Большую часть кымгытов сволокли в ямы, заложили камнями. Необработанное мясо закопали в не тающую снежницу, а потом еще раз прошлись по всей косе, чтобы на ней не осталось ни костей, ни обрезков.
Люди погрузились на вельботы и байдары, осевшие под тяжестью груза по самые кромки бортов. Но это было не опасно: море было спокойно - от холода вода загустела.
Последним с косы уходили Омрылькот и шаман Млеткын.
Омрылькот окликнул Пэнкока.
Млеткын кивком указал на усатую моржовую голову с широко раскрытыми глазами. Пэнкок взял ее и подтащил к воде, туда, где не было вельботов.
С моря несло холодом, сыростью и запахом свежего соленого льда.
Млеткын встал у самой воды, обратив горящий взор в темноту.
- Все сущее и великое, - сказал он вполголоса. - Мы приносим тебе благодарность за милость и доброту. Все невидимое и доброе, мы теплоту своего сердца обращаем к тебе… Мы поступили так, как ты повелел, и приносим з жертву эту голову. Пусть она будет знаком благодарности от твоих детей, живущих в Улаке.
Млеткын произносил слова старинной молитвы и чувствовал, как он на самом деле переполняется чувством великой благодарности и радости от мысли, что впереди обеспеченная зима, переход через холода и пурги к новой весне, к новой жизни.
В сущности, все зависит от человека. И эти слова, которые мы говорим богу, направлены больше внутрь говорящего, чтобы укрепить его в собственных силах, придать ему уверенность… Конечно, великое дело иметь много, но и дух человеческий, его крепость, сила тоже не последнее…
Закончив молитву, Млеткын обратил взор на Омрылькота. Теперь шаман догадался, как неуютно на сердце у великого человека. На его лице заботы и следы трудных мыслей. И он не знает, что делать. Нет, дело не в грамоте, не в значках на белом, как свежий снег, листке бумаги, а в том, что пришла власть бедных, власть тех, кто ничего не имеет… Вот что тревожит Омрылькота, Гаттэ, Вамче, Вуквуна. В этой неуверенности нельзя упустить своей выгоды. Он, шаман Млеткын, познавший стремления белого человека, его сущность, не только спасет Омрылькота и Вамче, но и сделает так, что эти могущественные и великие эрмэчины не смогут обойтись без него.
Млеткын улыбнулся уголками губ и громко сказал:
- Я кончил.
5
Вельботы плыли во тьме, но вот вдали мелькнул один огонек, другой: это оставшиеся в Улаке давали знать, что ждут на берегу.
Пэнкок стоял на носу вельбота и всматривался в темноту надвигающегося берега. Сегодня ночи не было. Она прошла, не дав сомкнуть глаз, полная радостного труда. Как хорошо жить на земле, когда есть еда, когда нет тревоги за завтрашний день, когда ты молод, полон сил и ожидаешь предстоящего чуда - свидания с удивительными глазами, в которых вместились тепло и нежность всего мира.
Пэнкок различил на берегу горящий костер. Это было необычное пламя - высокое, плотное, увенчанное густым жирным дымом.
Все с тревогой уставились на костер. Наконец Млеткын высказал догадку:
- Да это жирный камень жгут тангитаны!
Когда вельботы причалили, все убедились в том, что шаман был прав. Учитель и милиционер с почерневшими лицами сидели у костра.
Омрылькот подозвал Тэгрына и велел перевести русским:
- Завтра всем селом возьмемся и перетащим ваше дерево на зеленый бугор.
Петр Сорокин не ожидал такого и растерянно стал благодарить:
- Большое спасибо, очень благодарны…
- Не стоит, - усмехнулся Омрылькот и обратился к Драбкину: - Вам мы дадим в помощь человека, который будет караулить товар. Можете быть спокойны - здесь, на берегу Улака, ничего не пропадет: у нас нет воров.
- Да я, в общем-то, не из-за этого… Мало ли какое стихийное бедствие… - забормотал Семен.
- Сегодня Рычын будет сторожить товары, - а завтра и это перетащим на зеленый бугор, - заключил Омрылькот и отошел.
Млеткын последовал за ним, внутренне осуждая эрмэчина. Не надо было помогать так открыто. Сначала надо дать белым почувствовать их беспомощность, дать понять, что без таких, как Омрылькот, им тут и пальцем не шевельнуть.
Драбкин и Сорокин весело переглянулись и впряглись в канат, которым люди тащили на берег первый вельбот. Они вместе со всеми принялись громко подбадривать себя возгласом:
- То-гок! То-гок!
До ранней зари они помогали таскать мясо, жир и кымгыты на берег, сваливая добычу в мясные ямы.
Когда солнце взошло, усталые, перемазанные жиром и угольным дымом, они ввалились к себе в домик и удивились - комнатка их была аккуратно прибрана. На столе на большой черной сковородке шипела жареная моржовая печенка, а на печке пыхтел чайник. У окна стояла улыбающаяся Наргинау, в гимнастерке, плотно обтягивающей грудь.
- Трастите! - весело приветствовала она вошедших.
- Настасья! - удивленно воскликнул Драбкин. - Что ты тут делаешь? Зачем это?
- Моя тут рапота, вари, стирай, мой, - стыдливо прикрываясь рукавом, произнесла Наргинау.
- Что делать с ней будем? - спросил Драбкин у Сорокина.
- Не знаю.
- Может, возьмем на службу? Нам же нужен истопник.
- То истопник, а не повар и горничная, - жестко ответил Сорокин, - тебе бы еще личного слугу.
- Ну ладно, ладно, - обескураженно произнес Драбкин.
- Настасья, - мягко обратился он к женщине, - ты уж не обижайся… но… услуги нам не нужны. Мы должны все сами делать - и стирай, и мой, и вари… Вот как наладим школу, возьмем тебя…
Наргинау не привыкла к быстрой русской речи и почти ничего не могла разобрать, но все же она догадалась, что от ее услуг отказываются. Ей стало обидно. Хазин был куда приветливее… А этот… Еще на морском берегу, в день приезда милиционера в Улак, она подумала о том, что будет служить ему, стирать матерчатую одежду, чинить кухлянку, готовить еду, убирать в комнате. Ей нравилось это делать, потому что у нее не было мужчины, о котором она могла бы заботиться, кому могла бы отдавать теплоту своего сердца. Наргинау ведь не виновата в том, что ее мужа унесло на льдине и она стала вдовой. Таких вдов замуж не брали - считалось, что муж ее может превратиться в оборотня и прийти за своей женой в страшном облике тэрыкы. А бывало и хуже: унесенные на льдине посещали своих жен тайно, во сне, и даже случалось, что потом у тех появлялись дети.
Наргинау как-то виновато улыбнулась и быстро вышла из комнаты.
Присаживаясь к столу, Драбкин вздохнул:
- Зря мы так с ней…
- Может быть, - согласился Сорокин, - но мы не имеем права поступать иначе.
Рано утром перенесли на зеленый бугор деревянные части будущей школы и товары. Уголь пока остался на берегу. Омрылькот заверил: больших штормов больше не будет.
Сорокин достал инструкции по сборке дома. На чертеже домик был круглый, приземистый.
- Чисто яранга, - усмехнулся милиционер. - Зато собирать просто: ставь стенки да крепи. Работы всего на два дня.
И действительно, через два дня среди яранг поднялось необыкновенное сооружение - круглый деревянный дом с окнами. На макушке его торчала высокая железная труба.
Разбирая груз, Сорокин с ужасом обнаружил, что не хватает ящиков с карандашами и тетрадями. Он несколько раз переворошил все, но… ящиков нигде не было.
- Должно быть, по ошибке выгрузили в Анадыре, - предположил Драбкин.
Что же теперь делать? Как начинать учебный год? Плыть на вельботе в Анадырь невозможно - очень далеко. Омрылькот посоветовал купить карандаши и тетради в Номе. Пути туда - всего день от зари до зари при попутном ветре.
Сорокин прибежал в недостроенную школу, где работал Драбкин.
- Сеня, срочно развертывай свою лавку и торгуй! - крикнул он удивленному милиционеру.
- Что стряслось? То торопил со школой, теперь с лавкой.
- Наторгуешь пушнины - и в Америку! - торопливо сказал Сорокин.
- Да ты что - рехнулся? - вскинулся Драбкин. - Мигрантом хочешь стать? Сбежать с пушниной? Видали мы таких субчиков!
- Да нет! - махнул рукой Сорокин и объяснил все.
- Понятно, - уныло произнес милиционер. - Но согласно инструкции я обязан пушнину паковать и отправлять под пломбами в Петропавловск. Мы нарушим сразу несколько законов. Знаешь, чем это пахнет?
- Главная наша задача - открыть школу, - твердо сказал Сорокин, - любыми средствами.
- За нарушение монополии внешней торговли - расстрел, - коротко сказал Драбкин.
- Пока нас расстреляют, успеем кое-кого обучить грамоте, - ответил Сорокин.
Драбкин сел на только что сколоченную скамью.
- Давай покумекаем спокойно. Значит, так: советской школе нужны карандаши и тетради. Купить их можно только на валюту в Америке. Валюта, то есть пушнина, есть у местного населения. Всю эту коммерцию мы делаем в интересах народа… Ну, Петь, есть идея.
- Говори.
- Будет решение местного Совета - все законно!
- Да ты что? - Сорокин встал перед милиционером. - Совета-то нет еще! Пока мы его выберем, пролив замерзнет, пути не будет. И тогда что, ждать весны? Это же самый настоящий саботаж. Да кто мы на самом-то деле? Будем действовать от имени революции.
- Это можно, - неожиданно легко согласился Драбкин. - Начнем торговать.
По всему Улаку от яранги к яранге разнеслась удивительная новость: русские открывают лавку и приглашают туда всех, у кого есть пушнина, готовые меховые изделия и валюта.
Ранним утром к деревянному домику потянулись люди.
В круглом помещении, еще не разделенном на комнаты, за сколоченным из перегородок прилавком стояли Драбкин и Сорокин. Рядом с ними - Тэгрын, в качестве переводчика, и Гэмо, который, как сказали его земляки, знал толк в торговых делах.
Почти каждый пришел с холщовым мешочком, но товар не показывали, выжидая чего-то.
Пришел и Пэнкок. В его мешке лежали две лисицы и росомашья шкура.
Люди громко обсуждали выставленные на прилавке и развешанные на стене товары. Женщины, те, кто посмелее, щупали ткань, рассматривали котлы, посуду.
Продавцы переминались с ноги на ногу. Драбкин велел Тэгрыну спросить, почему никто не покупает.
- Непривычные товары, - пояснил Гэмо. - Сахар очень крепкий, не то что американский, а табак больно черный.
Пэнкок оглядел прилавок и увидел штуку белого холста. Ему как раз нужна была новая охотничья камлейка.
- Это можно купить? - спросил он у Гэмо. Гэмо покосился на Драбкина и важно ответил:
- Можно.
- На камлейку одной лисы хватит?
- Хватит.
Пэнкок под нарастающий гул присутствующих вынул из мешка лису и кинул на прилавок. Гэмо подхватил шкурку, вытянул на руках, подул вдоль ости и вопросительно посмотрел на Драбкина.
- Чего он хочет?
- Материю белую на камлейку.
- Пусть берет.
Гэмо на руках отмерил материи столько, сколько требовалось на камлейку. Все с затаенным дыханием смотрели на его действия, в том числе Сорокин и Драбкин. Надрезав ножом край, Гэмо с треском разорвал ткань, свернул отрез и подал Пэнкоку, небрежно бросив лисицу назад, на ящики.
- За лису четыре аршина ткани? - спросил Драбкин у Гэмо.
- Это хорошая цена, - тоном знатока ответил Гэмо. - Так торгует Томсон.
- Как торгует Томсон, мы не знаем, - сердито сказал Драбкин и окликнул Пэнкока: - Иди сюда! Что ты еще хочешь?
- Мне больше ничего не надо.
- За лису еще кое-что полагается, - пояснил через Тэгрына Драбкин и сделал широкий жест, - выбирай, что тебе нужно.
Пэнкок растерянно огляделся, словно ища поддержки у своих земляков. Но те, удивленные странной торговлей, молчали.
Появился Омрылькот.
- Я взял за лису белой материи на камлейку, - объяснил ему Пэнкок, - а мне еще хотят дать товару.
Омрылькот выслушал Пэнкока с легкой, доброжелательной и в то же время снисходительной улыбкой.
- Какая у вас цена за лису? - спросил он Драбкина. Драбкин заглянул в ценник и назвал сумму.
- А если перевести на доллары? Драбкин произвел необходимые вычисления.
- Все верно, - сказал Омрылькот Пэнкоку. - Тебе полагается материи, по меньшей мере, еще на пять камлеек.
- Это правда? - тревожно спросил Пэнкок.
Толпа взволновалась: так еще не торговали в Улаке. За какую-то паршивую лису столько!
- Бери ткань для матери! - подсказал кто-то.
- А это можно? - спросил осмелевший Пэнкок.
- Бери, почему нет? - радушно произнес милиционер. - Если ткани не хочешь, можешь взять табак, котел, ножи, плиточный чай…
- Иголки граненые есть? - спросила одна из женщин.
- Только круглые.
- Надо бы граненые, ими хорошо шить кожу. Круглая дырка пропускает воду, а дырка от граненой иглы плотно прилегает к нитке…
Пэнкок пожелал взять ткань для материной камлейки, взял еще ситцу, связку табаку, мешочек сахару и, нагруженный покупками, вышел из круглого домика.
После этого торговля пошла веселее. Гэмо едва успевал отмерять ткань, несколько раз приходилось распаковывать тюки, чтобы достать новую порцию товара.
Особым спросом пользовался ситец и черный листовой табак. Многие тут же набивали свои сделанные из плавникового дерева трубки. Некоторые улакцы жевали табак, закладывая за щеку аккуратно свернутую жвачку.
Последним покупателем был сам Омрылькот.
Он важно достал из-за пазухи толстый кожаный бумажник и расплатился за десятифунтовый мешочек сахару американскими долларами.
За ночь надо было рассортировать пушнину, отобрать шкурки, которые можно продать в Америке, остальное запаковать и сложить на хранение до следующей навигации.
Лишь под самое утро Драбкин и Сорокин заснули на топчане, покрытом оленьими шкурами.
6
Ном показался к вечеру, когда вельбот вошел в широкий, унылый залив Нортон.
Американский город светился желтыми огнями, и, глядя на них, Сорокин испытывал странное чувство, словно он прибыл в совсем иной мир.
Вельбот причалил к пустынному берегу.
Вскоре откуда-то появился одетый в лохмотья эскимос. Он узнал Млеткына.
- Как вам удалось вырваться оттуда? - удивленно спросил эскимос.
- Откуда? - не понял его Млеткын.
- Говорят, у вас там появились какие-то парчевики, которые все отбирают у богатых, - сказал эскимос, не сводя любопытных глаз с Сорокина и Драбкина.
- Чепуха все это, - коротко ответил Млеткын.
Вытянули на берег вельбот, поставили палатки.
Весть о прибытии вельбота из Советской России быстро распространилась по засыпающему Ному, и в береговом лагере появились любопытные.
- Эй, земляки! - послышался голос с кавказским акцентом. - Дайте взглянуть на вас.
В палатку втиснулся невысокий, очень худой кавказец в суконной черкеске со следами газырей. Его огромные сияющие глаза с удивлением уставились на Сорокина.
- Чистые русопеты! - восторженно произнес он. - Неужто большевики?
- А ты кто такой? - грозно спросил его Драбкин.
- Ахметов Магомет, - назвал себя кавказец. - Проспектор, золотоискатель по-русски.
Внешний вид его ясно говорил о том, что золота у Ахметова намыто негусто.
- Зачем приехали сюда? Революцию делать? - сыпал вопросами Ахметов. - В такое дело я пойду! Вместе будем богатых потрошить. Я тут их всех знаю, - лавочники, есть цирюльник, хоть и мой земляк, но его тоже можно тряхнуть. Я согласен вступить в партию большевиков. А как делите добычу? Поровну али по усердию?
- Торговать мы приехали, - оборвал Ахметова Драбкин. - Карандаши да тетради покупать.
- Шутите! - усмехнулся Ахметов. - Чего от меня таитесь? Я же свой человек, пролетарий. Кто не работает, тот не ест… Хотя неплохо бы сначала покушать, а потом уже работать.
Кавказец быстро исчез, как только в палатке появился полицейский комиссар. Он придирчиво оглядел всех и улыбнулся, узнав Омрылькота.
- Кто они такие? - спросил он, небрежно кивнув в сторону Сорокина и Драбкина.
- Мы советские граждане, - заявил Сорокин, и Млеткын бегло перевел.
- Это и так видно, - сказал полицейский. - Зачем вы приехали?
- Нам нужно купить письменные принадлежности для новой школы, - ответил Сорокин.
Полицейский недоверчиво усмехнулся. Он уже слышал о двух большевиках, которые якобы прибыли делать революцию и под видом карандашей и тетрадей намереваются купить оружие.
- Разрешение у вас есть? - после некоторого раздумья спросил полицейский.
- Есть! - твердо ответил Драбкин и вынул из кармана какую-то бумагу.
Сорокин краем глаза приметил, что это мандат, выданный Камчатским губревкомом.
Полицейский подержал в руках бумагу, внимательно оглядел лиловую расплывчатую печать и с сомнением проговорил:
- Это русская бумага.
- Да. Но она действительна повсюду, - невозмутимо заверил его Драбкин. - Если хотите, можете запросить своих властей и проверить.
Уверенный голос Драбкина подействовал на полицейского. Он вернул бумагу и еще раз дружелюбно улыбнулся Омрылькоту.
Не успел он уйти, как в палатку ввалился мистер Томсон, "первый друг" чукотского и эскимосского народов, как называла его не лишенная иронии местная аляскинская печать.
- Господа! - высокопарно произнес он, делая страдальческое лицо. - Вы меня глубоко обижаете. Почему не сообщили мне о своем приезде? А сейчас собирайтесь. В местном отеле вам приготовлены номера. Вы должны отдохнуть, мистер Сорокин и мистер Драбкин. Вы не имеете права отказываться, ибо нарушаете постановление мэра города Нома, который не разрешает ставить палатки на пляже.
Сорокин и Драбкин переглянулись.
Омрылькот был несколько озадачен. Мистер Томсон никогда не приглашал ни его самого, ни его земляков в гостиницу, которая предназначалась здесь только для белых. Ясно было, что все почести адресованы учителю и милиционеру.
- Пойдемте, дорогие друзья! - Томсон обратился и к остальным.
На автомобиле мистера Томсона переправились в отель - небольшое двухэтажное здание в центре города. У входа горело несколько электрических фонарей, освещающих витрину парикмахерской. В дверях радушно улыбались два кавказца - парикмахер и старый знакомый Магомет Ахметов.
- Большевики! - услышал за своей спиной Сорокин.
Всем отвели по небольшой комнате. В номере у кровати стоял пузатый комод со множеством ящиков, на нем - жестяной эмалированный таз и кувшин. Сорокин долго искал рукомойник и, не найдя его, решил уже ложиться так.
- Рукомойников у них нет, - злорадно сообщил вошедший Драбкин. - А еще Америка! В тазике моются…
- Как это в тазике?
- Вот так… Наливают воду и моются… в грязной, - пояснил Драбкин. - Черт знает что!
- У всякого народа свои обычаи, - заметил Сорокин. - Меня другое заботит: мы все время сотрудничаем с буржуазией.
- В каком смысле? - насторожился Драбкин.
- В Улаке нашими первыми помощниками оказались Омрылькот и шаман Млеткын, а тут - торговец Томсон.
- Это верно, - вздохнул Драбкин. - Но, с другой стороны, в нашем положении это вроде нэпа. Если смотреть в корень, то мы заставляем их работать на Советскую власть.