося, то все теперь считают его охотником. Охотник - это больше, чем рыбак. Если он даже в жизни острогу не держал, все равно должен владеть ею не хуже, чем ружьем. Богдан научится бить острогой, завтра же начнет учиться!
- Уха готова, будем есть, - сказал Баоса.
- Дедушка, я наелся, - ответил Богдан.
- Охотники так не делают. Откуда возьмется у тебя сила, если не будешь есть горячую пищу? Так не годится. Как бы ни устал, но ты хоть ползком, а собери хворосту и перед сном подкрепись горячей едой. Понял?
- Понял.
- Если понял, то вставай, ешь. Ленивые люди в тайге силы быстро теряют от того, что горячую пищу мало едят.
Богдан сел, взял чашку с ухой и нехотя принялся за еду.
Богдан не мог доесть уху и вернул чашку деду. Передавая чашку, мальчик уперся о песок левой рукой и нащупал какой-то твердый предмет. Это был отполированный черный камень, очень похожий на клин.
- Дедушка, смотри, что я нашел.
Баоса взял камень, повертел перед глазами и сказал:
- Это агди сиварни, храни его, это редкая вещь, небесная. Давай постели, ляжем, и я тебе расскажу про него.
Богдан принес из оморочки две кабаньи шкуры, тонкое стеженое одеяло, постелил шкуры здесь же, возле костра. Он первым залез под одеяло и притих, ожидая рассказа. Баоса лег рядом с внуком и долго возился с трубкой, раскуривая ее.
- Ты по звездам дорогу найдешь? - спросил он неожиданно.
- На небе?
- Нет, на земле. Ты же по земле ходишь.
- А как по звездам? Они на небе, а я по земле хожу.
- Ты идешь по земле, а твоя дорога на небе по звездам отмечается. Понял?
Опять Богдан ничего не понял.
- Когда ты пройдешь свой путь, отмечай его по звездам, потом дальнейшую дорогу по ним же намечай. Но только не забывай, все звезды движутся в одну сторону, только вон та звездочка, что севернее "сушильни юколы", никогда не сдвинется с места. На нее и смотри. Эту звездочку называют "колесом неба". Запомни ее. Вот я воткну шест, конец его придется против той звезды, и когда бы ты ни проснулся, звезда эта не стронется с места. А все другие звезды вокруг твоего шеста будут вертеться. Понял?
Баоса не поленился, вылез из-под одеяла, принес шест и воткнул у изголовья внука; точно так же много-много лет назад отец учил Баосу. С тех пор в представлении Баосы звезда "колесо неба" навсегда неотделима от земли. Так пусть же неотделима будет эта звезда от земли и в представлении всех мужчин рода Заксор! По "колесу неба" они будут сверять свой путь.
- А не потеряется звезда, если я далеко-далеко уеду из наших мест? - спросил Богдан.
- Не может она потеряться, она вечно на одном месте находится и отовсюду видна. Я далеко ездил, в маньчжурский город Сан-Син ездил, и оттуда видна была эта звезда.
Баоса залез под одеяло и засопел своей трубкой. Внук прислушивался к сопению трубки, и когда в трубке захлюпало, он приподнялся и взглянул в лицо деда. Глаза старика были открыты, Баоса смотрел в звездное небо.