В свободное время Токто часто приходил в песчаное стойбище, смиренно становился у ворот и громко спрашивал разрешения войти. Ребятишки с радостью встречали его, они знали, что Токто никогда не явится без подарков, и всегда оказывались правы: Токто приносил то горсть спелого шиповника, то живых раков и всяких ракушек, которые невод вытаскивал со дна Амура, то живых рыбешек в берестяной чумашке. Подарки Токто предназначались всем жителям песчаного стойбища, и поэтому они складывались в большом доме в центре селения.
А Баоса шел прямо по игрушечному стойбищу, которое только что покинули ребятишки: родители позвали их поесть.
"Неужели не свернет? Видит же, что это дети играют", - думал Токто, глядя в спину старика.
Баоса перешагнул песчаную стену, наступил на очаг, потом на большой дом, где лежали подарки Токто, и Токто услышал, как захрустели ракушки под ногами Баосы.
- Ты чего скрипишь зубами? - спросил Американ.
И тут только понял Токто, что он слышал не хруст раздавленных ракушек, а скрип собственных зубов.
- Как ты думаешь, куда мог спрятаться тот молодой охотник, который украл дочь Баосы? - вновь спросил Американ.
"Ох, злодей, злой старикашка! Сердца у тебя нет!" - кричала душа Токто вслед Баосе.
- Ты чего так переменился? Рассердился на кого, что ли? - изумился Американ, взглянув в лицо собеседника.
- Злой человек этот старик, очень злой!
- Я же говорил тебе.
- Теперь я сам вижу.
- Как видишь? На спине, на затылке его злоба? - усмехнулся Американ, довольный своей шуткой.
- Ты не видишь, как он растоптал песчаное стойбище детей?
- Вижу, ну и что?
- Злой он человек.
- Это потому, что детские игрушки растоптал?
- Да, потому! Ты бы стал нарочно топтать детские игрушки?
- А он, может, не видел…
- Как не видел? Он не слепой!
- Странный ты человек, Токто. Если я сейчас растопчу все эти домишки и игрушки, выходит, я тоже злой человек?
- Этого никто не сможет сделать, у кого есть сердце, понял?
- Странный ты все же человек. Растоптал - и злой, не растоптал, обошел - не злой. Как так можно о человеке судить?
- Я так сужу, - успокаиваясь, ответил Токто.
- Твое дело. А Баоса правда злой человек. Ты знаешь, ведь его большой дом распался.
- Как распался?
- Просто, распался. Старший сын Полокто вышел из дома, второй сын Пиапон тоже вышел. Вот и нет большого дома.
В этот день Токто узнал о многих сторонах жизни Баосы, Полокто и Пиапона. До последнего дня путины он не переставал интересоваться ими. Кое-что он разузнал и об отце Поты - Ганге.
"Одинокий, как когда-то жил мой отец", - с грустью подумал Токто, услышав о бедствовании старика.
В середине путины Токто отвез в амбар на Харпи лодку юколы и сушеного костяка - корм для собак. Вернувшись на Амур, он встретился на берегу с Американом, который складывал в лодку спальный мешок, кое-какие пожитки; товарищи его разбирали летник и сворачивали в трубы бересту. Исчезли русские засольщики со своими бочками…
- Вот, уезжаю, радуйся, освобождаю тебе тонь, - усмехнулся Американ.
- Рыбачь, ты мне не мешаешь, - ответил Токто.
- Хватит, нарыбачился я. Вернусь домой, начну юколу себе готовить.
- А русский торговец как?
- Пусть подавится моей кетой, пусть съест всю засоленную кету и обопьется водой, и пусть лопнет его большой живот!
- Чего ты так рассердился? Сам к нему пришел, сам согласился кету ловить, а теперь его проклинаешь. Так мы не делаем.
- Вы, вы! Что вы понимаете в русских? - закричал Американ срывающимся голосом. - Говорить-то по-русски не умоешь, а еще хочешь меня чему-то научить.
Токто побледнел, тугие желваки заходили над челюстями.
- Что вы понимаете, в этих русских и китайцах? - продолжал кричать Американ, не замечая, как изменилось лицо Токто. - Я всю жизнь к ним приглядываюсь, язык их выучил, могу разговаривать и по-русски и по-китайски, всю их жизнь знаю. А ты знаешь что-нибудь? Ничего не знаешь! Ты задумывался, как они живут, где достают еду, когда сами ни рыбу не ловят, ни на охоту не ходят? Скажешь - они торговцы, у них все свое. А где они достали это все? Ты сейчас можешь бросить рыбную ловлю, охоту и сделаться торговцем? Нет, не сможешь, на это не хватит у тебя ума! Я много думал об этих торговцах, сравнивал нас, амурских, с тобой, озерским. Подумай сам, ты озерский, у тебя много мяса, а у меня рыбы - сазаны, максуны, калуги, осетры, такую рыбу зимой не увидишь на Харпи. Приезжаю я к тебе, привожу рыбу и отдаю ее за мясо - ты доволен рыбой, и я доволен мясом. Так? Так. Потом я съедаю все мясо, ты - всю рыбу, вот и вся наша с тобой торговля. А где излишки? А у русских и китайских торговцев всегда остаются излишки, а откуда они? Привожу я ему пушнину, меняю на продукты, на материю для одежды. Я остаюсь доволен, и он остается доволен. Приезжаешь ты - меняешь, и опять ты тоже до-волен, и он доволен. А потом смотришь, а у него товаров столько же, сколько было, маленько убавится, наступает лето - ему вновь привозят…
Чем больше говорил Американ, тем больше почему-то сам успокаивался. Успокаивался и Токто. Оскорбленный в начале разговора, готовый с кулаками наброситься на Американа, он теперь слушал его, пропуская половину его рассуждений мимо ушей.
- Видно, богатые у него родственники, они и привозят ему товары, - наконец, вставил он слово.
- Родственники. Эх ты, Токто. А у русского торговца Салона тоже родственники, которые ему на железной лодке товары привозят, а его соленую кету увозят? Родственники это?
- Видно, родственники.
- Ничего не родственники, это такие же торговцы, как и он сам. Понял? Говорил я тебе, Салов покупает у меня кету, потом перепродает другим и при этом получает лишние деньги.
- Говорил. Ну и что?
- Тебе не понять, ты даже деньги не умеешь считать.
- Может, ты научишь этой хитрости? - спросил Токто, чувствуя, как вновь в нем разгорается злоба на Американа.
- Считать деньги сам научишься, а торговцев никогда не поймешь…
- Мне незачем их понимать, дают они за шкурки еду и одежду, и этого хватит. Но я не пойду для них кету ловить, как это сделал ты.
- Правильно, не лови им кету, - вдруг согласился Американ и этим крайне удивил Токто. - Я тебе от души говорю - не ходи к торговцам кету ловить, они тебя обманут.
- Выходит, они тебя обманули? Как же так, ты их язык знаешь, ты их жизнь знаешь, а они взяли да и обманули тебя?
- Смоешься? - Американ кашлянул и плюнул себе под ноги. - Смейся, потом я над тобой посмеюсь.
Американ даже не попрощался и почти враждебно расстался с Токто. Тот не искал с ним сближения, и ему было безразлично, как к нему относится Американ. Он не любил высокомерных людей, и Американ ему не понравился своим умничаньем, бесконечными разговорами о деньгах, о талисмане богатства.
После выезда мэнгэнских Токто порыбачил с артелью дней шесть, заготовил еще одну лодку юколы и корма для собак и опять отвез в амбар. Первой партии юколы уже не было в амбаре, за ней приезжал, как договорились при расставании, Пота. Об этом свидетельствовали три пучка связанной травы у подножия левой сваи амбара. Оставив вторую лодку юколы в амбаре, Токто вернулся в Болонь за продуктами.
Когда он вошел в лавку торговца У, там находился высокий широкоплечий охотник с угольно-черными проницательными глазами. Токто не встречался раньше с этим человеком, но он, по обычаю, поздоровался и сел в сторонке, ожидая окончания дела незнакомца с торговцем У.
- Сказал я тебе, не буду платить чужие долги, - сердито проговорил незнакомец.
- Нет, Пиапон, так не выйдет, ты тоже должник, ты ведь жил в большом доме, - слащаво улыбаясь, настаивал торговец.
"Пиапон, так это, наверно, брат Идари!" - подумал Токто, внимательней разглядывая незнакомца.
- В жизни я не изменял своему слову - не буду платить долги большого дома. Я больше всех добывал зверей, соболей, выдры, белки.
- Все знаю я, Пиапон, все понимаю, я очень много слышал о тебе, знаю, что в большом доме ты был де могдани, о тебе знает весь Амур, - явно льстил торговец. - Но ты все же неправ: долг большого дома - это и твой долг, ты жил там, ел.
- Отдай панты, - потребовал Пиапон.
- Ты всегда был умный, ты был умнее всех в большом доме, и я тебя всегда уважал, и уважаю, и уважать буду.
- Панты отдай, - громче повторил Пиапон.
- Отдам, отдам, не буду отбирать…
- Посмей только.
"Охо, да он с характером!" - восхитился Токто.
- Панты у тебя - самый низший сорт, я бы их и за летние долги ваши не счел.
- Какие бы они ни были - они мои. Я тебе ничего но должен и никогда не приду.
- С кем тогда будешь обмениваться? С русскими?
- В Вознесенское поеду.
- А долг твой за мной останется? Русской полиции мне заявить, что ты не отдаешь долг?
- Заявляй, - ответил Пиапон и вспомнил урядника, приезжавшего летом в Нярги.
"Заявляй, заявляй, как бы тебе не попало", - подумал он.
- Ладно, чего мне заявлять. Если отец твой будет все долги платить, я не буду заявлять. Говоришь, в Вознесенское поедешь, у меня там друг. Давно я не видел моего друга, соскучился даже, я, пожалуй, ему письмо напишу. Ты подожди немного, я сейчас быстро напишу.
Торговец вытащил бумагу и торопливо стал выводить иероглифы: "Друг мой, почтенный Чжуан Му-сань. Обращаюсь к тебе, как к брату по нашему торговому союзу. Подателю этого письма, обладателю великолепных пантов, ты должен воздать дань высшего уважения. Он от меня переходит в твои руки, понимаешь? Панты стоят четверть стоимости, не выше, не давай ему поблажек и выжимай с него сок, а соку у него достаточно - это лучший охотник Нярги. Да что я тебя поучаю? Мне ли тебя поучать? Я придерживаюсь всех статей закона нашего союза. Здоровья тебе, дорогой почтенный Чжуан Му-сань".
Пиапон искоса глядел на согнувшегося над бумагой китайца, и все больше и больше его раздражало желтое бесстрастное его лицо, белая бумага и быстро двигавшаяся смуглая рука. Особенно раздражала бумага; сколько помнит себя Пиапон, ни один клочок бумаги не приносил ему радости, наоборот, эти чистые или разлинованные листки таили в себе беды и несчастья - долг, приписанный ему торговцем, находится где-то в толстых книгах, лежащих на полке.
Торговец дописал письмо, свернул лист вчетверо и протянул Пиапону.
- Я передумал, не поеду в Вознесенское, - сказал Пиапон, взял с лавки панты, спокойно и неторопливо обернул их чистой тряпкой и вышел из лавки.
"Какой человек! Какой характер! - восхищался Токто, глядя ему вслед. - Вот какой смелый человек брат Идари!"
Торговец У будто проглотил язык, растерянно смотрел на медлительного Пиапона и стоял, протягивая свернутое письмо. Когда широкая спина Пиапона скрылась за дверью, он разразился бранью. Токто никогда раньше не видел разъяренного торговца, ему раньше казалось, что У так же смирен, как безобидный енот.
"Да, такому еноту подсунь только руку!" - подумал он, глядя на китайца. Наконец торговец опомнился.
- Смотри, смотри, Токто, какой неблагодарный человек этот Пиапон! - воскликнул фальцетом У. - Не я ли его любил, не я ли ему присылал подарки, не его ли детям посылал сладости! Ах, какой неблагодарный человек. Да что от него и ждать? Родного отца бросил, на старости лет бросил, а старик его вскормил, вспоил. Нехороший человек, очень нехороший. Жил в большом доме, а долг большого дома не хочет отдавать. Разве ты, Токто, так поступил бы? Нет, никогда бы так не поступил. Ты, Токто, великий охотник, душой чище Пиапона, благороднее.
"Да, я бы, наверно, не бросил отца, - несколько польщенный, подумал Токто. - А все же этот Пиапон хороший человек. Смелый".
Торговец У считал себя из всех своих собратьев по торговому союзу лучшим знатоком нанай, и в этом он был несомненно прав. Из многолетних наблюдений он сделал немало полезных выводов и при разговоре с охотниками знал, с кем как обходиться, но чаще всего прибегал к своему излюбленному приему - льстил и тешил их самолюбие.
И вот впервые нанай, не дослушав о своей небывалой охотничьей удачливости, храбрости, покинул его лавку, не отдав долга, не закупив продовольствия. Впервые за долгие годы его пребывания на Амуре охотник-нанай - это низшее, достойное презрения существо - посмел его оскорбить, забрать с прилавка облюбованные им панты. "Ну, нет, ты, Пиапон, еще узнаешь мою железную руку!"
- Ты чего все бормочешь? - спросил Токто.
- Подсчитываю, - зло ответил торговец. - Чего ты нынче так много продовольствия берешь!
- Долга у меня не было раньше, а теперь решил задолжать. Почему это я один должен ходить без долга? Что я, хуже других? - усмехнулся Токто.
- Бери, мне не жалко, - через силу улыбнулся У и добавил мысленно: "Бери, бери, с этого дня ты тоже, великий охотник, будешь ходить связанным по рукам и ногам".
Токто погрузил продовольствие в лодку и выехал из Болони. На второй день он был на Харпи и у амбара встретил поджидавших его Поту и Идари. Названые братья встретились по-братски, обнялись, старший поцеловал младшего в щеки. Рядом женщины обнимали Идари. Потом, за едой и трубками, братья делились новостями и засиделись до позднего вечера.
Новость, привезенная Токто, не обрадовала Поту, а вспомнив о скором отъезде в тайгу, он призадумался и приуныл. Токто успокаивал его, уверял, что Баоса совершенно потерял его след и больше не станет разыскивать, потому что ему тоже надо уходить в тайгу на соболевку.
Токто торопился в тайгу: наступал месяц петли - октябрь, самое лучшее время для охоты на соболя. Вернувшись в стойбище, он прихватил с собой бутылку водки и отправился вместе с Потой в гости к Пэсу Киле. После взаимных приветствий, непродолжительной беседы о погоде Пота по знаку Токто вытащил водку, подогрел и в маленькой чарочке поднес Пэсу. Старик не колеблясь принял чарочку.
- Дака, пришел я к тебе с братом просить помощи, - сказал Пота, опускаясь на колени. - Старший брат мой говорит, что рядом с его ключом находится твой охотничий участок, что ты иные годы не затаптываешь там звериные следы. Ты, дака, знаешь, я здесь новый человек, ничего своего не приобрел, охотничьего участка не имею. Не уступишь ли мне свой участок на эту зиму, об этом пришел я просить. - Пота поклонился и ударил лбом об пол.
Пэсу молча выслушал молодого охотника, и когда Пота отбил поклоны, он поставил чарочку перед собой на нары. Токто следил за каждым движением старика, и невыпитая чарочка вызвала у него беспокойство.
- Да, нэку, твоя просьба трудная, - ответил Пэсу. - Видно, зря я принял из твоих рук чарку, не выслушав просьбы. Думал, другое что попросишь, а ты вот что… Охотничий участок…
Токто, Пота, дети и внуки Пэсу выжидательно молчали.
- Нынче я как раз собирался на тот участок. - Пэсу опустил голову. - Нехорошо вышло, к старости к водке жадным становлюсь, что ли? Зачем, не выслушав просьбу, принял чарку? Чувствовал я, что деловая водка. Нехорошо.
- У тебя, дака, есть другие богатые участки, - наконец промолвил слово Токто. - Посоветовал я просить твой ключ, потому что хочу с ним жить, вместе охотиться.
- Понимаю, Токто, все понимаю. Если бы не принял… отказал бы, теперь ничего не поделаешь, по обычаям…
- Спасибо тебе, дака, спасибо! - растроганно сказал Пота. - Не забуду я твоей доброты.
Через пять дней рано утром Токто с Потой грузили в лодку охотничье снаряжение, продукты, поверх всего положили нарту. На корме прощально выли собаки.
Закончив погрузку, хозяева вернулись в фанзу, встали на колени перед гуси торани - центральным столбом фанзы - и отбили почтительные поклоны, прося его хранить фанзу в целости, оберегать всех женщин от злых духов и всяческих болезней. Пота от себя просил, чтобы главный столб заранее во сне предупредил Идари об опасности, если она возникнет, умолял защитить его любимую жену. А Токто долго бил поклоны и твердил столбу, чтобы он всеми мерами защищал жизнь всех новорожденных щенят, подразумевая под щенятами будущего сына или дочь. Потом охотники с этими же просьбами кланялись очагу. Прощались с женами коротко: Токто потребовал от старшей Обы беречь молодую Кэкэчэ, а Пота прижал к груди мокрое лицо Идари и повторял шепотом, чтобы она в любое время готова была бежать от преследователей, если они появятся в Полокане, и чтобы она берегла себя, а следовательно и сына, которого она носила под сердцем.
Провожало отъезжающих все стойбище: мужчины, решившие уйти в тайгу после ледостава, и празднично настроенные женщины и дети. Они так же празднично-счастливые будут встречать возвращающихся охотников, но ведая, что, может быть, с возвращением промысловиков их всех ожидает большое несчастье.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В собственном доме хозяин сам устанавливает порядки, какие ему вздумается, и гость обязан им подчиняться. Если хозяин крестится в угол какому-то тусклому изображению человеческого лица, то гость хотя бы из приличия обязан последовать его примеру. Только Пиапону непонятно, почему Митрофан стоя крестится своему богу и так быстро тычет пальцами в лоб, в живот и в оба плеча, будто куда-то спешит. Пиапон в нерешительности стоял сзади Митрофана, потом опустился на колени и перекрестился, как его учили попы. Митрофан косо взглянул на друга и усмехнулся. Пиапон перехватил его взгляд, смутился и поднялся на ноги.
"Эндури на ногах я не молился, даже перед хозяевами речек и ключей опускался на колени, почему русскому богу должен стоя молиться?" - подумал смущенный Пиапон. Митрофан усадил друга за стол на необычный для Пиапона высокий табурет. Хозяйка - светловолосая, загорелая Надя - ставила на стол горячую отварную картошку, красную кету, соленые пупырчатые огурцы и капусту. Пиапон раньше много раз пробовал у Колычевых картошку, она ему пришлась не по вкусу, не нравились ему и кислые огурцы, но он храбро ел и верил, что этим он выказывает свое уважение хозяину дома. Теперь при виде огурцов он почувствовал, как рот начал заполняться слюной.
- Тятя на Амуре, нет дома, - сказал Митрофан, опережая обязательный вопрос Пиапона.
Пиапон кивнул головой, взял кусок кеты - как-никак рыба все же знакомая пища, но тут же вынужден был изменить свое мнение: кета оказалась соленой-пресоленой.
- С картошечкой, Пиапон, очень вкусно, - сказала Надя, пододвигая ему миску с рассыпчатой крахмальной картошкой.
Гость должен есть все, что предлагают хозяева. Пиапон откусил добрый кусок картофелины, разжевал с соленой кетой, и ему показалось, что картошка приобрела совершенно другой вкус. Не веря себе, он вновь откусил картошки, потом рыбы и удивленно сказал по-нанайски:
- Митропан, вкусная твоя еда.
- Картошка, - Митрофан с хрустом разгрыз головку кеты. - Когда ешь картошку с кетой, вкусно получается.
- Огурчиков попробуй, капустки, - придвигала Надя гостю миски. Но огурцы были кислы так же, как и в прошлый раз, капуста солена.
- Митропан, надо больше свежей пищи есть, - посоветовал по-дружески Пиапон. - Свежая пища всегда вкуснее.
- Не нравится солонина?