До этого он неоднократно слыхал и читал, что все писатели - страстные охотники. Не может быть, чтобы Михайлов, если он настоящий писатель, был исключением из этого правила. Последний день Еремин выкроил для того, чтобы показать ему самые красивые места в районе. Они продолжали ездить из бригады в бригаду, с фермы на ферму, но Еремин с утра предупредил Александра, чтобы он вез их не кратчайшими дорогами, а теми, которые проходят опушками леса и лугом, где с камышовых озер сейчас снимались в отлет утки и гуси. Еремин видел, что все это Михайлову не могло не понравиться. В отличие от своей обычной малоподвижности, тот вел сейчас себя в машине неспокойно, бросался от одного окошка к другому, шумно вздыхал и часто просил Александра остановиться. А когда он стоял и смотрел вслед отлетающим стаям и вслушивался в их падающий с высоты прощальный стон, во взгляде его появлялось такое выражение, какое Еремин видел у него однажды на бригадном стане, когда они пели песни.
К вечеру Еремин решил, что он может наконец испытать свое средство.
- И поохотиться у нас, Сергей Иванович, - заговорил он, - как видите, есть где. За рекой у нас есть Утиное озеро, его за то и назвали Утиным, что утки там, как в заповеднике, живут. А в степи зимой на зайцев хорошая охота, на лис. До меня здесь, говорят, на волков облавы устраивали. Вы охотник? - с ожиданием посмотрел он на Михайлова.
- Нет, - смеющимися глазами встретил его взгляд Михайлов.
- Ну-у?! - удивился Еремин так искренне, что Михайлов засмеялся совсем уже громко.
- Вы, Иван Дмитриевич, - сказал он, - не первый так удивляетесь, я уже привык, что меня из-за этого и настоящим писателем не признают. Что же теперь делать, если у меня нет этой страсти? - Он пожал плечами. - А вы небось любите побродить с ружьишком?
- Нет.
- То есть как? - с сердитым недоумением взглянул на него своими серыми глазами Михайлов. - Вы же сказали, что вы охотник.
- Я этого не говорил, - покачал головой Еремин. Пришла очередь удивляться Михайлову:
- Вы в самом деле не охотник?
- В самом деле.
- Зачем же вы тогда расписывали прелести этого вашего… Утиного озера?
- Надо же мне, Сергей Иванович, чем-то вас завлечь, - улыбаясь, сказал Еремин.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Внезапно Михайлов оборвал смех, и глаза его блеснули из-под шляпы на Еремина сердито.
- Вы меня, Иван Дмитриевич, больше не агитируйте. Не нужно меня агитировать, хорошо? Если бы сейчас вы и захотели прогнать меня из района - я все равно не уеду.
Наутро Еремин сидел в райкоме за столом, разбирал стопку накопившихся за время его недельного отсутствия бумаг, выслушивал людей, отвечал на телефонные звонки, которые, по словам помощника, вдруг сразу посыпались, будто где-то плотину прорвало. Помощник сказал Еремину, что за все эти семь дней только изредка раздавался звонок в его кабинете, а сейчас все так сразу и раззвонились, будто обрадовались, что первый секретарь - в райкоме.
И лишь к полудню, когда схлынул поток посетителей и смолкли звонки, - видимо, все сотрудники в областных учреждениях ушли на обед, - Еремин наконец улучил время склониться над письмами и жалобами, которых за время его отлучки тоже набралось немало.
Он только что поставил подпись под ответным письмом на жалобу учительницы из станицы Бирючинской, которая обвиняла сельсовет в невнимательном отношении к школе, и, бросив рассеянный взгляд в окно, сквозь рогатку ветвей клена увидел остановившийся на улице газик-вездеход, такой же, как в райкоме. Из-под брезентового тента вылез мужчина в темном плаще, в шляпе и направился к райкому. И лишь когда уже в другом окне совсем, близко промелькнул профиль его смуглого лица с широкой бровью и с крупным, хорошей формы лбом, которого не могла спрятать шляпа, Еремин сообразил, что это Тарасов.
Еремин вышел из-за стола и остановился лицом к двери, невольно подтягиваясь и чувствуя, как вздрогнула и привычно напряглась в нем знакомая струнка. Тарасов был для Еремина не только секретарем обкома. И, стоя посредине комнаты в ожидании, когда откроется дверь, он даже не заметил, как руки его сами собой легли по швам.
Должно быть, и Тарасову, как только он открыл дверь и окинул взглядом фигуру Еремина, все это сразу стало понятно, потому что глаза его понимающе засмеялись.
- Вольно, секретарь райкома Еремин, вольно. Кажется, мы с вами давно уже живем не по воинскому уставу.
И сказано это было так, что и Еремин рассмеялся.
- Все равно солдаты, - ответил он в том же тоне.
- Это что же, каждый год у вас здесь такая осень? - пожимая руку Еремина и взглянув на ярко освещенные солнцем окна, спросил Тарасов.
- Не всегда, но вот уже второй год, - не вполне разделяя его восхищение, ответил Еремин.
- Отличная осень, кольцовская осень, - снимая шляпу и плащ и доставая из кармана какую-то свернутую в трубку мягкую красную папку, сказал Тарасов.
- Из-за нее мы и посеяли почти на месяц позднее, - напомнил Еремин.
- Но зато и всходы озимых у вас не те, что у ваших соседей, - возразил Тарасов. - Поля - как межа разделила… Признаюсь, я тогда поторопился со своим вопросом о сроках сева.
- Урожай покажет… - осторожно сказал Еремин.
- Да вы, оказывается, дипломат, - усмехнулся Тарасов, - чего, между прочим, по вашей докладной совсем не заметно. Скорее наоборот.
Только теперь Еремин догадался, что свернутая в трубку красная папка в руке у Тарасова и есть та самая злополучная докладная записка, которая так долго пролежала сначала в обкоме, а потом в областном управлении сельского хозяйства.
- Вот теперь я могу сказать, что и не только в принципе согласен с вами, - присаживаясь к небольшому столику, приставленному к письменному столу Еремина, и раскрывая папку, сказал Тарасов. - Прочитали мы ее и в обкоме и облисполкоме. И должен сказать, что, хотя вы, товарищ Еремин, писали только о своем районе, это немало подскажет нам и для всей области.
Еремин не был тщеславным человеком, но услышать эти слова ему было приятно. И чтобы скрыть краску невольного удовольствия, он, сидя по другую сторону столика, против Тарасова, наклонил голову.
- С планированием сельского хозяйства у нас в области, а может быть и не только в одной области, действительно как в старой басне: одна отрасль рвется в небо, другая - в воду и так далее. Вы правильно пишете: вместо того чтобы взаимно подкреплять друг друга и быстрее развиваться, такие, например, отрасли, как полеводство, животноводство и овощеводство, скорее заглушают одна другую. И если посмотреть в отдельности, то каждая из этих отраслей планируется как будто правильно. Люди в планирующих организациях сидят честные, и думают они о том же, о чем думаем и мы с вами: чтобы народ получил больше хлеба, мяса, овощей. Но думают они как-то однобоко, каждый за своим столом, в своем кабинете, в келье, и в итоге мы недополучаем сравнительно с нашими возможностями сотни и сотни тысяч тонн хлеба, мяса и овощей. Думают главным образом в русле отраслевого, а не…
- Комплексного планирования, - не удержался Еремин.
- Да, взаимодействие, так сказать, всех отраслей, ну, и если прибегать к вашим эпитетам, оркестр, что ли.
- Но комплексное планирование не только в масштабе области, а и в масштабе района.
- И колхозов! - немедленно согласился Тарасов. - Дать возможность в наивыгоднейшем направлении развивать хозяйство. Но не слишком ли вы ополчаетесь на яровую пшеницу? - остро и как-то выжидающе посмотрел он на Еремина. - Прямо раскаленные стрелы мечете. И "навязывают", "насильственно внедряют", и "заведомо обрекают" и "ничтоже сумняшеся", и каких только нет выражений! Что ни слово - заноза, не докладная записка, а монолог Чацкого. Сарказм! Издевка! И все против яровой. А признайтесь, сами-то вы небось хлеб, как и я, из яровой предпочитаете? Придавишь буханку рукой, а она опять вверх. Как с пружинкой.
- У нас из яровой хлеб не пекут, - сумрачно возразил Еремин.
- Неужели? - сожалеюще спросил Тарасов. - И не пекли?
- Нет, пекли. Когда яровой в районе вдвое меньше сеяли.
- Это какая-то египетская загадка! - У Тарасова сердито разлетелись брови.
- Все очень просто, - серьезно ответил Еремин. - Раньше в области яровой сеяли не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем теперь, но внедряли ее главным образом в тех районах, где она росла. В нашем районе, например, ее почти не планировали. А планировали озимую, и непременно по парам. И те районы были с урожаем, кто сеял яровую, и те, кто озимую. Ездили друг к другу и обменивали озимую на яровую. И у нас пекли вот этот самый хлеб, - Еремин показал рукой. - Теперь же почему-то для каждого района установили стандартную пропорцию полей озимых и яровых. Вот и не можем выйти из средней невысокой урожайности. Яровая удается только раз в пять-шесть лет, в особо выдающийся год. Сокращают площадь паров, а сокращаются пары - падает и урожайность. Не на яровую я обрушился, товарищ Тарасов, я сам люблю, чтобы хлеб - вот такой, - он снова показал рукой над столом, - а на тех, кто составляет планы с повязкой на глазах. Вы напрасно вспомнили Чацкого.
Тарасов смотрел на него и улыбался. Еремина смутила эта улыбка, и он остановился.
- Откровенно сказать, - успокоил его Тарасов, - мне еще раз хотелось убедиться, насколько вы уверены в своей правоте, и, если хотите, самому тверже убедиться. Дело серьезное, и, чтобы его не опорочить, нужно с самого начала избежать всякой левизны. Предусмотреть все. Иначе сейчас же понесутся в Москву вопли, что, дескать, вообще вытесняют из севооборотов высококачественную яровую пшеницу. Это, конечно, не значит, что мы должны испугаться. И мы предварительно решили уже с будущего года внести серьезные поправки в областные планы и предусмотреть для ряда районов увеличение паров. В том числе и для вашего района. - Он перевернул лист в папке и минуту читал, наклонив большой лоб с упавшей на него черной прядью. - Для начала, - поднял он глаза, - увеличим в вашем районе с пяти до восьми тысяч гектаров. Устраивает? - И тут же, предупреждая возможные возражения Еремина, добавил: - Как агроном, вы, конечно, понимаете, что коренная ломка и перестройка всех севооборотов в течение одного года и даже двух-трех лет невозможна.
- Это я понимаю, - согласился Еремин. - И все же думаю, что за два года наш район вполне в состоянии от этих восьми тысяч гектаров шагнуть…
- …к двенадцати, - договорил Тарасов. - Так мы и определили.
- Это то, что нам нужно, - повеселел Еремин. - Но там же я писал и о виноградниках, - поспешно добавил он, увидев, что Тарасов уже собрался закрыть папку.
- Читал и должен сказать, товарищ Еремин, что в этом я с вами не мог согласиться. Убежден, что вы неправы.
- Неправ?
- К сожалению, да.
- Нет, товарищ Тарасов, там неправильного нет, - покачал головой Еремин. - Ничего я не выдумывал, и это легко проверить. Все, что я написал, можно увидеть своими глазами. Даже отсюда. - Он вдруг встал, шагнул к белой двери, ведущей на небольшой балкон-крыльцо, и открыл ее, приглашая с собой Тарасова.
С деревянного, затененного листьями хмеля крыльца взору открывались и река и заречье. Свежестью и смесью ароматов луга, садов и степи пахнуло им в лица.
- Вот, товарищ Тарасов, эти склоны, о которых у меня там написано, - Еремин повел рукой вдоль крутого волнистого правобережья.
- Да, если не считать нескольких небольших пятен садов, они совсем голые.
- Одна полынь. А у самого берега - лебеда и будяк, там у нас овцы пасутся. Но спросите у людей, и они вам скажут, что эти склоны не всегда были такие. Я тогда тут не жил, но старые карты землеустройства смотрел, и люди мне рассказали, что тут одна сплошная зелень была виноградные сады - и ни пятнышка полыни. Осенью, когда начинали срезать виноград, большие баркасы-дубы отсюда до самой Тереховской выстраивались. Целый флот. В старой энциклопедии эти места русской Шампанью называли. Но еще неизвестно, собирали ли во французской Шампани по сорока тонн винограда с гектара.
Тарасов вопросительно посмотрел на Еремина:
- Это без малого две с половиной тысячи пудов?
- Да. Мы и сейчас по стольку собираем. Но только на отдельных участках. На рекордных, товарищ Тарасов, а могли бы и со всех этих склонов по стольку с гектара снимать. Это же, - Еремин снова повел рукой, - как вы тогда в обкоме сказали, - золотое дно. Южная сторона, наилучшие почвы. А если подавать воду из реки по трубам наверх, можно и по три тысячи пудов с гектара собирать. Или, может быть, нам уже не нужно так много? Может, мы собираемся вводить сухой закон?
- Нет, этого не намечается, - Тарасов засмеялся.
- И я думаю, что таким способом мы с пьянством бороться не будем. Не можем мы, Михаил Андреевич, - впервые назвал его по имени-отчеству Еремин, - ходить по этому золотому дну и не видеть, что у нас под ногами лежит.
- Не можем, - и с этим согласился Тарасов.
Еремин с недоумением посмотрел на него.
- Об этом я и в докладной записке, - он оглянулся на дверь, открытую из кабинета на балкон, - писал.
- Я помню.
- И эти же факты привел.
- Факты правильные.
- Но вы мне сказали, Михаил Андреевич, - смутившись, осторожно напомнил Еремин, - что я неправ. - Краска выступила у него сквозь смуглую кожу.
- Я и сейчас это говорю, - спокойно возразил Тарасов.
- Непонятно, - откровенно признался Еремин.
- Давайте еще посмотрим, как у вас там сказано, - предложил Тарасов.
И, уходя с балкона, он еще раз бросил взгляд на реку, левобережные луга и всю ярко освещенную солнцем, будто обрызганную золотистой пыльцой, пойму с волнистой цепью курганов правого берега.
- У вас сказано, - повторил он, склоняя голову над столиком, на котором лежала раскрытая папка, - "…а из этого следует, что остро назрела необходимость решительного изменения специализации района в сторону преимущественного развития виноградарства в колхозах…"
- Да, и это следует из тех же самых фактов.
- Нет, товарищ Еремин, факты правильные, а вывод из них вы делаете неправильный.
- Одно из двух, Михаил Андреевич: или мы будем виноградарство развивать, или все остальные отрасли.
- Почему?
- Мало в колхозах людей.
- И поэтому вы хотите потеснить виноградарством все другие отрасли? Как озимую пшеницу - яровой?
- У нас нет иного выхода, - глуховато сказал Еремин. - А виноград - самая выгодная культура. Десятки миллионов рублей - в кассы колхозов.
- Вы агронома Кольцова знаете? - неожиданно спросил Тарасов.
- Из Тереховского колхоза?
- Да. Я на их виноградники по дороге сюда заезжал. Там и познакомился с Кольцовым. Умная, между прочим, у этого Кольцова голова, я бы сказал - мыслитель. Я ведь еще вчера к вам в район выехал, но потом засиделся у него дома, да так и заночевал. Он мне показывал модель своей машины для посадки винограда. Еще не законченную. Дело, конечно, сложное, но рассказывал Кольцов так, что сразу видно - человек знает. И я поверил, что и в посадке винограда последнее слово за машиной. И тогда на посадку одного гектара потребуется примерно раз в тридцать меньше людей.
- Кольцов - умный человек, - сказал Еремин, - и с машиной у него выйдет, он мне тоже ее показывал, но посадка - это еще не все. У нас больше всего сил и времени отнимает уход за кустами. Здесь применяется только ручной труд.
- И только?
- При нашей формировке чаш - да. Каждая чаша раскидывается минимум на четырех сохах, в саду стоит целый лес опор, и все работы могут производиться только мотыгой и лопатой. Нет такой машины, которая могла бы в этом лесу повернуться. Отказаться от такой формировки? Но это проверено всем опытом, веками. Никакая другая не даст на наших склонах таких урожаев. На плато - другое дело, там можно и шпалерную посадку применить.
- Зачем же тогда отказываться?
Еремин молча развел руками.
- Безвыходное положение, да? - расшифровал его жест Тарасов. - Не пойму, товарищ Еремин. Вы предлагаете развивать виноградарство, но виноград любит ручной труд. А в районе мало людей. Замкнутый круг?
- Выгодная, Михаил Андреевич, но очень трудоемкая культура, - со вздохом сказал Еремин.
- В этом я с вами согласен. Но не согласен в том, что нет выхода из этого круга. Вы агроном, и ничего нового я вам не скажу, но, по-моему, и здесь выход все в том же - механизации.
- Тогда придется отказаться от чаши, - пожал плечами Еремин.
- А если приспособить ее для уборки машинами, как это сделали в вашем колхозе имени Кирова?
- Вы и туда заезжали?
- Это же по дороге. Видел и тот участок, который они перевели на новую систему опор. Всего одна соха посредине куста, лозы подвязываются к проволоке, и в междурядьях свободно ходит трактор. И главное, сохраняется принцип чаши, куст раскидывается на четыре стороны и берет солнца, сколько ему нужно.
- Там есть, Михаил Андреевич, и свои недостатки. Это еще нужно усовершенствовать.
- Конечно. В общем, я могу повторить то, что уже сказал, - Тарасов положил ладонь на красную папку на столе. - Ваша докладная нам серьезно поможет. И это несмотря на то, что она отдает, ну, как бы вам сказать, нигилизмом.
- Нигилизмом? - смущенно переспросил Еремин.
- Иначе как же объяснить, что вы, судя по вашим выражениям, вообще не признаете планов?
- Этого я, товарищ Тарасов, не писал.
- Но из ваших слов это можно заключить. Никаких иных слов о планировании, кроме самых бранных. Вот послушайте. - Перелистывая докладную, Тарасов читал: - "…в недрах облплана", "…архивариусы от планирования", "…слепцы-планировщики", "…апологеты плана" и другие подобные эпитеты, несть им числа. Как их понимать? Совсем отказаться от планирования и вывесить черное знамя: "Анархия - мать порядка"? Это в нашем-то плановом государстве?
- Это, Михаил Андреевич, конечно, не потому, что я вообще против планов, а наболело, и не думал о словах, - виновато сказал Еремин. "Хорошо, что Семенов не читал", - мелькнула у него мысль.
- Ну, тогда другое дело, - сворачивая папку, сказал Тарасов. - Я так и думал. А теперь, товарищ Еремин, как бы мне повидаться с Михайловым?
- Он уехал, - сказал Еремин.
- Уехал?
- За семьей.
- Уговорили? - обрадованно блеснул глазами Тарасов.
- Его не нужно было уговаривать, - покачал головой Еремин.
- А я что говорил? - И Тарасов удовлетворенно засмеялся.