- Есть такой старый чукотский обычай: если к тебе пришел гость, а у тебя нет дров для очага - сломай на дрова свои нарты, чтобы гость мог обогреться; если у тебя нет и нарт - сломай на дрова одну из жердей своей яранги. Я не могу позволить вам спать в сенках. Нет, нет, об этом и говорить нечего.
Тэгрынэ постелила гостю в пологе. Она постелила ему шкуру медведя, убитого Мэмылем года за два до того. Гость лег и при свете жирника стал читать какую-то книгу. Мэмыль спросил, что это за книга, и вместо ответа гость начал читать её вслух. Это были стихи Некрасова. Стихи очень понравились Мэмылю и Тэгрынэ. Они слушали с таким вниманием, столько раз просили почитать ещё и ещё, что через день, уезжая из поселка, ученый подарил им эту книгу.
Мэмыль не стал отказываться. Но он сказал: "Если берешь книжку с собой в такой далекий путь, значит очень любишь её". И со своей стороны подарил ученому медвежью шкуру. "Спасибо, - сказал ученый. - Но тогда пусть книжка будет моим подарком Тэгрынэ, а вы возьмите себе мой бинокль".
Так Мэмыль стал обладателем бинокля. И он владел этой чудесной штукой до тех пор, пока Тэгрынэ не вздумала коллекционировать водоросли.
Неудачная экспедиция, закончившаяся купанием в студеных волнах Чукотского моря, не охладила любви Тэгрынэ к растениям. Прошло два года. Тэгрынэ успешно окончила школу, и её любимый предмет назывался уже не просто ботаникой, изучаемой каждым школьником, а важно именовался агробиологией. Но по-прежнему целыми часами могла она просиживать, над своими гербариями, рассказывать о садах, которых никогда не видела, мечтать о смородине и клубнике, которые будут расти в местах, доступных пока что только морошке, клюкве да заполярной ягоде шикше.
Надо было поступать в институт. Так советовали учителя, так хотела Тэгрынэ, так хотел и старый Мэмыль, как ни грустно было ему расставаться с дочерью. Хабаровск - это уже не Анадырь! Из Анадыря Тэгрынэ приезжала два раза в год - на летние каникулы и на зимние. Да ещё раза два за зиму Мэмыль навещал дочку. Теперь только один раз - летом - сможет приезжать домой Тэгрынэ. Зимние каникулы слишком коротки, от Хабаровска не доедешь. И письма втрое дольше будут идти… Правда, у старого Атыка сын учится ещё дальше - в Ленинграде. Но у Атыка и старуха жива и другие дети с ними живут. А у Мэмыля, кроме дочери, никого нет.
Однако задерживать дочь Мэмыль не хотел. Наоборот! Пусть учится, пусть узнает всё то, чего не мог узнать Мэмыль; пусть откроются перед ней все пути, которые прежде были закрыты для чукчей.
Тётя Нутэнэут приготовила в дорогу лепешек, жаренных в нерпичьем жире. Когда Тэгрынэ пришла прощаться, лепешки были уже готовы, дядя Гэмалькот аккуратно обернул их чистой тряпицей, а поверх - кожей, чтобы не замаслили чего-нибудь в чемодане.
- Ой, зачем же мне столько! - воскликнула Тэгрынэ.
- Еда в дороге не тяжесть, - наставительно сказал Гэмалькот. - Едешь на день - бери запас на неделю.
- А едешь морем - запасайся вдвое, - добавила Нутэнэут. - Бери, Тэгрынэ, ты ведь любишь эти лепешки. И Мэмыль их любит. А дорога у вас дальняя, пригодятся… Только вот не знаю - вкусные ли' В очаге они у меня лучше получались.
- Вкусные! Очень! - еле вымолвила Тэгрынэ с удовольствием уплетая лепешку.
Гэмалькот лукаво прищурился:
- Нутэнэут сама хотела поскорей в дом перебраться. Кажется, дети так не торопились, как она. На все лады ярангу ругала. А теперь скучает по своему костру.
- Может, я просто не привыкла ещё, - смущенно сказала тетя Нутэнэут. - Просто никак не могу приспособиться к плите. То недожарю, то пережарю.
Она отломила кусочек лепешки, попробовала и добавила:
- Ничего, на этот раз, кажется, подходящие получились. Бери всё, Тэгрынэ, не откладывай. Морской воздух соленый. Солью подышишь - сразу есть захочешь. Потому моряки хорошо едят, что солью дышат.
- Мы морем - только два дня. Отец до аэродрома меня проводит. А оттуда он меня самолетом отправит. Это за медаль. Он мне давно обещал.
- Самолетом?! - Нутэнэут опустилась на китовый позвонок и посмотрела на племянницу так, будто та сразу изменилась. - Самолетом! Знала бы покойная Туар, что её Тэгрынэ поедет учиться в Хабаровск! Да ещё по воздуху полетит, самолетом!
И Гэмалькоту, и Тэгрынэ, и самой Нутэнэут стало от этих слов яснее всё значение предстоящего полета. Правда, они уже привыкли к таким вещам, даже старики постепенно привыкли. А семнадцать лет назад, когда жива была Туар, это казалось бы чудом. Как тревожилась бы Туар за свою дочь! И в то же время какой гордостью наполнилось бы её материнское сердце!
И вот стальная птица несет Тэгрынэ в Хабаровск. Несет над заливами Охотского моря, над восточными отрогами хребта Джуг-Джур.
"В Хабаровске обязательно куплю для старика бинокль, - думает Тэгрынэ, и при мысли об отце улыбка озаряет её лицо. - Куплю самый дорогой, чтобы ещё лучше был, чем тот".
* * *
Тэгрынэ ловит себя на том, что мысли, только что казавшиеся ясными, последовательными, четкими, вдруг спутываются, становятся расплывчатыми, растворяются в каком-то тумане. И глаза, оказывается, были закрыты.
"Это его пример меня в сон вогнал", - думает Тэгрынэ, разглядывая толстого пассажира, сидящего перед ней. Он задремал вскоре после того, как сказал, что самолет "лёг на курс", идет "строго на юго-запад". Как будто хотел только убедиться, что пилот избрал верное направление, а убедившись, спокойно опустил свои тяжелые веки. Просыпался он с тех пор всего один раз, когда самолет опустился для промежуточной заправки. А когда снова сели в самолет, снова почти сразу же закрыл глаза. Может, его просто укачивает в полете, убаюкивает? "Ему-то, конечно, можно спать, - думает Тэгрынэ, - он, может быть, уже двадцать раз летал. А мне нужно каждую секунду использовать. А то ещё самое интересное просплю".
Да, толстый пассажир определенно географ. Или геолог. Наверно, участник какой-нибудь экспедиции. Может быть, даже начальник экспедиции. Во-первых, на руке у него рядом с часами - компас; во-вторых, когда все сдавали в багаж свои чемоданы, он сдал только большой рюкзак с четырьмя туго набитыми накладными карманами. Седина, умное, спокойное лицо… "Это профессор геологии, - решает Тэгрынэ. - Его экспедиция открыла новое месторождение. Какое-нибудь очень ценное месторождение. Золото, или нефть, или апатиты. Его срочно вызвали в Москву для доклада правительству. И, скорее всего, он вовсе не дремлет, а обдумывает свой предстоящий доклад".
Конечно, этот пассажир может в конце концов оказаться не геологом, а инженером-строителем или бухгалтером-ревизором, ездившим на Чукотку проверять финансовый отчет какого-нибудь учреждения. Но Тэгрынэ мысленно уже помогает ему составлять доклад для Совета Министров. "Уважаемый товарищ председатель! - сказала бы она на его месте. - Уважаемые товарищи министры! Я счастлив, что могу доложить вам об открытии, которое поможет дальнейшему расцвету одной из окраин нашей великой Родины. Месторождение, открытое нами, даёт серьезные основания думать о наличии многих других полезных ископаемых в том же районе. Они должны быть открыты, и они будут открыты! Местные кадры для этих работ уже растут. Вместе со мной летела в самолете одна чукотская девушка. Она летела учиться…"
Тэгрынэ так увлекается, что на минуту забывает о своем намерении заниматься агробиологией, а не геологоразведкой.
Остальных своих спутников она немного знает - успела познакомиться с ними ещё на аэровокзале, в ожидании самолета. Только этот, толстый, приехал в последний момент. А во время промежуточной заправки он походил минут десять, чтобы размяться, сел на камень, вынул блокнот и записывал в него что-то до тех пор, пока летчик не пригласил пассажиров подняться в кабину. Так Тэгрычэ и не знает, правильно она определила его специальность или нет.
Два сотрудника Главсевморпути возвращаются из командировки. Один из них - летчик, Герой Советского Союза, участник рекордных перелетов, поражавших весь мир в те годы, когда Тэгрынэ была ещё маленькой девочкой. Сейчас он уже немолод.
Рабочий рыбоконсервного завода чукча Рэнтыргин летит на совещание передовиков рыбной промышленности.
Уполномоченный Союзпушнины - маленький, хитроглазый - ведет себя так, будто находится не над облаками, а в собственном рабочем кабинете. Он достает какие-то папки из своего огромного портфеля, перелистывает бумаги, испещренные цифрами, подчеркивает что-то красным карандашом.
Член президиума Хабаровского горисполкома и корреспондент "Тихоокеанской звезды" тоже, видимо, бывалые воздушные путешественники. Они играют в шахматы. Тэгрынэ впервые видит такие шахматы: вместо доски нечто вроде кожаного бумажника с чередующимися квадратиками темной и светлой кожи; фигурки, плоские, из пластмассы, плашмя вставляются в прорези квадратиков. Игроки так поглощены шахматами, что даже головы не поднимут, в окошко не поглядят.
Что ж, Тэгрынэ тоже может заняться делом, она уже не первый час в полёте.
Она вынимает из портфельчика книгу и пытается читать. Но из этого ничего не получается: глаза всё время поднимаются к окошку, за которым с каждой минутой открываются всё новые картины, полные редкостной, неповторимой красоты.
Когда самолет чуть кренится влево, Тэгрынэ через склоненные головы шахматистов видит сияющий простор моря. Только один раз виден был маленький пароходик, и все остальное время - необъятная поверхность моря, каждой волной своей отражающая солнце.
А справа, за окошком, возле которого сидит Тэгрынэ, - горы, горы, горы. Могучие горные хребты, величественные снежные вершины, высокогорные плато, крутые отроги. Потом горы вдруг отваливают в сторону, виден берег, видна густая синева моря. Потом и берег отходит направо, всё дальше и дальше. Впереди, среди синевы, виден какой-то гористый остров. Может быть, это Большой Шантар? Нет, Шантарские острова должны быть, кажется, дальше, южнее.
Толстый пассажир открыл, наконец, глаза. Тэгрынэ решает воспользоваться этим.
- Когда смотришь вниз, - говорит она, - кажется, будто под нами не настоящая земля, а географическая карта. Посмотрите, совсем как на карте. Правда?
- Да. Когда летишь на большой высоте, сходство с картой становится ещё сильнее.
- А сейчас мы разве не на большой высоте летим?
- Сейчас? - пассажир посмотрел вниз. - Сейчас около тысячи метров будет.
- Тысяча метров?! Целый километр от земли!
- Да. Вы, видимо, впервые совершаете воздушное путешествие?
- Впервые. А это очень заметно?
- Нет, отчего же… Почти совсем незаметно. А что касается сходства земной поверхности с её условным изображением на карте, то это факт не такой простой, как кажется. Учтите, что условные обозначения картографии были приняты задолго до того, как появилась авиация. И вот, как вы правильно заметили, они почти совпали с той картиной, которая действительно открывается перед нами с птичьего полета. Замечательное, по-моему, совпадение!
"Ну, конечно же, географ!" - думает Тэгрынэ, с интересом слушая пассажира. Ей всё это и в голову не приходило, когда она сказала, что сверху земля похожа на карту.
Она снова смотрит в окно. Горы здесь совсем не такие, как на севере. Они темно-зеленые, но эта окраска не ровная, не спокойная, это не может быть цветом самих гор. Это похоже скорее на сплошное многотысячное стадо каких-то удивительных животных, пасущихся на склонах. Да, да, всё дело именно в этом: темно-зелёная, кудреватая масса почему-то кажется Тэгрынэ живой. "Лес!" - догадывается Тэгрынэ.
- Скажите, пожалуйста, - спрашивает она, - это не леса? Вон там, на склонах.
- Леса. Самые настоящие горные леса. Безлесная тундра давно уже позади.
"Леса! Настоящие леса!" - повторяет про себя Тэгрынэ. Как давно уже мечтала она увидеть их!
В её родном поселке рядом с ярангами стоит уже несколько бревенчатых домов. Пароходы привезли их на Чукотку в разобранном виде - сотни бревен на одном пароходе. Вдоль улицы стоят столбы; на них, раскачиваемые ветром, висят электрические лампочки. Столбы - это тоже бревна, а каждое бревно было когда-то стволом живого дерева - растущего, зеленого… Оно помахивало ветвями на ветру, перешептывалось о чём-то со своими соседями! Тэгрынэ не раз читала об этом, не раз любовалась снимками с картин, изображавших лес. "Если бы все бревна, какие есть в нашем поселке, - мечтала она, когда была ещё девятиклассницей, - если бы все они вдруг воскресли, встали, пустили корни, оделись листвой… Цельй лес, наверно, получился бы!"
Всего за несколько дней до отъезда в новом доме дяди Гэмалькота Тэгрынэ заметила, что на одном из бревен обильно выступила смола. Тэгрынэ легонько притрагивалась к ней мизинцем и, медленно отводя руку, с любопытством следила за тонкой клейкой ниточкой, прилипшей к пальцу: любовалась янтарным цветом смолы, вдыхала её крепкий, душистый запах.
Осенние штормы не раз выбрасывали на берег стволы больших деревьев. Ни листвы, ни хвои на них, конечно, не было, ветки были обломаны, но оставалась кора, и под нею жизнь ещё чувствовалась. Тэгрынэ смотрела на эти стволы и видела живое раскидистое дерево. Она могла часами рассматривать такой подарок моря, пока Мэмыль или кто-нибудь другой из охотников не начинал разделывать его на брусья, собираясь мастерить новые нарты или остов байдары.
А теперь Тэгрынэ уже летит над такими местами, где на сотни километров тянутся дремучие леса. "Шум деревьев, - думает Тэгрынэ, - на что он похож? На завывание вьюги или на шум прибоя? Или, может быть, на гул авиамотора?"
Она решает, что в Хабаровске, как только оформит свои дела в институте, непременно пойдет в ближайший лес. Или поедет, если это не очень близко. Потрогает руками стволы живых деревьев, посмотрит, как машут они ветвями навстречу ветру, послушает, как они шумят.
Она хочет спросить своего соседа, есть ли леса под Хабаровском, но видит, что глаза у него опять закрыты. Дремлет он или думает, прикрыв глаза, чтобы не рассеивалось внимание? И в том и в другом случае нечего, конечно, надоедать ему своими расспросами.
…Сколько ни старалась Тэгрынэ запечатлеть в памяти каждый момент путешествия, не пропустить ничего интересного, но случилось так, что соседям пришлось разбудить её, когда самолет приземлился на хабаровском аэродроме.
- Дальше не полетим, - говорит толстый пассажир, притрагиваясь к её плечу. - Доброе утро! - с улыбкой добавляет он, хотя на дворе поздний вечер.
Тэгрынэ выходит из самолета. Совсем темно, как зимой. На Чукотке в августе даже глубокой ночью не бывает такой темноты.
Вместе со своими спутниками она идет по полю к освещенному зданию аэровокзала.
- С прибытием, товарищи! - говорит дежурный по аэровокзалу. - Присаживайтесь, отдыхайте. Автобус будет ровно через пять минут. А ваша машина здесь, Юрий Николаевич, - обращается он к члену президиума горисполкома. - Уже с полчаса дожидается.
- Отлично, - говорит Юрий Николаевич. - Ну, товарищи попутчики, кто из вас со мной? Могу предложить три места.
- Спасибо, - отвечает знаменитый летчик. - Мы автобуса подождем.
- Вас-то я так и быть оставлю. Вы у нас свой человек. А вот товарищей, которые здесь впервые, доставлю до места назначения… Здравствуй, Игорь! - приветствует он своего шофера, зашедшего в это время в зал. - Возьми-ка, будь другом, чемодан товарища Рэнтыргина. А я, Тэгрынэ, возьму, если разрешите, ваш чемодан. Ого! Увесистый! Небось книги?
- Книги. Главным образом книги.
- Так я и думал. И вас, товарищ Холмогоров, как гостя я тоже попрошу в машину.
Холмогоров - это фамилия толстого пассажира. Он говорит:
- Я в Хабаровске частый гость. И, кроме того, я один всю вашу машину заполню.
- Нет, нет, никаких отговорок. Поехали!
Город освещен, но Тэгрынэ почти ничего не может разглядеть: её посадили посередине, правое окошко заслонил Холмогоров, левое - Рэнтыргин. Оба они вышли возле гостиницы "Амур", и машина помчалась к общежитию пединститута.
Свернули в переулок, в котором нет ни одного фонаря. Видна только узкая полоса мостовой, освещенная автомобильными фарами.
- Безобразие! - ворчит Юрий Николаевич. - Безобразие. Две недели осталось до начала учебного года, а ещё света сюда не дали. Район это, понимаете ли, новый, только начинаем застраивать. Но строители клялись на президиуме, что к первому сентября в студенческом общежитии и свет будет, и вода, и всё прочее.
Машина останавливается, шофер выносит чемодан Тэгрынэ, ставит его у дверей какого-то дома и возвращается на свое место. Но они не уезжают до тех пор, пока комендантша не отзывается на стук Тэгрьгаэ.
- Сейчас, сейчас! - слышен из-за двери сонный голос. - Кто там?
После непродолжительных переговоров она отправляется за ключами.
- До свидания, Тэгрынэ! - кричит Юрий Николаевич. - Ни пуха ни пера!
- До свидания!
Машина осторожно разворачивается и уходит. Тэгрынэ остается одна. Налетает ветер, над головой раздается какой-то шум, будто ветер гонит тысячи сухих снежинок и они шелестят о верхние шкуры яранги. Но какой же в августе снег? Нет, это похоже скорее на шелест множества крыльев, - так бывает, когда низко, над самой головой, проносится огромная гагачья стая.
Комендантша возвращается с ключами и открывает двери.