* * *
Кэнири трудился над заметкой четыре дня. Собственно, писал он её три дня - в четвертый день он пытался нарисовать карикатуру на Мэмыля. Только убедившись в том, что из этой затеи у него ничего не выйдет, он решил ограничиться одной заметкой, без карикатуры.
"Позор нарушителю сплошной грамотности", - так озаглавил свое произведение Кэнири. А вступление выглядело так:
"Живет в нашем колхозе один человек. Все его, конечно, знают. Называется Мэмылем".
Дальше шло описание случая, происшедшего в библиотеке, причем утверждалось, что "все, которые это видели, закрылись руками от стыда и многие говорили, что до каких же пор мы будем терпеть такие нарушения?". Не то чтобы Кэнири врал - нет, он просто считал, что так это было бы правильнее. Во всяком случае, для газеты. Рассказывая кому-нибудь об этом же случае, он не привирал ни слова. Но газета требовала, по его мнению, описания не столько точного, сколько торжественного.
"С этим пора покончить, - говорилось далее в заметке. - Это был бы позор даже для рядового колхозника, а тем более что он член правления. Если он член правления, так это не означает, что все должны молчать".
Отдать заметку Гоному Кэнири счел рискованным: Гоном с Мэмылем заодно. Да и вообще Кэнири считал, что доверить своё произведение кому-либо из членов редколлегии - это не очень надежный путь. Лучше сдать её официально, прямо на заседании. Тогда уж они ничего не смогут сделать. Захотят или не захотят, а всё равно должны будут поместить.
До ближайшего заседания редколлегии, как выяснил Кэнири у Ринтувги, оставалось ещё два дня. Кэнири знал, что на полярной станции, у одного из сотрудников, есть маленькая пишущая машинка. Он сходил на станцию и попросил перепечатать его заметку. В перепечатанном виде она заняла удивительно мало места - то, что было написано на трёх тетрадных страницах, не заполняло и половины печатной. Зато теперь заметка выглядит солидно.
* * *
В школе так тихо, что даже мягкие торбаса не заглушают шагов. Кэнири это кажется странным: у него о школе сохранилось воспоминание как о чем-то очень шумном. Впрочем, он не заходил в неё ни разу с тех пор, как окончил четвертый класс. Много времени прошло с тех пор.
Наверно, и тогда, когда он учился, по вечерам, после уроков, в школе было так же тихо, как теперь. Только он этого не знал.
Кэнири останавливается посреди коридора. Он забыл спросить у Ринтувги, в каком из классов будет заседать редколлегия. Наугад он толкает одну из дверей.
Прямо против двери стоит стеклянный шкаф. Полки его уставлены чучелами птиц. На Кэнири смотрит из-за стекла белоснежная чайка.
В классе темно, на шкаф падает свет из коридора. Кэнири входит заинтересованный: в его школьные годы здесь не было таких диковинок. Даже ничего похожего не было!
Рядом с чайкой стоит какой-то синевато-черный баклан. На других полках - кайры, гаги. На самом верху сидят птички пэкычын - морские кулики. Вид у них такой озорной, будто вот-вот вспорхнут, вылетят, сядут покачаться на гребень волны. Это их любимое занятие.
Кэнири рассматривает с большим интересом, ему никогда не приходилось видеть такие вещи. Вдруг он отшатывается: страшное отражение мерещится ему в стекле шкафа. Он осторожно оглядывается и видит, что ничего ему не померещилось: в темном углу класса действительно стоит человеческий скелет.
Не отводя от него глаз, Кэнири пятится к коридору и слышит голос учителя Эйнеса:
- Ты ко мне, Кэнири?
Только теперь вспоминает Кэнири цель своего прихода.
- Здравствуй, Эйнес. Да, к тебе. На редколлегию пришел, материал принес… А тут у вас, оказывается, интересные вещи есть.
- Да, имеется кое-что. Это кабинет биологии. Хозяйство Валентины Алексеевны. А редколлегия у нас рядом, в учительской. Пойдем.
Они заходят в соседнюю комнату, где за столом уже сидит Ринтувги. "Вот и хорошо, - думает Кэнири. - Пусть почитают, пока Гоном не пришел".
Он кладет на стул свою шляпу, достает из кармана сложенный вчетверо листок и подает Эйнесу. Учитель читает заметку вслух, Ринтувги слушает, и довольный Кэнири кивает головой в такт чтению, как будто подтверждает справедливость каждой фразы. Но едва учитель успевает дочитать, в комнату входят Гоном, Мэмыль и русская девушка, которой Кэнири не знает.
- Ну вот и вся редколлегия в сборе, - говорит Эйнес. - Садитесь, товарищи. Знакомьтесь, Валентина Алексеевна, это охотник Кэнири, наш будущий корреспондент.
Кэнири здоровается, с досадой поглядывая на Мэмыля. Зачем сюда пришел этот старик? Именно сейчас, когда должны обсуждать заметку!
С другой стороны, мимо внимания Кэнири не прошло и то, что Эйнес представил его как "будущего корреспондента". Значит, Эйнесу заметка понравилась. Иначе и быть не могло, учитель - человек понимающий.
- Слушай, Ринтувги, - шепотом спрашивает Кэнири, - а зачем здесь посторонние?
- Какие такие посторонние? Нас теперь в редколлегии пятеро.
Но Кэнири не успевает осмыслить эту новость.
- Товарищ Гоном, - говорит Эйнес, уступая председателю место во главе стола, - тут вот заметку товарищ Кэнири принес. Может, с неё и начнем?
- Вы уже читали?
- Прочли только что.
- Ваше мнение?
- Не знаю, как товарищ Ринтувги считает, а я думаю так: просить Кэнири быть в дальнейшем нашим корреспондентом. Что же касается этой заметки, то она явно устарела.
Он протягивает заметку Мэмылю. Тот, по-стариковски далеко отставив руку с листком, громко медленно читает:
"Позор нарушителю сплошной грамотности".
Метнув на Кэнири лукавый взгляд, старик продолжает читать вслух, пока не дочитывает заметку до конца.
- Жаль, что устарела, - говорит он, и искорки смеха прыгают в его прищуренных глазах. - Правильная заметка. Жаль, хорошую можно было бы карикатуру нарисовать! А?
У Кэнири такой оторопелый вид, что и карикатуры рисовать не надо, достаточно только посмотреть на него, чтобы рассмеяться. Опять старый Мэмыль оказался прав! Как же это могло случиться?!
Кэнири совсем растерялся. Он опустился на стул и ошеломленно смотрит на Мэмыля.
- Встань, Кэнири, - говорит старик, - встань, ты сел на свою знаменитую шляпу…
Кэнири живо вскакивает и пытается расправить шляпу, у которой сейчас такой же жалкий вид, как и у её хозяина.
Члены редколлегии дружно хохочут. Старый Мэмыль, дольше других старавшийся сохранить серьезность, тоже начинает смеяться. Можно подумать, что в учительской происходит не заседание, а демонстрация кинокомедии. Особенно заливаются Валентина Алексеевна и Ринтувги: Эйнес успел рассказать им, как Кэнири пятился от скелета в кабинете биологии…
* * *
Мне случалось слышать, как смеются южане. Хороший у них смех - раскатистый, легко воспламеняющийся, горящий весельем, ярким пламенем. Но сами они рассказывали мне, что в некоторых очень солнечных странах людям чаще приходится хмуриться, чем смеяться; чаще бывают в их жизни причины для слез, а не для веселья. Как было бы хорошо, если бы везде, под всеми широтами, люди могли почаще смеяться так заразительно, с таким легким сердцем, с каким смеются люди нашей Советской страны! И даже самого крайнего её севера!
ИМЯ ЧЕЛОВЕКА
Ещё и часу, пожалуй, не прошло с тех пор, как начался шторм, а Унпэнэру кажется, что уже целую вечность продолжается эта страшная борьба. Нос моторной байдары едва успевает разрезать гребень волны, а навстречу уже поднимается другая - ещё более высокая, ещё более темная и грозная, за нею третья, четвертая. Кажется, что нет им конца, нет и никогда не будет…
В байдаре, кроме бригадира, ещё четверо: Ринтувги, Аре, Атчылын и Кэнири. За четыре жизни борется сейчас Унпэнэр, стараясь направить байдару наперерез волнам, чтобы не захлестнуло её, не потопило. За четыре жизни, не говоря уже о своей собственной. А своя ведь тоже чего-нибудь стоит.
Утром погода была спокойная, ясная; только изредка налетал небольшой ветерок. А позавчера, когда отправлялись из дому, стоял полный штиль. На воде не то что волны, а даже самой легкой ряби не было.
Унпэнэра и Ринтувги вызывали в райцентр на совещание молодых передовиков зверобойного промысла. Аре и Атчылын поехали с ними просто так, за компанию, а Кэнири - чтобы сделать кое-какие покупки в районном универмаге. И вот на обратном пути захватил их этот проклятый шторм.
Унпэнэр старается разрезать волну носом байдары, но море словно взбесилось: только что волна была спереди, и вдруг её не стало, а справа налетает другая. Того и гляди ударит в борт, захлестнет, опрокинет.
Ветер крепчает, волны становятся всё выше и выше. Легкая байдара между ними - словно беспомощная щепка. То поднимает её волна высоко-высоко - так высоко, что дух захватывает, то бросает вниз, в пропасть между двумя валами, будто в раскрытую черную пасть. У Кэнири при каждом падении всё внутри словно переворачивается и взлетает кверху. Он давно уже заметил это и решил тогда, что внутренности просто не успевают падать с такой же скоростью, с какой падаешь сам: они ведь гораздо легче костей; вот и получается, что ощущаешь желудок где-то в груди, чуть ли не у самого горла…
Но сейчас Кэнири не думает об этом, ему не до рассуждений. При каждом падении байдары он судорожно хватается за борт и старается не глядеть вниз. И в то же время какая-то непонятная сила заставляет его смотреть туда, в самую глубину пропасти. Кэнири видит там белую чайку. Она спокойно сидит между двумя огромными валами. Но вот - Кэнири даже не успевает понять, как это получилось, - байдара уже внизу, а чайку вынесло наверх, на самый гребень волны. Минуты не прошло - байдара взлетела вверх, а чайка снова оказалась внизу.
Ринтувги тоже не может оторвать взгляда от птицы. Уж больно хороша она сейчас, среди бушующих волн! Никаких других красок - только темные волны да белая чайка. Какая могучая красота в этом спокойствии белой птицы среди темных беснующихся валов!
Унпэнэр не смотрит на чайку, он следит за направлением ветра, то и дело поглядывает на компас, прислушивается к голосу мотора. Никто, кроме Унпэнэра, не знает ещё, как велика опасность, никому не известно, что горючее на исходе. Все они не раз попадали в шторм, бывали штормы и посердитей этого. Но сейчас бензина в бачке осталось только минут на двадцать… Что делать потом? Справа - море, слева - скалистый берег, горы Эввыквыт. На много километров тянутся эти высокие скалы, эти крутые, почти отвесные стены. Пристать некуда.
Да, до ближайшего пологого спуска километров семь. Нет, побольше, километров восемь, пожалуй. Не дотянуть. Куда там! Против такой волны мотор и километра не протянет. Значит, надо решаться.
- Товарищи! - говорит Унпэнэр.
Но никто не слышит его. Даже Ринтувги, сидящий рядом, и то не услышал.
- Товарищи! - повторяет Унпэнэр, стараясь перекричать шум бури. Все поворачиваются к нему. Все сразу понимают, что бригадир встревожен не на шутку: слово "товарищи" звучит гораздо серьезнее, чем обычное "ребята".
- Горючее кончается. Только на несколько минут осталось. Сейчас поворачиваю к берегу, попытаюсь как-нибудь выбросить байдару на камни. Если не удастся… Словом, надо быть готовым ко всему. Вяжите весла. Приготовьте пыхпыхи.
Пыхпых - это нерпичья шкура, мешок из нерпичьей шкуры. Если надуть его воздухом да как следует завязать - на таком поплавке не утонешь. На нём и сутки можно продержаться и двое суток. Но всё-таки пыхпых - это уже последнее дело. Раз уж Унпэнэр вспомнил про пыхпыхи - значит, надо поторапливаться.
Закипела работа в байдаре. Атчылын связывает весла, Ринтувги рубит мачту - тоже пригодится для плотика. Аре и Кэнири надувают пыхпыхи.
Теперь, за работой, Кэнири чувствует себя гораздо спокойнее, чем прежде. Он старается изо всех сил, сопит, его толстые щеки надуваются, глаза вот-вот, кажется, вылезут из орбит. Когда надо набрать в легкие новую порцию воздуха, он и руками и губами зажимает горловину кожаного мешка, а воздух набирает через нос. Он так поглощен этим занятием, что на время даже забывает об опасности.
А байдара уже приближается к скалистому берегу. Каждый прибрежный камень, каждый выступ скал кажется покрытым белой шапкой снега. Но это, конечно, не снег, - откуда же быть сейчас снегу? Это пена от разбивающихся о камни волн.
План у бригадира такой: неподалеку от берега, поравнявшись с Эввыквын-скалой, круто развернуться и через узкий проход ввести байдару в залив. Унпэнэр хорошо знает этот небольшой залив: там, за широкой спиной Эввыквын-скалы, поспокойней, чем в море. Только бы удалось провести туда байдару, - уж очень узок проход. Если удастся, тогда всё в порядке. Можно будет переждать шторм.
Так, крутой поворот. Всем уже понятен план Унпэнэра, все с надеждой и тревогой смотрят на узкие, чуть расширяющиеся кверху ворота залива.
- Надо высокую волну выждать! - кричит Ринтувги, наклоняясь к самому уху Унпэнэра. - Внизу не пройдем, надо на волне!
Унпэнэр кивает головой. Да, конечно… Но в это время умолкает мотор.
- Заглох? - с ужасом спрашивает Кэнири, крепко прижимая к себе пыхпых. Хорошо, что на плече его плотно лежит рука Аре, не то Кэнири, наверно, выпрыгнул бы сейчас за борт.
Теперь уж не приходится выбирать, какая волна достаточно высока, а какая недостаточно. Первая же из них подхватывает байдару и стремительно несет её вперед. Удар! Так и есть, волна всадила байдару в ворота залива, заклинила её между двумя каменными стенами - между берегом и Эввыквын-скалой. Затрещал каркас байдары, кожаная обшивка лопнула.
Волна обрушилась, а байдара осталась высоко над водой. Не успели опомниться, как ударила следующая волна. Окатила с ног до головы, чуть не до половины наполнила искалеченное суденышко и сразу же вытекла в огромную дыру, образовавшуюся в обшивке.
Долго здесь не просидишь. Ещё десяток-другой таких ударов, и от байдары ничего не останется. Либо сломается каркас, и она рухнет вниз, либо вышибет её в залив. И в том и в другом случае она теперь сразу же затонет.
Вверху, метрах в пяти, гранитная стена берега резко отступила назад, образуя небольшую площадку. Эта площадка казалась теперь счастливейшим местом на земле. Но как добраться туда? Как преодолеть пять метров почти отвесного, отшлифованного волнами гранитного склона?
Схватив кожаную бечеву, Унпэнэр быстро мастерит аркан и, прицелившись, бросает его на один из выступов, виднеющихся над площадкой. Петля касается камня, но, не обхватив его, соскальзывает вниз. Не удается и вторая попытка. Унпэнэр передает аркан Ринтувги.
- Попробуй-ка ты.
Снова летит кверху петля, и на этот раз она обхватывает выступ, повисает на нём. Ринтувги осторожно натягивает кожаную бечеву, петля становится всё меньше, затягивается. Ринтувги сам повисает на бечеве всей тяжестью своего могучего тела. Это не только испытание аркана - это прежде всего испытание прочности каменного выступа: кто его знает, может, это и не выступ вовсе, а просто камень, лежащий на площадке… Нет, он остается неподвижным.
- Порядок! - радостно говорит Ринтувги, снова становясь на ноги. - Держит!
- Полезай! - отвечает Унпэнэр.
Держась за ремень, подтягиваясь, Ринтувги поднимается по гранитной стене. Он почти уже в безопасности. Каждый инстинктивно придвигается поближе. Чья теперь очередь?
- Сначала мотор, - говорит Унпэнэр.
Очередная волна окатывает их в это время, никто не слышит его слов. Но Аре и Атчылын и без слов понимают бригадира. К тому времени, когда Ринтувги достигает площадки, мотор уже снят с байдары и привязан к ремню. Ринтувги тащит его наверх.
Унпэнэр стоит на корме и внимательно следит за Подъемом мотора, раскачивающегося в воздухе и время от времени ударяющегося о гранитную стену. Ринтувги торопится, удары становятся всё чаще, одна из лопастей вкнта отламывается, и, падая, обломок оставляет тоненькую черту пореза на щеке Унпэнэра.
Кэнири сокрушенно покачивает головой, увидев кровь, выступившую из ранки.
- Ерунда, - говорит Унпэнэр. - Винт сменить недолго. Был бы только мотор цел.
Боли он ещё не чувствует.
Ринтувги втаскивает на площадку мотор, быстро отвязывает его и бросает вниз конец бечевы. Новая волна окатывает байдару, снова угрожающе трещит каркас. Лишь на секунду зажмурился Унпэнэр, вытирая лицо рукавом, а когда открыл глаза, увидел, что Кэнири с удивительным проворством привязывает бечевку к своему поясу.
Что ж, может, это справедливо. Может быть, так и надо. У него всё-таки дети… Но Ринтувги сверху кричит:
- Нет, нет, отвязывайся! Мне одному тебя не вытащить! Отвязывайся, Кэнири, отвязывайся! Живей!
Как ни жаль беднягу Кэнири, но Ринтувги совершенно прав. Подтянуться на руках Кэнири не сумеет, а вытащить такую тушу - это даже для Ринтувги непосильно.
- Правильно, - говорит Унпэнэр. - Пусть вторым поднимается Атчылын. Он полегче тебя. А вдвоем они мигом тебя поднимут.
Унпэнэр даже улыбнулся и ободряюще подмигнул. Чувство обиды странным образом переплетается у Кэнири с чувством благодарности - за эту улыбку, за то, что никто не обозвал его паникером, за то, что следующая очередь фактически уже обещана ему… Он хочет как можно скорее развязать узел, но пальцы плохо слушают его, и узел развязывается гораздо дольше, чем завязывался.
С невольным вздохом Кэнири передает Атчылыну конец кожаной бечевы. Даже на одну минуту трудно ему расстаться с этим тонким - не шире пальца - лахтачьим ремнем, который кажется сейчас единственной нитью, соединяющей с жизнью.
Не обвязываясь - только ухватившись руками за бечеву, Атчылын в несколько секунд взлетает наверх, к Ринтувги. Затем они поднимают на площадку Кэнири, и на гранитной стене, забрызганной морской пеной, остается четкий след тела, которое протащили по ней. Аре пытается взобраться, как Атчылын. Он сам не знает, что руководит им - удаль, привычка ни в чём не отставать от своего приятеля или желание поскорее освободить бечеву для Унпэнэра. Но, поскользнувшись на одном из выступов, больно ударив колено и чуть не сорвавшись, он сразу затихает, становится осторожнее…
Унпэнэр оставляет байдару последним.