- Конечно, не затем, чтобы поучиться вашему опыту сева.
- Закончили… - сказал Еремин.
- Что-о? - не поверил помощник.
- Закончили! - весело повторил Еремин. - Так и передайте товарищу Семенову.
- Когда? - с тупым недоумением переспросил помощник. И тут же уверенно добавил: - Нет, не может быть.
- Может быть, может быть, - засмеялся Еремин. - Так и передайте товарищу Семенову: закончили. Закончили…
Если бы кто-нибудь в эту минуту открыл дверь в кабинет секретаря райкома, он немало удивился бы тому, что Еремин стоит у телефона и, почти приплясывая, с наслаждением повторяет в трубку одно и то же слово:
- Закончили. И товарищу Семенову передайте - закончили…
Опять прошел обильный, на всю ночь, дождь, до утра журчало с крыш и низвергались с крутобережья степные потоки, и после этого надолго вернулась хорошая, теплая осень. Стояли, что называется, золотые дни, озимь так и полезла наружу. Теперь можно без остатка отдаться и другим неотложным делам - зима стояла у дверей. Но как-то к концу дня Еремин, вернувшись из поездки в Бирючинскую МТС, увидел у себя на столе тускло-желтый листок телеграфного бланка, и все его радостное, несколько даже поэтичное настроение, вызванное интересными встречами и разговорами с людьми и той особой красотой осенних полей с изумрудно-розовыми всходами озимых, с лесополосами, пылающими, будто забытые в степи трактористами большие костры, мгновенно развеялось и уступило место досаде. То был вызов на очередное совещание в область. За полтора месяца Еремин уже побывал на шести совещаниях, не считая двух заседаний бюро обкома, и провел в общей сложности вне района девятнадцать дней. Девятнадцать из сорока пяти. Это в напряженнейшее время, когда подводились итоги минувшего года и закладывались основы будущего. И главное, Еремин успел уже твердо убедиться, что после одного-двух полезных совещаний, на которых произошел обмен опытом и мнениями, как быстрее и лучше претворить в жизнь решения сентябрьского Пленума ЦК, все эти затянувшиеся речи и постановления по поводу постановлений не только излишни, а прямо вредны.
Опять все тот же, только несколько освеженный последними данными доклад, тот же анекдот и те же исполненные пафоса жесты и металлический тембр в голосе у докладчика в знакомых слушателям местах. Но, что больше всего изумляло Еремина, эти жесты и пафос были, судя по всему, неподдельными. Докладчик искренне волновался, возвышал голос и жестикулировал, в четвертый или в пятый раз, на тех же самых местах того же самого доклада.
Люди, которых оторвали от их районов, колхозов, должны долгими часами сидеть и слушать почти уже наизусть выученный ими доклад о том, что нужно сделать, в то время как это давно уже все поняли и пора было делать это там, в колхозах, районах, а не убивать здесь время.
Дослушав доклад до половины - до того самого места, где приводился анекдот о директоре МТС, - и с трудом дождавшись первого перерыва, Еремин тихонько ускользнул в гостиницу, сел в машину и поехал к себе в район. Всю дорогу он почему-то оглядывался, и у него было такое чувство, что за ним гонятся. Только проехав полпути до района, он вздохнул свободнее.
Он надеялся, что его бегство с совещания пройдет незамеченным, но, как потом выяснилось, он не был исключением. Семенов заканчивал свой доклад при полупустом зале. И на следующее утро его помощник позвонил по телефону Еремину:
- Федор Лукич требует, чтобы вы дали объяснение вашей мелкобуржуазной распущенности.
- Я не совсем понимаю… - начал Еремин.
- Поймете на бюро обкома, - оборвал его помощник и повесил трубку.
Однако в обком по этому вопросу Еремина почему-то так и не вызвали. Но по иным признакам он понял, что им недовольны. К нему теперь относились явно холоднее и чаще теребили телефонными звонками и телеграммами, не упуская случая поставить в вину каждую мелочь.
Но это было все же лучше, чем присутствовать на совещаниях. Район заканчивал подготовку к зимовке, выдавали продукты на трудодни колхозникам, открылись курсы механизаторов. Еремин с облегчением думал, что пора всевозможных совещаний в области наконец безвозвратно прошла. И вот однажды помощник, взглянув на него с жалостью, опять положил на стол все тот же знакомый тускло-желтый бланк со словами: "…Ваша явка строго обязательна. Семенов". Правда, на этот раз не сообщалось, что за совещание созывалось в обкоме.
Еремин возмутился, хотел было не поехать, но потом с внезапной решимостью подумал; "Поеду". Он поедет, выйдет на трибуну этого совещания и выскажет все, что давно собирался сказать. Он скажет, что этого нельзя больше терпеть, так же нельзя, с позволения сказать, выполнять решения ЦК партии. Говорят о том, что необходимо выполнять эти решения, кажется, специально для того, чтобы самим уйти от действительного выполнения решений. Болтают о необходимости укреплять колхозный строй как будто для того, чтобы самим ничего не делать для укрепления колхозного строя.
Только уже в городе Еремин узнал, что на этот раз его вызвали не на очередное совещание, а на внеочередной пленум обкома. Недоумевая, что это значит и с чем может быть связано, он поднялся на третий этаж, в зал заседаний. И здесь он увидел выражение недоумения на лицах людей, которые, рассаживаясь по местам, пожимали плечами.
Пленум открыл Семенов. Из дверей своего кабинета он вошел в зал заседаний вместе с черноволосым мужчиной в темном костюме. Смуглое лицо его и спокойный подвижный взгляд кого-то Еремину отдаленно напомнили. Но, присматриваясь к этому человеку, он так ничего и не вспомнил. Незнакомый мужчина сел на стул в зале заседаний, а Семенов поднялся за стол президиума.
Еремин не мог не удивиться, что на этот раз Семенов, открывая пленум, говорил и держался в президиуме как-то непохоже на себя, необычно. Он как будто чем-то был озабочен или смущен, а может быть, то и другое вместе. Во всяком случае, в голосе его, когда он говорил о наличии кворума членов обкома, и в движениях не слишком заметны были те уверенность и твердость, которые всегда его отличали. Присматриваясь к лицу Семенова и к его неуверенным жестам, Еремин сперва сочувственно подумал, что он, вероятно, болен. Но после того как Семенов сказал, что пленум созван, чтобы избрать первого секретаря обкома, и назвал фамилию товарища, которого Центральный Комитет рекомендовал на эту работу, - Тарасов, - все сразу разъяснилось.
Услышав эту фамилию, Еремин вспомнил, где он прежде видел этого человека с темными глазами и спокойными движениями, который теперь поднялся на трибуну и рассказывал членам обкома о своей предшествующей жизни. Это было на фронте, первый раз на Волге, а второй - уже в Венгрии, у озера Балатон. Михаил Андреевич Тарасов - так полностью звали этого человека - был членом Военного совета армии и дважды приезжал в полк, в который входила и рота Еремина. Как тогда Тарасов казался многим офицерам и солдатам чересчур молодым для члена Военного совета армии, генерала, так и теперь он, пожалуй, был все еще молод для первого секретаря обкома. Семенов был старше его лет на десять - двенадцать. Но Еремин слышал и знал по газетам о Тарасове, что после войны он уже работал первым секретарем обкома в Сибири и на Украине.
Теперь он стоял на трибуне и кратко рассказывал обо всем этом, и ни по его облику, ни тем более по манере держаться ни за что нельзя было предположить в нем недавнего генерала и человека не нового на руководящей работе. У Семенова, который сидел за столом президиума, была, пожалуй, более соответствующая этому внешность.
Признаться, члены обкома все же были немного разочарованы. Конечно, ничего нельзя было возразить против тех данных об этом человеке, которые они только что узнали, - данные говорили сами за себя, - но все ожидали чего-то большего. Это чувство не рассеялось и после того, как новый секретарь обкома, поднялся за стол президиума на то место, где до этого стоял Семенов.
Ожидали, что новый секретарь скажет сейчас для знакомства хорошую речь, осветит задачи. И, признаться, вместе со всеми был несколько разочарован и Еремин, когда Тарасов, очутившись за столом и оглядев членов обкома коротким взглядом, негромко сказал:
- Я думаю, товарищи, всем задачи ясны. Решения Пленума ЦК нам известны, совещаний проводилось немало. Очевидно, в новых совещаниях нет нужды. Прежде чем вам помочь, мне нужно познакомиться с областью. Но если у кого из вас есть неотложные дела, прошу ко мне. А сейчас, по-моему, самое правильное - разъехаться и работать. - И, бросив короткий взгляд на окна, он закончил: - Идет зима.
После некоторых колебаний Еремин все же решил пойти к новому секретарю. Конечно, не зная положения в области, он пока ничем существенным не сможет помочь району. Но был один вопрос - все тот же вопрос планирования на будущий год, - который не терпел больше отлагательств, и, если его не решить немедленно, сейчас, опять придется хозяйствовать целый год по старинке.
Кроме Тарасова в его кабинете находился еще один человек - немолодой, довольно грузный мужчина. Он сидел у окна, рядом, на подоконнике, лежала шляпа. Когда Еремин вошел, Тарасов и этот мужчина о чем-то разговаривали. Увидев Еремина, они прекратили разговор. Тарасов, слегка сощурив глаза, всматривался в подходившего Еремина.
Еремин решил не напоминать ему об их встречах на фронте: мало ли с кем тогда встречался Тарасов, будучи членом Военного совета, и не мог же он помнить всех, тем более командира роты, с которым разговаривал всего два раза. Но Тарасов, всматриваясь в Еремина, вдруг сам шагнул навстречу и, протягивая руку, сказал:
- Мы с вами, кажется, уже встречались.
- Да, - подтвердил Еремин.
- Но когда? - спросил Тарасов.
- В первый раз в ноябре сорок второго года… - начал Еремин.
- В Сталинграде, - перебивая его, досказал Тарасов, - а второй раз на озере Балатон после атаки танков.
- Там, - кивнул пораженный Еремин. Он и сам редко забывал человека, с которым встречался хоть один раз в жизни, но такой памяти мог только позавидовать.
- Мне сегодня везет на встречи. - Тарасов взглянул на незнакомого Еремину мужчину. Тот сидел у окна и с интересом наблюдал за их встречей. - Я вас видел на пленуме, вы, должно быть, работаете секретарем райкома? - снова поворачиваясь к Еремину, спросил Тарасов.
- Да.
- В каком районе?
У него, по-видимому, существовало правило в первые же минуты знакомства с человеком стараться узнать о нем все то, что нужно было знать, чтобы потом не возвращаться к этому во время разговора.
Еремин назвал свой район.
- Это не ваш район, мне рассказывали, последним в области закончил сев? - И Тарасов как-то по-новому, внимательнее, посмотрел на Еремина. И незнакомый мужчина при этом вопросе пошевелился на стуле. Еремин подумал, что этот человек приехал, наверное, в область из ЦК.
Нетрудно было догадаться, кто мог рассказать Тарасову о районе. Все же Еремин захотел убедиться.
- Вам об этом товарищ Семенов рассказал?
- Я полагаю, не так должно быть важно, кто рассказал, как то, что сравнительно с другими районами ваш район закончил сев этой осенью почти на целый месяц позже, - значительно холоднее, чем он разговаривал с Ереминым все время до этого, ответил Тарасов.
- Мне кажется, товарищ Тарасов, что лучше будет сравнить наш район с другими, когда начнется уборка урожая, - тоже сухо сказал Еремин.
Внезапно Тарасов улыбнулся.
- Что ж, это справедливо. - Он подошел к большой карте области, занявшей стену кабинета. - Покажите мне ваш район.
Когда Еремин стал показывать, он то и дело перебивал его, не довольствуясь общими объяснениями:
- Это, закрашенное зеленым, что?
- Сады.
- Какие?
- Виноградные.
- А что посветлее?
- Займища. Заливной луг, - пояснял Еремин.
- Где же вы хлеб сеете?
- На правом берегу. - Еремин водил по карте пальцем.
- Много?
- Всей пахотной земли у нас в районе сорок шесть тысяч гектаров.
- Так это же золотое дно! - воскликнул Тарасов. - Целый комплекс: пшеница, виноград и такие перспективы для животноводства. - Отрываясь от карты, он повернулся к грузному мужчине, который, слушая их разговор, все время наблюдал за ними внимательными глазами. - По-моему, Сергей Иванович, это как раз то, что вы искали.
Мужчина промолчал.
- Да, это могло бы стать золотым дном, - заметил Еремин.
- Что же мешает? - быстро спросил Тарасов.
- Планирование, - сказал Еремин.
Он невольно обратил внимание не столько на то, как отнесся к этому Тарасов, сколько на то, какое впечатление произвели его слова на незнакомого мужчину, который так и подался на своем стуле вперед, и серые, точно бы лохматые от густых ресниц глаза его впились в Еремина.
- До сих пор я всегда думал, что планирование помогает, - сказал Тарасов.
- Я имею в виду то планирование, которое связывает по рукам и ногам колхозы.
- Расскажите, пожалуйста, нам об этом подробнее, - попросил Тарасов.
Помощник секретаря обкома - все тот же малый со светло-голубыми глазами, - который за эти полтора часа, пока Еремин был на приеме, несколько раз заглядывал в кабинет, всякий раз с удивлением заставал одно и то же: в кабинете говорил один Еремин, говорил громко, свободно, и, как заключил помощник, чересчур свободно, а Тарасов и мужчина, приехавший вчера из Москвы, молча его слушали, и притом с таким видом, точно им никогда не приходилось слушать ничего более интересного. Больше того, помощник видел, как посетитель, обыкновенный секретарь райкома, вставал с места и, нисколько не смущаясь тем, что он на приеме у секретаря обкома, начинал ходить взад и вперед по кабинету и даже повышал голос. Со стороны могло показаться, что не он, а Тарасов у него на приеме.
Помощнику, который привык, что в этом кабинете мог разговаривать так громко только один человек - хозяин этого кабинета, становилось немного не по себе, и, постояв на пороге, он тихонько прикрывал дверь.
Еремин же, рассказывая о том, о чем он так давно думал и что так хорошо знал, и нередко сердито возражая на замечания и вопросы Тарасова, нисколько не задумывался над тем, что его ответы могут быть восприняты как резкие или нравоучительные. Если бы он сам смог в это время посмотреть на себя со стороны, он бы страшно поразился, откуда у него, обычно досадующего на себя за непреодолимую застенчивость, взялись и эта уверенность, и свобода в обращении с людьми старше его не только по возрасту, но и по положению, и естественная непринужденность жестов и речи.
И, лишь умолкнув, он вдруг смутился. Наклонив голову, сидел в кресле. Его вывели из этого состояния слова Тарасова:
- Что можно сказать? Одно: высказанный вами общий принцип, что планирование должно быть направлено не на сковывание, а на развязывание инициативы и местных возможностей, по-моему, безусловно, правилен. А по-вашему, Сергей Иванович? - повернулся он к третьему, молчаливому участнику этой сцены.
- И по-моему, - последовал ответ.
- Но даже самый правильный принцип только тогда можно признать окончательно правильным, когда он опирается на конкретные предпосылки. К сожалению, они мне еще не известны. Я с ними еще не знаком. Вы говорите, что написали об этом в своей докладной на имя Семенова?
- Месяц назад.
Тарасов позвонил, вошел помощник.
- Докладная записка товарища Еремина у вас?
Помощник внимательно посмотрел на Еремина, пошевелил светлыми бровями и вспомнил:
- Я ее по указанию Федора Лукича в областное управление сельского хозяйства переслал.
- Сегодня же затребуйте ее обратно, - распорядился Тарасов. И, проводив взглядом широкую, статную спину помощника, предупреждающе сказал Еремину: - Однако неделю, десять дней, чтобы изучить этот вопрос и определить первые меры, я надеюсь у вас получить…
- Времени у нас совсем мало осталось, - осторожно напомнил Еремин.
- Я думал, что для первого знакомства вы будете снисходительнее, - засмеялся Тарасов. - Не кажется ли вам, Сергей Иванович, - во второй или в третий раз обратился он к сидевшему у подоконника мужчине, - что это и есть как раз то, что вы ищете? И район интересный, и люди, видимо, не хотят мириться с обычным, так сказать, средним уровнем. Почему бы вам для начала не поехать с товарищем Ереминым, не познакомиться с людьми, с колхозами? - И, должно быть читая на лице у Еремина недоумение, он спохватился: - Извините меня, я, кажется, так еще и не догадался вас познакомить. Это Сергей Иванович Михайлов, - назвал он грузного мужчину, - мой станичный земляк и однокашник. В комсомол тоже в одном году вступали. - И он вопросительно посмотрел на Михайлова; помнит или не помнит?
- В двадцать девятом. На курсах трактористов, - уточнил Михайлов.
- Я уже сказал, что мне сегодня везет на встречи, - поворачиваясь к Еремину, с удовлетворением продолжал Тарасов. - С самого тридцать третьего года не встречались, и я долго не знал, что это пишет книжки о трактористах тот самый Михайлов. - Смягчая свои слова, он с улыбкой взглянул на Михайлова. - Потом узнал, что писатель из него получился примерно такой же, как и из меня партработник: кочевой. До войны колесил по стране и после войны продолжает: Кубань, Украина, кажется, Сибирь…
- Урал, - поправил Михайлов.
- Охота к перемене мест… Если бы не она, может быть, и еще не встретились бы. Столкнулись в Москве на аэродроме, оказалось, летим в одно место. - Тарасов развел руками. - Сергея Ивановича потянуло в места, где он когда-то трактористом землю пахал. И, как я понимаю, с перспективой…
- Пока без всякой перспективы, - запротестовал Михайлов.
- Уговариваю осесть у нас в области, - пояснил Тарасов, - пожить два-три года. И пока - безуспешно. Может быть, вы, товарищ Еремин, скорее его уговорите? Покажите ему ваш район, повозите по тем самым степям и лугам, о которых вы нам рассказывали. Пусть послушает, какие здесь люди песни поют. Я этого человека знаю, - смеясь одними глазами, он взглянул на Михайлова, - у него к песням сердце жадное. Может случиться, что и падет жертвой собственной жадности…
"Вот еще накачали на мою шею…" - искоса поглядывая на Михайлова, невесело подумал Еремин. Художественную литературу он любил, но до чего же теперь все это было не ко времени и некстати! И с живым писателем ему впервые в жизни приходилось иметь дело. Слыхал, что писатели - народ капризный и водку пьют, как николаевские солдаты. С ними нужно особого деликатного этикета придерживаться. Надо готовить телятники и свинарники к зиме, а тут вырабатывай этот самый этикет. Вот тебе и любовь к художественной литературе…
Но ему не оставалось ничего другого, как ответить:
- Это можно.
Ему показалось, что при этих словах по губам Михайлова промелькнуло подобие усмешки.
- Вот и спасибо, - обрадовался Тарасов. - Вы когда собираетесь уезжать?
- Утром. Мне еще нужно в Сельхозснаб зайти.
- Значит, вечер у вас свободен?
- Свободен.
- Говорят, сегодня в областном театре идет пьеса местного драматурга, и я ищу компанию. - С лица Еремина он перевел взгляд на лицо Михайлова.
- Я не возражаю, - сказал Михайлов.
- А я уже и не помню, когда был в театре, - признался Еремин.