- Живой, слышу, звук. - Маленький оглянулся, увидел у двери Таисию Никитичну, пояснил, потупившись и как бы даже стесняясь говорить такое о непотребном поступке немца: - Как это у медиков обрисовано, мы не знаем, а по-нашему если, то, выходит, газанул он с неисправным глушителем.
Таисия Никитична рассмеялась вместе со всеми, не удивляясь тому, как это люди, только что вернувшиеся с боевой операции, вымокшие, замерзшие, смеются так открыто и весело. И, пожалуй, самое замечательное в этом было то обстоятельство, что смех этот ничуть не похож на разрядку после нервного напряжения, когда опасность миновала, а просто смеются даже от того, что совсем и не смешно.
Только на минуту задержавшись у порога, она направилась прямо к Бакшину. Смеющийся Бакшин нисколько не был похож на грозного, требовательного командира. Скорее всего, он напоминал доброго, хотя и строгого, отца большого дружного семейства.
Увидев Таисию Никитичну, он, как дирижер, взмахнул рукой, и в землянке сразу стало тихо.
- Доктор, а вы тут зачем? - спросил он, все еще посмеиваясь.
- Вы ранены.
- Пустяки. Там есть настоящие раненые. Я приказал вас к ним направить.
- В данном случае мне лучше знать, что я должна делать. Покажите вашу голову.
Он удивленно посмотрел на нее, однако смирился и, покорно наклонив голову, приказал:
- Валентина, приступай.
Валя, зная свое дело, начала задавать пленному обычные вопросы, но тот молчал, и не потому, что не хотел отвечать, - таких-то она хорошо знала. Этот молчал, как глухой, который ничего не слышит и только улыбается, стараясь понять, чего от него хотят. Это было видно по его напряженной и в то же время восторженной улыбке, с какой он смотрел на Таисию Никитичну.
- Затюканного какого-то приволокли, - хмуро проговорила Валя и спросила, обращаясь к маленькому партизану: - Это ты его так?..
- Да я ничего… Я его бережно. Он же - никакого сопротивления. И пистолет сам отдал. Это он, наверное, от роду такой. Говорю, сидел на нем, как на подушке, а он хоть бы что… Ну, что ты моргаешь? - спросил он у пленного. - У нас знаешь, как с такими моргунами?
И вдруг пленный сказал:
- Доктор…
- О! Понял! - торжествующе воскликнул маленький. - Заговорил…
Пленный и в самом деле начал говорить, поглядывая то на Таисию Никитичну, то на Валю. Говорил он горячо и оттого торопливо, так что Валя еле успевала переводить.
- Он говорит, я не солдат, я студент-медик. И не воевал, а служил в госпитале. В прошлом году мобилизовали с третьего курса. Он и не стрелял даже ни разу.
- А ведь не врет, - заорал маленький. - Пистолет у него нестреляный. Ненормальный, говорю, фриц. Смотри, как чисто чешет. Теллигент.
- А не врет? - спросил Бакшин. - Шинель-то на нем солдатская.
- Это нетрудно установить, - проговорила Таисия Никитична, продолжая бинтовать. - Ну, вот и все. Повязку не снимать.
- Вы знаете немецкий?
- Очень плохо. Учила, как и все: только чтобы сдать зачет. Но он, если врач, должен знать латынь.
- Все мы так, - поморщился Бакшин. - Нас учат, а мы… Спросите его что-нибудь по медицине.
Она посмотрела на пленного. Тот вытянулся, глядя на нее с такой готовностью, словно ждал награды за подвиг. Совсем не надеясь на свои знания немецкого, она заговорила с ним по-латыни. Он ответил так точно и четко, что сразу все стало ясно.
- То, что он медик, это без сомнения, - доложила она. - Студент-третьекурсник.
- Врач-недоучка, - проговорил Бакшин посмеиваясь. - Плохо, значит, у них дела. Как вы думаете, доктор?
На такой вопрос мог быть только один ответ: что плохо врагу, то хорошо нам, и Таисия Никитична ответила так же, как ответил бы любой из тех, кто был в землянке:
- Захватчики, они всегда плохо кончали. Разрешите идти?
Ночь выдалась беспокойная: трое раненых и один тяжело. Она сделала все, что могла, зная, что спасти его не в ее силах. Под утро он умер. Немолодой, лет сорока пяти, но здоровый и сильный. Она посмотрела, как бледнеет, словно покрывается серым пеплом, его красивое лицо, и устало вышла из землянки…
Серый свет туманного осеннего утра ослепил ее так, что пришлось зажмуриться. Несколько секунд она постояла, прислонившись к двери, испытывая то странное состояние, какое бывает, если снится, будто ты летишь: полная отрешенность, легкое головокружение, и в глазах горячий красный свет.
Знакомый голос властно прервал этот полет:
- Вам плохо, доктор?
Она открыла глаза. Земля еще слегка покачивалась под ногами. Бакшин стоял у самого спуска в землянку. Из-под толстых мохнатых бровей взгляд совсем не сочувственный, а скорее даже презрительный, как будто Таисия Никитична виновата в том, что у нее закружилась голова. Но теперь это не очень действовало на нее. Ей казалось, что она поняла этого человека и доверилась ему не только по обязанности, а вполне сознательно и от всей души. Не смущаясь под его несочувственным взглядом, она даже слегка улыбнулась:
- Нет. Просто не спала, и там воздух такой в землянке… А тут изумительный…
И в самом деле, осень напоследок решила если не изумить людей, то хотя бы порадовать их, пригреть и приласкать. И с этой целью она устроила грандиозный праздник - "осенний бал", какие обязательно устраивались до войны во всех парках и Дворцах культуры. Раздвинулись тучи, на полную мощность включилось солнце, и земля засверкала вся до последней капли, оставшейся от многодневного нудного дождя.
- Умер? - Он кивнул на дверь землянки все с тем же выражением осуждения, как будто и тот, скончавшийся от ран, тоже в чем-то провинился. - Хороший был подрывник.
- И человек, конечно, был хороший, - вызывающе поправила Таисия Никитична.
Не обратив на это никакого внимания, он помолчал, а потом, все еще осуждающе, сообщил:
- Пишет мне моя Наталья Николаевна про сына: ранен и, должно быть, тяжело. Иначе бы не написала. Этого надо было ожидать. Парню везде тесно было. Дома тесно, в школе тесно. И на фронте, наверное, тоже. Добровольцем ушел, по годам-то еще рано ему…
- Он где, в каком госпитале? - спросила Таисия Никитична. - Простите, что я так с вами…
И на ее извинения он тоже не обратил внимания. Он просто кивнул ей: "Пройдемся", - и сам пошел, глубоко вдавливая каблуки в мокрый мох. По дороге он спросил:
- А у вас как? Муж, дети. Где они?
Она рассказала все, что знала о муже и сыне, и что последние письма были с Урала, куда их эвакуировали, и что она написала им, чтобы не волновались, если от нее долго не будет писем.
- Почему вы так подумали? У нас пока еще хорошая связь.
- Откуда мне это было знать. Написала на всякий случай, - ответила Таисия Никитична. Она устала, и ей совсем не хотелось разговаривать.
- Да, случаи, конечно, бывают разные. Посидим.
Они сели на поваленное дерево среди безмолвного, пригретого солнцем леса, как бы погруженного в воспоминания о лучших временах. Солнце пригревало не очень жарко, но вполне достаточно для того, чтобы прижать к земле туман и чтобы возникли воспоминания. О лучших, конечно, временах. И, может быть, мечты о будущих встречах. У каждого есть свой рай, куда он стремится попасть хотя бы в мыслях.
Так думала Таисия Никитична в это туманное утро осени, сидя рядом с Бакшнным на сосне, поваленной давно прошумевшей бурей. Какая буря сейчас бушует в нем? Или он думает о своем мятежном сыне? Или же припомнились ему прошлые бури того мирного времени? А может быть, он просто дремлет - надо же и ему побыть хоть минуту в своем раю, отдохнуть от своей одержимости и от постоянного напряжения.
Так думала она, не зная еще, чем эта одержимость обернется для нее. Но даже если бы и знала, то все равно ничего бы не изменилось, потому что она во всем верила Бакшину. Она не могла не верить, не имела права не верить, как не подумала бы даже не выполнить его приказ. И это полное доверие, кроме воинской дисциплины, и даже больше, чем дисциплиной, поддерживалось всем тем, что она успела узнать о Бакшине и что увидела и услышала сама.
- Надо идти, - тихо сказала она, дыша в теплый мех поднятого воротника.
Бакшин ничего не ответил, ей показалось, будто он и в самом деле задремал, но, едва она сделала движение, чтобы подняться, он совсем не сонным голосом сказал:
- До свидания, доктор. - И, не сделав ни одного движения и даже не открывая глаз, добавил: - Есть у меня один план. Потом поговорим об этом.
План? Да, все в порядке: план, если разобраться, это и есть мечты о будущем. А что касается рая, то уж это потом, после победы, для тех, кто останется жив.
ОБАЯНИЕ ПРИКАЗА
Валя сидела на скамеечке, устроенной у входа в командирскую землянку. Стукнула дверь, вышел Бакшин. Ответив на ее приветствие, он спросил:
- Шагова видела?
И, как всегда за последнее время, посмотрел на нее придирчиво, словно сомневаясь в том, что она говорит.
- Так точно, - четко и помимо своей воли вызывающе ответила она. Не хотела, сдерживалась, но уж так получилось. Ответила и сама спросила: - Прикажете позвать?
Тонкие брови еще ниже надвинулись на глаза, тонко вспыхнули и порозовели щеки.
"Ладная девица", - подумал он.
- А зачем звать-то. Вот он и сам идет. - И Бакшин легко и стремительно пошел навстречу по тропинке между сосен.
Поздоровавшись, Шагов сейчас же заговорил о запасном аэродроме, который, как он считает, срочно надо подготовить к приему самолетов. Этот аэродром, устроенный на лесной поляне, окруженной непроходимыми болотами и буреломным лесом, начали расчищать еще в прошлом году, но так и не довели дело до конца.
Середина октября. Летят над лесами ветры. Последние листья кружатся и падают на землю. Но это там, наверху, весь этот шум и свист, а здесь, у подножия старых деревьев, среди мховых кочек и выпирающих корней, тихо и тепло, как под крышей.
Шагову показалось, будто командир совсем его не слушает, и все, что он говорит, для него не больше, как вершинный посвист ветра. Но, оказалось, слушает.
- Надоело в сторожах при аэродроме состоять… - проговорил он. - Ты как?
- Война всем надоела.
- Да я не о том. Воевать надо. Воевать. А у нас фашисты под самым боком, а бить их нельзя.
Да, это была та горькая правда, с которой Бакшин никак не мог смириться. Устройство аэродрома и охрана его - вот главная задача отряда… Совершать отвлекающие диверсии отряду разрешалось только в местах, отдаленных от аэродрома. В окружающих деревнях и ближайшем районном городе немцы жили сравнительно спокойно и, как доносила разведка, довольно беспечно. Прежде с городом была хорошая связь через фельдшера Боталова, работающего в немецком госпитале. Но последние известия от Боталова были тревожны: он сообщил, что немцы подозревают его в связи с партизанами и ему необходимо на какое-то время прекратить всякую работу, а может быть, даже самому скрыться. После этого сообщения от Боталова никаких известий не поступало.
- Придет время, будем и мы фашистов бить, - сказал Шагов. - А достроить аэродром необходимо.
- Одно не исключает другого, - ответил Бакшин. - А без связи с городом нам, сам знаешь, нельзя.
- А что санитарка? - спросил Шагов.
"Санитаркой" звали связистку, которая жила в деревне на полпути от города. До войны она и в самом деле работала санитаркой в сельской больнице. Больницу немцы сожгли, фельдшера Боталова, который не успел уйти, забрали в свой госпиталь. Осталась санитарка, она и поддерживала связь с Боталовым.
- Без Боталова от нее немного толку, - ответил Бакшин. И, считая, что разговор закончен, повернул назад.
Пройдя несколько шагов, он спросил:
- У тебя с ней как?
Отлично зная, о ком Бакшин спрашивает и для чего спрашивает, Шагов ответил:
- С Валей? Не время сейчас об этом. Да и не думаю я…
- А вот она, я замечаю, подумывает.
- Это я знаю.
- А люди уж и не думают, а прямо говорят.
- Люди. Им виднее.
Как бы сомневаясь в людской прозорливости, Бакшин покрутил головой, но не сказал ничего. Шагов подумал, и уже в который раз, что, пожалуй, Бакшин не очень-то верит тому, что говорят люди. Нельзя сказать, чтобы он так уж совсем не прислушивался к мнению окружающих. Наоборот: очень прислушивался, но так, словно у него в ушах находились некие фильтры, пропускающие только угодные ему речи и задерживающие неугодные. Шагов даже подумывал, будто Бакшин никому не верит, но старался отогнать от себя эту унижающую командира мысль. Не доверять соратникам - это уж последнее дело. Не может Бакшин не верить людям, потому что люди-то ему очень верили. А доверие не может не быть взаимным.
И, наверное, желая показать полное свое доверие, Шагов объявил!
- Живы останемся - поженимся.
- Ну вот, а говоришь, не время об этом думать, - засмеялся Бакшин, направляясь к своей землянке.
После того ночного разговора Таисия Никитична хотя и встречалась с Бакшиным, но ни о чем не разговаривала и уже начала подумывать, что он вообще забыл про нее. Когда поделилась с Валей своими мыслями, то в ответ услыхала:
- Ну нет! Никогда и ничего он не забывает. Это уж точно.
Так это сказала уверенно, как всегда говорила о Бакшине и о его действиях. Вот только в его мыслях она никогда не была уверена и всегда признавалась:
- А уж что у него на уме? Этого сказать невозможно.
То, чего не могла сказать Валя, додумала сама Таисия Никитична: все дело в обаянии. Обаяние долга, которому Бакшин подчинил свою жизнь и подчинял жизни тех, кто работал с ним, и даже обаяние приказа. Все дело в том, кто приказывает. Надо очень верить человеку, чтобы беззаветно выполнять его приказы.
В последнее время Валя стала часто разговаривать с Таисией Никитичной по-немецки, объяснив это так:
- Да просто мне тут не с кем тренироваться. А Батя сказал: с вами. Может быть, вам это тоже пригодится…
- Пригодится? Это тоже он так сказал?
- Вроде он не так сказал. - Валя на минуту задумалась, вспоминая, как именно сказал Бакшин. - Он сказал: "Доктор наш совсем немецкий забыла, ты с ней потренируйся для пользы дела". Вот это точно - его слова.
- Для пользы дела? Да, пожалуй, слова его.
- Ну конечно! Война; всякое может случиться и со мной, и с вами. Вот он и думает, что в отряде должен быть кто-то, язык знающий.
Ничего больше не прибавила Валя к своему объяснению, которое сама она посчитала достаточно убедительным, но которое совсем не убедило Таисию Никитичну.
- Так ведь мне скоро в штаб, так что много ли мы с тобой успеем?..
Валя легко согласилась:
- И то правда. - И так же легко рассмеялась: - Я же говорю, никто не знает, что у него на уме. У нашего Бати.
Что у него на уме - это Таисия Никитична сама узнала, и очень скоро, но пока что она поняла: о боевых делах отряда с Валей говорить не следует - все равно ничего не скажет. Поняла и оценила: человек она верный, бакшинской, должно быть, выучки. А вообще-то была Валя девушка веселая, откровенная с друзьями и очень решительная. С ней легко жить и разговаривать интересно, потому что она никогда не скрывала своего мнения, которое выкладывала с тем ясным простодушием, каким отличаются русские простые женщины. Слушала она хорошо, была внимательна и очень активна. Переживала все вместе с рассказчиком, волновалась, радовалась или негодовала, смотря по тому, о чем шла речь. В общем, они подружились, и разница в летах и во всем прочем нисколько не помешала этой очень сердечной дружбе.
Скоро Таисия Никитична и сама разобралась во всем, чего сначала не понимала, и даже проникла в суть разногласий Шагова с командиром отряда. И когда она все узнала, то внутренне встала на сторону Шагова, хотя все, что говорил и делал Бакшин, считала совершенно необходимым и поэтому подлежащим немедленному исполнению. И, чтобы как-то объяснить самой себе такую двойственность мысли, она и выдумала обаяние приказа.
ПЕРЕМЕТНУЛАСЬ
Как-то под вечер, когда ранний осенний сумрак пошел по земле и на поляну пал туман, Таисию Никитичну вызвал командир отряда. А они с Валей только что собрались пить чай, и котелок на печурке уже начал подавать свой бодрый голос, оттого в землянке сделалось особенно тепло и уютно.
Таисия Никитична, как Валя успела заметить, нисколько не удивилась. Да и сама Валя тоже не придала этому вызову никакого значения-мало ли какие могут возникнуть вопросы. Почти три месяца прожила Таисия Никитична в отряде, за это время не раз вызывал к себе Бакшин, а зачем - расспрашивать не полагалось. Но дела, по-видимому, были серьезные: каждый раз Таисия Никитична возвращалась озабоченной и молчаливой. Серьезные дела. Строгие.
Накинув свой белый, еще совсем почти не потертый, не обношенный полушубок, Таисия Никитична проговорила: "Жди, я скоро…" - и ушла. И в самом деле вернулась так скоро, что вода в котелке только что забурлила.
- Ухожу, Валечка, - торопливо проговорила она, едва переступив порог. - Ты уж тут в одиночестве почаевничай.
Так это она проговорила, будто уходит по срочному вызову и не очень надолго. Валя так и поняла.
- Куда, если не секрет?
- Никакого тут нет секрета. К месту назначения отправляюсь.
- Вот даже как? - удивилась Валя, отлично зная, что все пути к штабу перекрыты, и даже неизвестно, где он сейчас находится, этот штаб, потому что связи давно уже нет. Сам Бакшин ходил, да ни с чем вернулся. А доктора посылает. Ох, что-то тут не так!..
Укладывая вещи в походный чемоданчик, Таисия Никитична ничего не ответила.
- Не очень-то похоже это на Батю нашего, - с сомнением проговорила Валя. - Он хоть и рисковый, да осторожный. Он, если не уверен…
- Вот именно, - перебила ее Таисия Никитична. - Он уверен. И мы не будем ни в чем сомневаться.
Это она так сказала, что Вале показалось, будто Таисия Никитична сама еще ни в чем не уверена, но подумала, что это от волнения перед ночным опасным походом.
- Да и я не сомневаюсь вовсе. Я просто понять хочу…
- Потом когда-нибудь все поймем. - Таисия Никитична вздохнула и постаралась улыбнуться. - Присядем перед дорогой, Валечка моя дорогая…
Еще не успели они как следует посидеть, подумать, как за дверью послышались шаги и негромкие голоса.
- Это мои проводники, - проговорила Таисия Никитична. - Ну, давай, Валечка, прощаться, надолго, а может быть, навсегда. - Она пошла к двери, но вдруг остановилась и очень торопливо проговорила: - Я тебя прошу, постарайся Сашу Ожгибесова увидеть и все скажи ему, что знаешь про меня… И что еще узнаешь, тоже скажи.
- Да что же я еще узнаю-то! - с отчаянием от того, что Таисия Никитична сейчас уйдет надолго, а может быть, и навсегда и ничего больше не успеет сказать, воскликнула Валя. - Ничего вы мне и не объяснили…
- Все ты узнаешь, что надо. И никогда не думай про меня ничего плохого…
- Ох, какие-то все у вас загадки немыслимые!..
В сером тумане смутно темнели фигуры провожатых. Таисия Никитична сосчитала - шестеро. Один из них, командир этого отряда, проговорил тихим хрипловатым голосом:
- Гарусов, прими у доктора чемоданчик.
- Да он совсем не тяжелый, я и сама…
- Гарусов, прими.
Стоя у входа в землянку, Валя смотрела, как они идут, тают в тумане, исчезают. Ушли.