Глава двадцатая
И вокзал, и привокзальная площадь, и улица, берущая отсюда свое начало, - все было новым, большим, красивым, и Брянцеву показалось, что в Ярославле он никогда не был. Только выйдя из троллейбуса на площади Волкова, он узнал город. Здесь многое оставалось нетронутым с тех пор, как он уехал в Сибирск: и здания гостиниц, и любопытный по своей архитектуре театр имени Волкова, выдержанный в стиле модной для начала века модернизированной московской классики.
С гостиницей ему повезло. Вчера закончилось какое-то межобластное совещание, и свободных номеров было много.
Наспех побрившись, Брянцев вышел на улицу, подошел к газетному киоску. Но газету так и не купил. Его внимание привлек стенд шинного завода с фотографиями новых шин, новых цехов.
Да, изменился завод за тринадцать лет. Непостижимо быстро бежит время! Двадцать три года прошло с той поры, как, окончив школу, он появился в Ярославле и поступил в сборочный цех ЯШЗ.
Ох и хлебнул он тогда горя! Работа не клеилась, он никак не мог научиться, казалось бы, нехитрому делу надевать браслет на барабан по центру - обязательно перепускал, и потом приходилось возвращать его обратно. Но с первым браслетом было еще не так трудно, он сравнительно легко перемещался по металлическому барабану. А вот с остальными мучился. Браслет слипался с браслетом, образовывались складки, которые потом никак не удавалось расправить. Его учитель Семен Гаврилович, старый, опытный сборщик, отличавшийся завидным педагогическим терпением, и то не выдерживал. Даже грозился отправить в отдел кадров, чтобы дали работу попроще. "Чего ты к сборке прилип? Почему в грузчики не подашься? - не раз говорил Гаврилыч. - Силища у тебя - как у молодого медведя, а сноровки никакой. - И снисходил: - Ладно, еще раз покажу".
"А может, Гаврилыч тупой, как дуб, научить не умеет", - ухватился было Лешка за спасительную мысль, и несколько дней она поддерживала душевные силы. Но Семену Гавриловичу дали второго ученика, и по виду щупленького, и с лица глупенького, и будто на смех названного родителями Антеем, а дело у него через неделю пошло. Лешка чуть не плакал от стыда и зависти, чувств ему незнакомых, - не приходилось до сих пор ни себя стыдиться, ни другим завидовать.
Он ходил по цехам, присматривал на всякий случай другую работу. Можно было устроиться в резиносмесилке, в вулканизационном отделении. Но отступать не хотелось. Самолюбие, только самолюбие удерживало его в этом цехе, заставляло терпеть и ругань Семена Гавриловича, и насмешки Антея.
"Доходяга, - зло думал Лешка. - Я же тебя одним ударом с ног сшибу". А доходяга собирал покрышку за покрышкой, посвистывал да отпускал шуточки: "Велика фигура, да дура", "Балбеса учить - что мертвого лечить".
Как удалось ухватить правильный прием надевания браслета, Лешка понять не мог. Получилось так же, как с плаваньем. Барахтался, барахтался, наглотался воды столько, что живот раздулся, как барабан, и неожиданно поплыл уверенно и легко, словно всю жизнь плавал. И тоже понять не мог, как это получилось и как можно не уметь плавать. Но с того дня все пошло по нарастающей. Антей норму еще не выполнял, а Лешка уже дотянул до нее. Семен Гаврилович глазам своим не верил. Он всегда кичился тем, что видит птицу по полету, что определяет возможности ученика по первому дню работы, и вдруг из парнишки, которого он всем аттестовал как пентюха, вышел настоящий сборщик. Несколько раз Семен Гаврилович подсматривал из-за угла, не плутует ли Лешка, не шпарит ли без оглядки, не обращая внимания на дефекты. Шел и на крайнюю меру: брал собранную им покрышку и беспощадно разрезал в нескольких местах. Однако обнаружить погрешностей не мог.
Брянцев так ушел в воспоминания, что не заметил, как опустел вагон трамвая. Только когда на конечной остановке пассажиры снова заполнили вагон, выскочил из него и направился к зданию заводоуправления.
Честноков не поднялся навстречу гостю. Взглянул на него исподлобья и холодно спросил:
- Что, людей переманивать явился?
- Нет, я с мирными намерениями, с челобитной. Пришел, как говорят в Сибири, в правую ногу пасть.
- Почему в правую?
- Не знаю. Очевидно, левая считается дурной. Недаром же существует выражение: "С левой ноги встал".
Только теперь Честноков поднялся из-за стола. Среднего роста, плотный, с совсем небольшой сединой, хотя ему за пятьдесят. Лицо собранное, волевое, но очень живое.
- Вот полюбуйтесь на коллегу, - обратился он к человеку, утонувшему в кресле перед столом. - Это Брянцев, знаменитый нарушитель спокойствия. Послал ему пять рабочих в помощь налаживать производство шин со съемным протектором, так он двоих переманил, и самых лучших. Что вы на это скажете? С виду такой приятный, выглядит вполне джентльменом, прямо положительный герой. А на ходу подметки срезает. Знакомьтесь.
Брянцев подошел к человеку в кресле, тот подал ему маленькую, но удивительно сильную руку.
- Парнес, - отрекомендовался коротко и повернулся к Честнокову: - Я двинусь, пожалуй.
Нагнувшись, он взял лежащие между креслом и столом костыли, с трудом встал и пошел к двери, умело перебрасывая груз своего тела с одного костыля на другой.
- Ты смени гнев на милость, - сказал Брянцев. - Я ведь на тебя работаю. Твои шины со съемным протектором хлопот мне доставили немало.
- Не на меня, а на народное хозяйство, - сухо поправил его Честноков. - Ну, выкладывай свою челобитную. Выпутался с антистарителем?
- Еще нет.
- Приехал и меня запутывать?
- Но это же не для себя, а для народного хозяйства.
- Не знаю, - отрезал Честноков, но все же позвонил секретарше и попросил вызвать начальника центральной лаборатории Кузина. Потом обратился к Брянцеву: - С этим одержимым знаком? Парнесом? У него невероятно заманчивая идея - делать каркас не из кордного полотна, а из одиночной кордной нити, наматывая ее, как на катушку. Решение задачи сулит колоссальное сокращение трудовых затрат и увеличение стойкости покрышек. Сам понимаешь: устраняем влияние индивидуальных качеств сборщика. Кстати, как ты к одержимым относишься?
- Побольше было бы одержимых, ближе было бы к коммунизму.
Лицо у Честнокова потеплело.
- Я тоже за одержимых. А мы с тобой разве не одержимые? Ну попробуй заставь человека с холодной душой самому вертеться с утра до ночи и эту махину вертеть. - Честноков показал на огромную фотографию завода, снятого с птичьего полета. - Не заставишь. Я вот уже двадцать пять лет верчу.
- Удивляюсь тебе, Владимир Петрович. Я недавно на этом электрическом стуле сижу, и уже седина начала пробиваться. Что же дальше будет?
- Дальше? Лысина. А лысине седина не страшна.
Честноков взглянул на густую шевелюру Брянцева и рассмеялся. Лицо его сделалось юношески задиристым.
"Широко размахнулся Честноков", - с восхищением подумал Брянцев. Он представил себе шинный завод будущего. Ряд сложных, но негромоздких станков с огромной скоростью производят сборку шин. Конечно, останутся резиносмесилка, вулканизационное отделение, тоже видоизмененные, но все, что связано с кордом, с его пропиткой, сушкой, обрезинкой, раскроем, изготовлением браслетов, - все эти трудоемкие операции и громоздкие агрегаты уйдут в прошлое. И фабрики, изготавливающие из нитей миллионы метров кордного полотна, будут не нужны. А потом химики найдут такой полимер, из которого можно будет отливать шину целиком, как сейчас делают детские игрушки. Ведь свершили советские люди чудо, в которое никто на Западе не верил, - открыли способ изготовления искусственного каучука из спирта. И когда! Еще в тридцать втором году.
Честноков просматривал какие-то бумаги, забыв на некоторое время о Брянцеве, потом произнес:
- Безусловно, задача это не простая, и, может быть, не один год уйдет на ее решение. На этом революционном пути одинаково возможны и жестокое поражение, и блистательная победа. Но понимаешь, жизнь без перспектив, без дальнего прицела - это не жизнь.
Вошел Кузин, поздоровался, пытливо заглянул Брянцеву в глаза.
- Ты почему не попробуешь их антистаритель? - спросил Честноков.
- И не буду пробовать, - категорически заявил Кузин. - Так же люди не поступают. Мы почему-то всем заводам рассказываем, что мы делаем и как делаем. А они продают кота в мешке. Прислали полтонны какой-то муры - и извольте вести с нею опыты. А что это такое? С чем ее едят? Спросил Целина, что за снадобье, - темнит, в секрете, видите ли, держит. Ну и пусть со своими секретами катится.
- Поганец, - зло сказал Брянцев.
- Кто? - грозно спросил Честноков.
- Целин, конечно.
- И Целин не поганец, - возразил Честноков. - Я его до сих пор с благодарностью вспоминаю. Он нас на Ленинградском шинном заводе прямо-таки спас со своим предложением изготовлять шины на барабане. До него по три - три с половиной покрышки собирал сборщик, а на барабане стал делать по восемнадцать - двадцать. В шесть раз больше. Человек он неорганизованный, но голова у него…
- Голова хорошая, - подтвердил Брянцев, - генератор идей. Вот нервишки подводят… Очень уж бит жизнью. И все боится, что его обворуют.
- Воруют те, у кого своих идей нет. А у нас, слава богу, их избыток, можем на сторону отпускать, - заносчиво произнес Кузин.
- Но, но… - остановил его Честноков.
- К чему относится "но, но"? - улыбаясь, спросил Брянцев. - К избытку идей или к отпуску на сторону?
- К скромности. А вот антистарителем, Юрий Сергеевич, займись. Потребуй, чтобы тебе выслали точный анализ, если только этот антистаритель сам еще не состарился, - и давай. Не возражай. В этом Брянцеву надо помочь определиться. Мнение двух заводов уже никакой институт не опрокинет. Опыты не в пробирке ведем, а на стендах и на дорогах. За наши шины он помогает воевать, и мы ему должны помочь. Задача-то важнющая - долговечность резины. Тут не только освобождением от импорта пахнет, но и возможностью экспорта. Валюта не из дома, а в дом. И немалая. Миллионов на десять. - Он повернулся к Брянцеву: - А ты все-таки отчаяка, люблю таких и только потому с тобой разговариваю. Иначе на порог не пустил бы. Двух лучших сборщиков уворовать! Эх-эх! Завод смотреть будешь?
- Конечно.
- Посмотри, посмотри. Не узнаешь. В новые цеха зайди - чисто, просторно, светло. И на испытательную станцию. Нет такой второй в Союзе. Даже ни в одном институте нет. Да, кстати, скажи откровенно: вы свой общественный институт не от бедности организовали? У вас ведь и лаборатория послабее, и конструкторские отделы тоже. У нас их три. Один специально по новым шинам.
- Как сказать, может, и от бедности, а может, от богатства, - раздумчиво ответил Брянцев. - От духовного богатства людей. Мы, руководители, чем грешим? Берем только то, что приносят нам люди. Готовенькое. Ну как в скупочном магазине на приисках принимаем самородки. А золотоносную жилу разрабатывать надо. Крупица к крупице - право же, неизмеримо больше, чем любой самородок. Надо не только ждать, когда тебе принесут, но и побуждать людей к тому, чтобы они несли, чтобы искали.
- Я могу идти, Владимир Петрович? - нетерпеливо спросил Кузин, хорошо знавший, что возражать директору можно только до получения распоряжения. Получив, оставалось выполнять.
- Об одном я хочу попросить товарища Кузина, - заторопился Брянцев, - поборите свою антипатию к автору антистарителя. Это ведь тоже влияет на исход экспериментов.
- Да, да, ты мне смотри, - пригрозил Честноков. - Проверь серьезно и основательно. Слово ярославцев должно быть весомо и, главное, доказуемо.
В кабинет кто-то вошел. Лицо Честнокова просияло. Брянцев невольно обернулся: кого это так приветливо встречает директор? - и увидел Пилегина, сотрудника ЦНИИШИНа. Это он создал целую серию остроумнейших сборочных станков и постоянно огорошивал заводы-изготовители тем, что вносил к ним бесконечное количество улучшений.
- Хорошо живешь, Владимир Петрович, - сказал Брянцев. - Один ученый из дверей, другой в двери. А ко мне ни одного черта не заманишь.
- Вот, вот, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, - с деланным возмущением произнес Пилегин. - Как раз вот этот черт прямо из Сибирска сейчас.
- Да ну? Что на заводе? - спросил Брянцев, хотя этой ночью, перед самым отъездом, говорил с Бушуевым.
- Все в порядке! - Пилегин достал пачку эскизов. - Ваши исследователи кучу поправок подбросили к моему последнему станку. И есть с изюминкой.
Честноков подошел к Брянцеву, положил руку ему на плечо.
- Знаешь, чем мне этот мужик нравится? - кивнул в сторону Пилегина. - Он бог в своей области, а любую дельную поправку от любого человека не только без обиды, но даже с радостью принимает. Наши ему однажды тоже целый ворох всевозможных решений подкинули. Не все он принял, это естественно, но принял многое. А другому попробуй заикнись, что в его конструкции или в рецепте что-нибудь неладно. Да он тут до небес взовьется! Амбиция, обиды! Не рад будешь. И не только ученый мир этим грешен. Например, скажи тебе, что не так завод ведешь…
- А тебе? - прищурился Брянцев.
Честноков ничего не ответил.
- Я бы на вашем месте, Алексей Алексеевич, на завод не торопился, - доверительно сказал Пилегин, уводя Брянцева к окну. - Жена Кристича совершенно обезумела от неизвестности, и ваш зам Карыгин заверял ее, да и других, что директор не приедет до тех пор, пока не отыщет его.
- Но не мог же я мотаться по Средней Азии, оставив завод. Там и без меня ведут поиски, всю милицию поставили на ноги.
Вошла секретарша.
- Владимир Петрович, тренер "Шинника" просит принять.
Пилегин и Брянцев переглянулись. Они хорошо знали, каким патриотом заводской футбольной команды был Честноков, как болезненно переносил поражения (как раз накануне "Шинник" проиграл), и решили ретироваться.
- Разреши пройти по заводу? - сказал Брянцев.
- Пожалуйста, - с готовностью сказал Честноков. - Только уговор: не вздумай переманивать. Иначе…
Брянцев ходил из пролета в пролет, из корпуса в корпус и испытывал острое сожаление оттого, что у него мало времени. Засел бы он тут недельки на две - привез бы множество новинок. Ведь внедрение передового опыта по-прежнему идет самотеком. Каждый дует, во что горазд. Кто хочет, тот ищет, перенимает, кто не хочет - свою лапу сосет.
Вот опять у сборочного станка чисто местное приспособление - прикатчики незнакомого ему типа. И станок какой-то непонятный - основные узлы Пилегина, а остальная оснастка не его.
- Чей станок? - спросил Брянцев первого попавшегося ему человека, с хозяйским видом расхаживавшего по пролету.
- Наш, ярославский, - не без гордости ответил тот и вдруг воскликнул: - Лешка! Ты?
Брянцев с трудом узнал в плечистом, полноватом для своих лет человеке не кого иного, как Антея, а когда узнал - смутился. В ту пору отношения у них так и не сложились. Сначала он завидовал Антею, потом Антей завидовал ему. Правда, зависть у них была разная. Брянцев напрягал все силы, чтобы догнать своего соперника, а Антей, когда остался позади, злился, но особой прыти не проявлял и сил не тратил. Когда Брянцев ушел в институт, они холодно простились, и, как ни странно, этот холодок проступил и сейчас, спустя столько лет.
Они стояли, рассматривали друг друга и не знали, с чего начать разговор.
- А ты здоровый стал и важный, хотя и тогда фигурой отличался, - не особенно дружелюбно произнес Антей. - Небось уже большим начальником работаешь. Кем?
Не захотелось почему-то Брянцеву назвать свою должность, и он сказал:
- Вроде бы начальником.
- Начальник цеха? - допытывался Антей.
- Да нет, директор.
- Ишь ты, - с уважительной завистью произнес Антей. - Сколько же ты зарабатываешь?
Брянцев невольно усмехнулся:
- Ты лучше спроси, сколько я часов в день работаю, сколько ночей на неделе не сплю, сколько раз отпуска за работой проводил, сколько бит был, сколько шкурой своей рисковал. А ты сразу - заработок. По труду и заработок.
- Ну да, оно, конечно, так… - сказал Антей и заторопился. - Проста, сегодня у меня дело на участке плохо идет.
- А вообще как идет?
- Ничего, - уклончиво ответил Антей. - В начальники податься - образование не пускает. Хорошо тебе: инженер.
Брянцев не стал с ним пререкаться, осведомился о здоровье их общего учителя Семена Гавриловича, передал привет и пошел дальше.
В конце концов он заплутался в лабиринте новых и старых корпусов, крытых переходов и, к стыду своему, вынужден был спросить дорогу в испытательный цех.
Он помещался в новом трехэтажном корпусе, который протянулся вдоль другого корпуса, тоже нового и большого. Брянцев знал, что испытательная станция здесь самая большая в стране, но действительность превзошла его ожидания.
В огромных двусветных залах можно разговаривать, только крича человеку в ухо, настолько силен здесь шум множества стендов для испытания шин. Со скоростью в шестьдесят - семьдесят километров катились шины разных конструкций по отполированной поверхности маховиков, стучали о плицы, имитирующие неровности почвы. Но были в этом здании и тихие залы, где в термокамерах испытывали шины на морозостойкость и на тепловое старение.
- А эти стенды почему закрыты кожухом? - спросил Брянцев встретившегося ему начальника цеха.
- Обкатываем шины при температуре в шестьдесят градусов, - охотно объяснил тот и открыл задвижку на небольшом отверстии, из которого вырвался поток горячего воздуха. - Это шины в тропическом исполнении. А вот то, в углу, - камера для гидравлических испытаний - рвем шины под давлением изнутри.
Вечерело. Изрядно уставший от обилия впечатлений, Брянцев вышел с завода. Направо от него протянулись через Волгу пять арок железнодорожного моста. Несметное количество бомб бросали на мост гитлеровские летчики в годы войны, но так и не смогли попасть в цель.
Стоя на остановке в ожидании трамвая, Брянцев заметил на здании, не принадлежащем заводу, выполненный из светящихся неоновых трубок призыв: "Повысим ходимость шин!", огромнейшую автопокрышку с буквой "Я" посредине и строки какого-то стихотворения. Подошел поближе, прочитал:
Резинщики, помня о нуждах нашей страны,
Столько продукции дать вы должны,
Чтоб наше хозяйство, наши машины
Вдоволь имели лучшей резины.
Алексей Алексеевич улыбнулся непритязательности стиха и предприимчивости шинников. Эти неоновые надписи уместнее было бы расположить на здании заводоуправления, но там они были бы не так заметны, а здесь всем бросались в глаза.
Из окна трамвая Брянцев увидел общежитие химико-технологического института. В нем проведено пять трудных лет. Стипендия была небольшая, и хотя он подрабатывал на сборке (рабочих не хватало, каждой паре рук радовались), денег у них никогда не было. Тася иногда устраивалась на работу, но нигде подолгу не задерживалась и выручала только тем, что часто ездила на побывку в Темрюк. Возвращалась она нагруженная продуктами и устраивала пиршество.