Как ни грубы, как ни элементарны доводы Приданцева, они все же заставили задуматься. Сборщики часто попадали в подобное положение. Слишком тонкое дело - производство протекторов. Отрезанная резина садится, сокращается по длине, и не всегда машинист шприц-машины может предусмотреть размер усадки. С этим злом боролись, но устранить его не могли.
- Так что же, значит, так и будем выпускать брак? - наседал Целин.
В ответ - молчание.
- Не знаю, как этот вопрос решать технологически, - подал голос Кристич, и все обернулись в его сторону, - но с таким, как Приданцев, я работать не буду. Честно говоря, многие нарушают технологию, но они все-таки имеют совесть - знают, что грубое нарушение - это прежде всего человеческая жизнь, а может быть, даже несколько жизней. Если бы мы делали галоши - там еще куда ни шло. Раньше износились или позже - плохо, конечно, но не так страшно, потребитель переживет. А вот когда переполненный автобус пойдет под откос… В общем, нужно отстранить Приданцева от сборки и за версту не подпускать.
Нет ничего тяжелее осуждения товарищей. Если корит и пробирает администрация - это не так доходит. Это одна из обязанностей руководителей, и многие ею злоупотребляют настолько, что нагоняи входят в привычку, к ним вырабатывается иммунитет. А вот когда твой брат, рабочий, не хочет с тобой стоять рядом, трудиться под одной крышей, когда с тобой перестают здороваться - такую кару не выдерживают даже самые толстокожие. Что такое наказание отчуждением, Приданцев испытал, когда вскрылась его проделка с профсоюзными взносами. Отчуждение было тем страшнее, что возникло не по сговору. Он чувствовал, что стал противен всем и каждому в отдельности. Прошлые его грехи одни забыли, другие простили, и только-только наладил он отношения с коллективом - снова такой провал. Вот почему после разящих слов Кристича он сжался и поник.
- Что с ним делать, пусть профсоюзная организация решает, - сказал Целин. - Меня другое волнует: как сделать невозможным такой вид брака?
- Есть одно соображение, - тихо, как всегда, произнес Дима Ивановский и настороженно посмотрел на Целина. Очень уж тот был распален и в таком состоянии мог оборвать, не дослушав.
- Выкладывай!
- Что если протекторы делать так, чтобы они ни в коем случае не были длиннее? Или по норме, или короче.
- М-да-а! - многозначительно произнес Целин. Только уважение к Диме удержало его от едкой реплики.
- А короткие зубами натягивать? - спросил кто-то из сборщиков.
- А если потом стык разойдется? - спросил другой.
- Дайте договорить, - остановил нетерпеливых Ивановский. - Под рукой у сборщика должны быть прокладки разного размера. Не сошелся протектор на сантиметр - сантиметровая, на дюйм - дюймовая.
- Значит, уже два стыка получится, - не выдержал Приданцев, смекнув, что даже его дельная реплика будет сейчас что-то значить.
- Наша резина, сдобренная восками, хорошо склеивается, - продолжал Ивановский. - На крупных станках итальянской фирмы Пиррели всегда протектор из двух половин, и ничего, мир не жалуется. - Он в упор посмотрел на Приданцева. - Кто не боится одного стыка, тому не страшны и два.
- Попробуем! - решительно сказал Целин. - Самый вредный страх у людей - страх опыта. Поручим это Диме.
- Лучший способ отбить охоту подавать идеи: сам подал - сам выполняй, - пошутил кто-то.
Поднялся Кристич.
- Я никак не пойму, что тут происходит. Занятие? Совещание? И почему среди нас все еще находится Приданцев? С ним закончено - и пусть катится отсюда подобру-поздорову. Я лично знать его не хочу!
Собравшиеся смотрели на Целина: что он скажет, как решит? А Кристич сверлил взглядом провинившегося сборщика. "Ну поднимись же, уйди, - говорил этот взгляд, - не заставляй брать тебя за шиворот!"
Однако Приданцев не двигался, будто прирос к стулу. Рвалась нить, соединявшая его с этими людьми. Его никогда не интересовало их расположение, он всегда ощущал себя над ними, но их неприязни боялся. У него мелькнуло было желание встать и демонстративно выйти, да еще дверью хлопнуть как следует, чтобы штукатурка посыпалась, - помирать - так с музыкой, но тотчас вспомнилась побасенка с моралью: "Если ты по шею в дерьме, то сиди и не чирикай". Решил не огрызаться.
Люди молчали. Понимали, что Приданцеву и так воздали должное, впереди у него еще административное взыскание, и выгонять его, как напрокудившего пса, не решались. У одних не хватало мужества, у других - жестокости, третьи раздумывали о том, как сами чувствовали бы себя, если бы случилось такое.
Кристич посмотрел на Диму Ивановского, посмотрел требовательно: помоги, мол. Тот только бровью повел как-то неопределенно. Не хотелось ему выступать против Приданцева, боялся, что заподозрят в личной неприязни, в зависти, - по выполнению нормы Приданцев шел одним из первых и всегда опережал Ивановского.
Разрядить обстановку решил Калабин.
- Пусть остается. Он нашими делами не болел, нашей жизнью не жил - все больше козла забивал да на огороде копался. Так пусть хоть напоследок узнает, чем его товарищи дышат, какие дела вершат.
Приданцев почувствовал, что разговор идет на полном серьезе. Злость закипела в нем. Захотелось выругаться, да так, чтобы тошно всем стало. Но снова остановил себя: не хотел сжигать за собой мосты.
Кристичу вскоре стало ясно, что попал он не на совещание и не на занятие. Просто собрались исследователи, как собирались часто, потому что всех взволновала история с ашхабадскими шинами. А раз уж собрались, то и пошли разговоры о том, о сем - что кого интересовало.
Салахетдинов рассказал о том, что активисты первоуральского трубного завода решили организовать у себя общественный институт, но обком профсоюза их не поддержал. Надо вмешаться, послать письмо в обком. И Салахетдинов зачитал составленное им письмо. Оно было горячее, едкое, убедительное.
- "Нас крайне удивляет ваша позиция, - звенел его голос. - Профсоюзы призваны развивать общественные начала в деятельности наших организаций, обобщать и распространять положительный опыт. Новое властно вторгается в нашу жизнь, и надо открывать ему зеленую улицу".
- Не слишком ли громко сказано? - поморщился Кристич, не любивший трескучих фраз.
- Ничего, ничего, для глухих можно и погромче, чтобы услышали, - возразил Салахетдинов и зачитал конец письма: - "Высылаем вам подробные материалы о нашем институте и надеемся, что вы измените свою точку зрения".
Дима Ивановский растроганно посмотрел на Салахетдинова. Казалось бы, какое дело резинщику до металлургов? Металлурги все время в центре внимания, о шинниках надолго позабыли и только недавно заговорили в полный голос. Сам Салахетдинов сколько раз сердился, читая сообщения о металлургах. А наскочил на заметку в "Труде" - и задело его за живое, захотел и металлургам помочь, и новому начинанию. Какое письмо написал!
- Ну так что, подпишем письмо? - спросил Целин, почему-то скосив глаза на Приданцева.
- А удобно ли? - подбросил осторожнейший и тишайший Калабин. - Что же получается? Профсоюзы нас должны учить, а выходит, мы профсоюзы учим.
- Учит тот, кто больше понимает, - лихо ввернул Кристич. - В этом случае мы понимаем больше и вправе вправлять мозги.
- Не профсоюз учим, а руководителя профсоюза, - уточнил Дима Ивановский. - Что, разве не может сидеть чинуша на таком месте? Может.
Поспорили, прикинули и так и эдак и решили не только подписать письмо, но для большей действенности копию его отправить в ВЦСПС. Пусть там знают, какой деятель подвизается у них. И пусть этот деятель зашевелится от такой припарки с двух сторон.
Вмешательство в чужие дела заставило заговорить о своих. Берутся других учить, а у самих тоже не все благополучно. Многие инженеры бегают от института, как от огня. А начальник центральной заводской лаборатории до сих пор относится к институту с недоверием. Норовит то одно, то другое исследование провести силами своих сотрудников, хотя есть указание директора, прямое и категорическое: без рабочих-исследователей никаких работ не проводить. Причем интересно получилось: когда организовывали институт, были и противники и такие, кто относился к этой затее равнодушно. Но противники, вроде Гапочки, давно уже перешли в разряд друзей, а равнодушные так и остались равнодушными. Их-то и нужно раскачать.
Однажды Дима Ивановский бросил в их адрес: "Легче человека идущего заставить идти в другом направлении, чем поднять лежащего и заставить идти". Особенно беспокоят его равнодушные из молодых инженеров, и сейчас он сосредоточивает внимание на них. Крепкие, здоровые, сил хоть отбавляй, а отработают свое - и баста. Больше ничем не интересуются. Спят. Не разбудишь - через несколько лет из них мещане с дипломами получатся. Он предлагает собрать молодых специалистов и поговорить с ними начистоту.
Эти сборища в общественном институте всегда возникали из необходимости - и не только в случаях чрезвычайных происшествий. Предложил один человек или группа рабочих что-то новое, интересное - идут в заветную комнату уточнять, выяснять, спорить. Высказывания здесь не регламентируются ни повесткой дня, ни временем, ни формой изложения. Говорит кто хочет, как хочет, о чем хочет. Если кто и "загнет", не спешат осмеять, опрокинуть, приклеить ярлык. Ведь даже из неправильной мысли, из ошибочного суждения можно извлечь полезное.
Правом безнаказанно "загнуть" воспользовался и Гольдштейн.
- Я до сих пор не могу понять, почему плановики требуют с шинников такой же экономии в зарплате, как, допустим, на кирпичном заводе. У шинников доля зарплаты в общей стоимости продукции минимальная - всего четыре процента, а у кирпичников - тридцать. У нас баснословно дороги каучук, сажа, химикалии. И главный резерв снижения себестоимости - не зарплата, а сбереженное сырье.
- А нас с кирпичниками стригут под общую гребенку, - пробасил Каёла. - Парикмахеру-то легче корнать всех под нулевку, чем для каждого клиента машинку подбирать.
- Надо, не стесняясь, подсказать это планирующим органам, - продолжал Гольдштейн. - Многое сегодняшнее виднее снизу, точно так, как многое завтрашнее виднее сверху.
Гольдштейна поддержали и поручили ему написать проект докладной записки в Госплан федерации.
Снова вниманием собравшихся овладел Целин. Решил посоветоваться с активом о плане работы института на будущий год. Странно, казалось бы: общественный институт - и план. Какое тут может быть планирование? Кто определит, что и в каком объеме принесет каждый? Однако планировать нужно. План составляется и на тех, кто что-то принес, и на тех, кто ничего не принес. Не беда, что не принес. Поразмысли, подумай над чужим. Чужое в наших условиях - тоже свое, идет на общее благо. Потом, чего доброго, и у тебя появится потребность думать, искать, гляди - и свое что-нибудь предложишь. А предложишь раз - примут, подбодрят - и ты уже заболел неизлечимой болезнью новаторства, ищешь новое и не понимаешь, как мог жить раньше спокойной, уравновешенной жизнью.
Целин, не торопясь, зачитывает план, дает по каждому пункту пространные разъяснения, отвечает на вопросы.
О многих работах Кристич знает. Но появились и неизвестные ему. Например, исследование органического активатора вулканизации.
- Откуда он взялся? - спрашивает Кристич.
Целин рассказывает, что на съезде Химического общества имени Менделеева встретил одного профессора. Тот проявил большой интерес к их поискам и предложил свои услуги. Прислал в пробирке образец своего препарата, здесь его попробовали и ахнули. Мельчайшая доза не только ускоряет процесс вулканизации, но и действует как противоутомитель. Сейчас рабочие-исследователи ищут способ быстрейшего получения этого препарата в промышленных масштабах.
Слушая Целина, Кристич радовался. Он боялся, что исследования на участке резиносмешения затихнут. Нет, оказывается, работы непочатый край. В плане исследование ИРИСа-7, ИРИСа-8, и так, наверное, будет без конца, потому что нет пределов для лучшего.
В числе сотрудничающих с институтом рабочих-исследователей появились новые научные организации - автодорожный и проектно-технологический институты и Кольский филиал Академии наук. Исследователи живо откликнулись на их просьбу проверить и реализовать несколько смелых замыслов.
- Удивительное дело, - размышляет вслух Кристич. - Чужие к нам тянутся, а НИИРИК бежит без оглядки, да еще гадить старается.
Реакция на реплику была неожиданно бурной: людей разобрал смех. Все уже устали и были рады внезапной разрядке.
Масла в огонь подлил и Целин.
- А я, ребята, решил поступить по-собачьи: в ту подворотню, где бьют, не заглядываю. К Хлебникову больше ни ногой. Мое прибежище теперь - шинный институт.
Когда расходились, Целин подошел к Кристичу, дружески обнял его.
- Намаялся?
- Голоднул напоследок. Возвращаться пришлось неожиданно, за неделю до получки, а денег только на билет оставалось. Натощак ехал.
- Знаешь, о чем мы тут с Брянцевым договорились? Надо нам молодежь, которая поступает на завод, - а в основном идут из десятилетки, - знакомить с нашим институтом. Сейчас как прием проводится? Казенно. Поступит парень ну хотя бы на вальцовку - и такой однообразной покажется ему работа, что бежит он с завода без оглядки. А парня хорошо бы сразу зажечь, показать, что входит он в интереснейший мир. И если это сделать умело - он наш, шинник до конца жизни. А не загорится - грош ему цена. Вот чем мы и займемся. Надо экспонаты наши показать и непременно поведать о великом таинстве рождения резины. И не я буду это делать, а рабочие-исследователи. Ты, Ивановский, Калабин. Пусть ребята сразу проникаются уважением к рабочему человеку. А то ведь многие из них на рабочие профессии свысока смотрят…
Глава двадцать четвертая
Одиннадцать недавних школьников переступили порог института рабочих-исследователей. И с ними один школьник - Валерий Ракитин. Он уже несколько дней живет в заводском общежитии, уже исходил Сибирск вдоль и поперек, а на этот раз Брянцев пристроил его к группе молодежи, поступающей на завод.
Ребята сразу перезнакомились, разоткровенничались и прикидывали, кем стать. Только Валерик держал в секрете мотивы своего появления и на вопросы отвечал неопределенно, даже немного загадочно.
Школьников провели по цехам, оглушили шумом машин, ошеломили разнообразием технологических процессов, пропитали запахом резины и посыпали сажей. Они прослушали нуднейшую лекцию по технике безопасности или, вернее, об опасностях техники, чуть было не заснули вначале, а в конце многим захотелось вернуть свои приемные листки. Очень уж много всяких "нельзя". Того нельзя, этого нельзя, и если поверить лектору, то вскоре останешься без ног, без рук, а может быть, и без головы. Только благодаря Эдику Крылышкину не сбежали домой. Этот рослый и смышленый не по летам паренек с задатками вожачка сказал, когда они, выйдя в коридор, рассуждали о том, как бы отсюда смыться:
- Да что вы, братцы! Этот, с позволения сказать, лектор выдает на уровне наших бабушек: не ковыряй в носу - дырку проковыряешь, не болтай ногами - ноги отвалятся. Все гораздо проще и легче!
И ребята не смылись. А Лидочка, у которой была звучная, красивая фамилия - Жемчугова, сразу решила получить квалификацию браслетчицы. Что это такое, она по существу еще не разобралась, но ее прельщало эффектное звучание слов: браслетчица Жемчугова. Ради этого стоило пострадать. И в анкете в институт (в какой, она тоже еще не знала) будет звучать неотразимо, и при знакомстве с парнями. Остальные специальности не казались ей такими романтичными. Сборщик, комплектовщик, наладчик. Вот еще вулканизаторщик неплохо. Лидочке хотелось, чтобы Эдик Крылышкин выбрал себе эту специальность. Такое единение мужского и женского начал - вулканизаторщик и браслетчица. Только фамилия у Эдика очень уж прозаическая - Крылышкин. Ему бы следовало быть, допустим, Огневым. Браслетчица Жемчугова и вулканизаторщик Огнев… Мир, преклонись! Но вся беда состояла в том, что Эдик не собирался стать вулканизаторщиком и думал лишь о том, как заработать производственный стаж.
А остальные девять? Трое из них были детьми рабочих и тоже хотели стать рабочими. А шестеро еще не избрали себе специальности и пытливо приглядывались ко всему, решая, куда оформляться.
Саша Кристич дал ребятам освоиться, осмотреть срезы шин, разложенные на столе. Ему понравились мальчишки. Они держались преувеличенно независимо, и вид у них прямо-таки глубокомысленный. На лицах девушек, кроме усталости и растерянности, ничего написано не было.
- Так вот, друзья, - начал Кристич. - Десять лет назад я окончил школу и поступил на наш шинный завод без особой охоты. "Ну что это за производство? - думал я. - Вроде галошного. Но только галоши делают для людей, а шина - галоша для автомобиля". Послали меня в резиносмесительное отделение. Были там?
- Были.
- Это где пол дрожит под ногами и все ходят черные, как негры, - высказал свое отношение к цеху один из ребят.
- Вот, вот! Я там и работаю. После смены еле отмоешься, а под глазами так и остаются черные круги. Девушкам в этом цехе нравится - не нужно глаза подводить. - Кристич бросил быстрый взгляд на Лидочку, которая "удлинила" себе глаза модными стрелками. - Работа меня сразу заинтересовала. Знаете чем? Таинственностью своей. Незначительные доли веществ, иногда граммы, неузнаваемо изменяют свойство резины. Тайны этих превращений еще далеко не раскрыты. Здесь - как в море: под тобой неизведанная глубина. А на глубине есть где понырять. Кстати, вы слышали о том, как была изобретена резина?
- Я знаю, - заносчиво бросил Валерка.
- А остальные?
Больше никто не знал, и Кристич рассказал один из вариантов легенды:
- Каучук вначале использовался как средство стирания написанного карандашом. Продавали его в аптеках кусочками. А чтобы они не слипались, обсыпали порошком - тальком либо серой. И вот однажды безвестный до того времени изобретатель, имени я не помню…
- Гудийр, - подсказал Валерка.
- …уронил кусочек каучука, покрытого серой, на жарко натопленную печь. Пальцами снять его было нельзя. Пока Гудийр искал пинцет, каучук прогрелся и вдруг приобрел совершенно другие свойства: из пластичного материала, которому легко придать любую форму, превратился в эластичный. Растяни его - и он снова принимает свои прежние размеры. Каучук стал резиной. Дальше - больше. Резину начали окрашивать в черный цвет, покрывая сажевым раствором. И снова открытие: раствор впитывался в нее и в десять раз увеличивал прочность. Вот что такое резина. Это каучук с серой и сажей, подвергнутый действию горячей воды или перегретого пара, так называемому процессу вулканизации.
Романтический ореол специальности вулканизаторщика померк в глазах Лидочки. Значит, в автоклавах нет никакого огня, никаких извержений. Пар или вода - вот и все… Кристич, внимательно следивший за хорошенькой девушкой, тотчас заметил скучающее выражение на ее лице и решил оживить беседу.