Эта книга - о цирке. О цирке как искусстве. О цирке как части, а иногда и всей жизни людей, в нем работающих.
В небольших новеллах читатель встретит как всемирно известные цирковые имена и фамилии (Эмиль Кио, Леонид Енгибаров, Анатолий Дуров и др.), так и мало известные широкой публике или давно забытые. Одни из них всплывут в обрамлении ярких огней и грома циркового оркестра. Другие - в будничной рабочей обстановке. Иллюзионисты и укротители, акробаты и наездники, воздушные гимнасты и клоуны. Но не только. Еще и инспекторы манежа, униформисты, технический персонал, администрация цирка. И даже цирковые животные.
Почти всех своих героев автор знал лично и многих - долгие годы. Истории, собранные за многие годы, и составили эту книгу.
Содержание:
ФОТО ДЛЯ ПРОПУСКА 1
РУССКИЙ КЛОУН 2
ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ 4
НОВГОРОДСКАЯ ПОВЕСТЬ 5
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ШПРЕХ 7
ЮБИЛЕЙНОЕ 9
УТРОМ РЕПЕТИРУЕТ КОНЮШНЯ 11
НА ПРИСТАВНОМ КРЕСЛЕ 12
ТРИ АФИШИ И ОДИН ПОРТРЕТ 14
ПРО ХИЩНИКОВ, ПРО УКРОТИТЕЛЕЙ 15
ЕЩЕ О ЛЬВАХ, НА ЭТОТ РАЗ - МОРСКИХ 17
ТАК НАЧИНАЛСЯ МУЗЕЙ 18
МЛАДШИЙ 20
В ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР СЕЗОНА 21
В ГОСТЯХ У РЫЖЕГО 22
НОЧНАЯ СЪЕМКА 23
ПОЧТИ ПОЛВЕКА 24
ВО СНЕ И НАЯВУ 26
НЕБЕЗЫЗВЕСТНЫЙ ВАМ КРАСКОМ 27
МУШКЕТЕРЫ И ФАБЗАЙЧАТА 28
СОЛНЕЧНЫЙ АПРЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ 30
ПОД БРЕЗЕНТОВЫМ НЕБОМ 31
НАКАНУНЕ ОТЪЕЗДА 33
ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ 33
В ИЮНЬСКУЮ МЕТЕЛЬ 35
ОДИН ТОЛЬКО ДЕНЬ 36
ФОРМУЛА СМЕХА 37
ФРЕСКА ДРЕВНЕГО ХРАМА 38
НОЧЬЮ, ПОД ЗВЕЗДАМИ 39
ПРЯНИЧНИК 41
КОНЕЦ ИЛЛЮЗИЙ 42
ПАРНЫЙ НОМЕР 44
ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОВЕСТЬ 45
СТАРЫЙ, ОЧЕНЬ СТАРЫЙ КЛОУН 48
ЖИЗНЬ АРТИСТА МИХАИЛА ЕГОРОВА 49
ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ 51
Цирковые термины 52
Александр Бартэн
Под брезентовым небом
ФОТО ДЛЯ ПРОПУСКА
Скверное выдалось утро: ветер и дождь, низкое, насупленное небо. Поздней ленинградской осенью таких дней немало, но ведь для меня это был особенный день. Решив возобновить утраченное знакомство с цирком, я еще накануне созвонился и условился о встрече. Нечего делать: надо было идти.
Трамвай довез меня до Инженерной улицы. Дальше двинулся пешком - хотелось в памяти и чувствах восстановить то далекое время, когда день за днем спешил я в цирк, молодой и пылкий его поклонник. Теперь-то, конечно, все по-иному. Теперь иду и уклоняюсь от резких порывов ветра и обхожу осмотрительно лужи. Тогда все было нипочем!
Добрался до цирка. В наружном вестибюле возле еще закрытых билетных касс топтались мальчишки. Задрав вихрастые головы, они разглядывали рекламные плакаты. "Может быть, в этом доброе предзнаменование?- подумал я. - Времена меняются, а мальчишки остаются все теми же. Все так же - точно магнитом - их притягивает цирк. Вот и меня опять приманил!"
Дежурный у служебных дверей справился, знаю ли я, как пройти в дирекцию. Я знал, я помнил и по узкой темноватой лестнице поднялся на второй этаж.
Выдавали зарплату, перед бухгалтерией толпилась очередь. Многолюдно было и у стола секретарши: одному требовалась справка, другому - печать на справку. Напротив приемной виднелась дверь в директорскую ложу. Сколько раз, входя в эту ложу, я оказывался лицом к лицу с залом, с манежем, а затем, глаз не отрывая, упивался представлением... Сейчас дверь в ложу была заперта. Узнав, но какому я вопросу, секретарша пригласила меня в директорский кабинет.
Одно к одному: мне и тут не повезло сначала. Только успел поздороваться, как директора отвлек телефонный звонок. Это был звонок из Москвы, из Центрального управления госцирков.
- Да, да, можете не беспокоиться! Все в полном порядке! - заверял директор. - Разве Ленинградский цирк подводил вас когда-нибудь? Багаж отослан еще вчера, артист выезжает сегодня вечером... Нет, в самом деле, разве хоть когда-нибудь мы подводили вас?!
Опустив трубку, директор придал лицу то внимательно-сдержанное выражение, что приличествует разговору с малознакомым посетителем. И опять, как назло, раздался телефонный звонок.
На этот раз в директорском голосе возникла особая, нежнейшая певучесть:
- Спасибо, что откликнулись, что позвонили. Откровенно скажу: на вас вся надежда. Знаю, знаю, что материал дефицитен. Войдите, однако, в наше положение. Изготовление аппаратуры задерживается, артист на вынужденном простое. Да и много ли просим мы?
Лишь затем - добившись, видимо, согласия - директор смог, наконец, уделить мне внимание:
- Вот, значит, в чем дело! Сколько лет, как растеряли связи с цирком? Более тридцати? Изрядно! Многое с тех пор переменилось в нашей системе!.. Разумеется,
всем, чем возможно, постараемся прийти вам на помощь.
Нажал на кнопку звонка. Вошла секретарша.
- Выпишите товарищу пропуск. Да, постоянный. До конца сезона.
Попросив меня обождать, секретарша покинула кабинет. Директор (дела, дела!) наклонился над лежавшими перед ним бумагами, а я, не желая мешать, отошел подальше. И вот тут-то обнаружил, что в кабинете находится еще один человек: стоит лицом к окну, руки сцепил за спиной и разглядывает мокрую площадь.
- Итак, намереваетесь осчастливить цирк? - спросил человек, не меняя позы.
Не только насмешка, но и неприязнь послышалась мне в этом вопросе.
- Осчастливить? - переспросил я настороженно. - Нет, цель у меня куда скромнее. Хочу написать о сегодняшнем цирке. Только и всего!
На этот раз неожиданный мой собеседник круто обернулся. Я увидел его лицо и сразу узнал. Можно ли было не узнать! С любого рекламного щита, с каждой рекламной тумбы смотрело это лицо - слегка удлиненное, с крутым высоким лбом, со впалыми щеками и узким изгибом ироничных губ. Глаза скрывались под круглыми стеклами очков, но живости от этого не теряли: переменчивые блики на стеклах как бы повторяли острую пронзительность глаз.
- Ладно, не будем препираться, - сказал Кио (это был он, известнейший иллюзионист). - Скажите лучше: о каком же именно цирке намерены вы писать?
Вопрос озадачил меня.
- То есть? Разумеется, о нашем, советском. О его мастерах. Об их многообразном ярком искусстве!
- Ах, вот как! - отозвался Кио, и губы его сложились в усмешку. - Похвально, но не богато по замыслу. То, что вы сейчас сказали, это лишь общие слова. Общие и порядком стертые!
Тут вмешался директор:
- Помилуйте, Эмиль Теодорович. Зачем же с самого начала брать автора в штыки? Пускай сначала осмотрится, составит собственное мнение, а уж потом...
- Спасибо, что надоумили, - с подчеркнутой вежливостью поклонился Кио. - Разумеется, надо сперва приглядеться. Однако для этого требуется зоркость, и даже
больше - дальнозоркость. Как у вас на этот счет?
И тут же, не дожидаясь ответа, точно решив без промедления выяснить мои возможности, вдруг произвел молниеносный пасс, тот самый классический пасс, при котором бесследно исчезают на манеже и ассистенты, и звери, и птицы, и любые предметы. Вероятно, требовалось, чтобы исчез и я. Но я продолжал стоять.
- Хм! - несколько озадаченно произнес Кио. - Разумеется, в штыки вас брать не собираюсь. Пишите на здоровье. Смотрите, всматривайтесь, изучайте. Однако при одном условии: не ограничиваясь парадной, показной стороной цирка. Как бы она ни была эффектна, следует помнить, что в цирке далеко не всегда парад.
Директор и на этот раз пожелал высказать особое мнение:
- Никак вас не пойму, Эмиль Теодорович! Ну скажите на милость, кому и какой интерес представляет наша кухня? Зритель к нам для того приходит, чтобы насладиться праздничным, приподнятым, если угодно - романтичным. Не сомневаюсь, и читатель будет ждать того же. А вы вместо этого нацеливаете...
Кио не захотел отвечать. Схватив меня за руку, уведя к окну, он продолжал таким тоном, будто мы были с ним одни в кабинете:
- Слушайте, о чем непременно надо писать. Часто, слишком часто пишут у нас о благополучном цирке. Так пишут, точно в нем одни достижения да рекорды. И при этом злоупотребляют самыми умиленными, сладенькими красками... Напишите о другом - о некрасивом цирке. Есть, есть такой цирк. Весь в поту, весь, до последней нитки, насквозь пропахший потом, весь в ссадинах, в синяках, в кровоподтеках...
- А как же иначе? - перебил директор (он все еще не хотел признать себя побежденным). - На то и цирковые репетиции. Без издержек не обходится!
- Напишите о некрасивом цирке! - приказал Кио, и рука его крепко схватила меня за плечо. - Репетиции? Да разве дело только в репетициях?! Бывают времена, когда артист все двадцать четыре часа, а то и больше, прикован к задуманному. Когда он перестает замечать и день и ночь и об одном только думает - как своего добиться... Приходит ли затем удача? Далеко не всегда. Иной раз задуманное, хоть убей, не дается в руки. Можешь реветь или рычать, стонать или бить себя по голове,- все равно неудача оказывается сильнее тебя. На этот раз сильнее. И все-таки ты в выигрыше, даже расшибаясь в кровь, даже на время отступая. В выигрыше, потому что сделался выносливее, нарастил мускулатуру. Вот о чем вы должны написать. О некрасивом, о неудачливом цирке. Не будь поначалу такого - откуда бы взяться совершенству, красоте?
Мы стояли у окна. Дождь, припустив к этому часу еще сильней, клокотал в водосточных трубах, пузырился на асфальте, сплошными струями прочерчивал небо.
- Еще один есть цирк, - продолжал Кио и покосился на директора. - Опасаюсь, что и на этот раз мне будет поставлено в упрек: зачем, мол, на этом фиксировать внимание? Но нельзя же самообольщаться, слепо благодушествовать. Нельзя делать вид, что у нас в цирковом искусстве существует один лишь высокий уровень!.. Иной раз будто бы все и нормально и благополучно: номера как номера, зрители в ладоши хлопают. Но это лишь подобие цирка, потому что главного нет на манеже - собственной мысли, собственного поиска... Мало ли у нас номеров-двойников, номеров-дублеров, не идущих дальше копирования? Об этом тоже надо писать: о ремесле, которое притворяется искусством! Или снова скажете, товарищ директор, что я не прав?
Ответ последовал не сразу. Отведя глаза, подумав, подавив негромкий вздох, директор наконец отозвался:
- Да как вам сказать, Эмиль Теодорович. С одной стороны, не могу не согласиться: встречается такое. Но с другой... Не важнее ли учесть, что цирк наш - куда бы за рубеж ни выезжал, - можно сказать, повсеместно завоевывает громкое признание, а это, в свою очередь, означает…
- Это означает, что мы лучшее отбираем для поездок,- ответил Кио. - И правильно поступаем. Уж если знакомить со своим искусством, то именно в тех образцах, что делает его искусством. В тех образцах, какими мы вправе гордиться. Но разве в доме у себя, в собственном своем доме, нам не следует неизменно жить по столь же высокому счету? Разве можно закрывать глаза на посредственное, тусклое, бескрылое?
Дальнейший разговор прервала секретарша. Она вернулась с пропуском, заполненным на мое имя, и спросила, есть ли у меня фотография, чтобы наклеить на пропуск. Нет, у меня с собой не было фотографии.
- Не беда! Помогу! - успокоил Кио. - Приходите вечером на представление!
Вечером, заняв место в партере, я с нетерпением стал ждать выхода Кио. Вот наконец он появился, сопровождаемый ассистентами. Отделился от них, вышел вперед, подал знак, и началось... Ироничная манера и тут не изменяла Кио. Каждый раз, очередным своим трюком повергая зрителей в ошеломление, он легко и шутливо отряхивал руки: "Не правда ли, вы смогли убедиться, как все просто?!"
Одним из этих трюков была "волшебная фотография". Па высокой треноге устанавливался аппарат, и пара коверных клоунов - тут как тут! - озабоченно разглядывала зал: на ком остановить выбор, кого сфотографировать... Может быть, вот этого зрителя? Да нет, не подойдет, слишком хмурый сидит - то ли ботинки жмут, то ли с тещей поругался! Ну а если эту гражданку? Ой нет, аппарат не выдержит: больно стильная прическа!
Тут клоуны заметили меня.
- Ай, какой сим-па-па-тичный гражданинчик! - умилился один.
Другой согласился:
- В самом деле! Давай попросим сделать умненькое лицо!
И тут же вспышка магния. И тут же Кио извлек из фотоаппарата готовый снимок - не только проявленный и отпечатанный, но даже наклеенный на паспарту.
Кинув взгляд в мою сторону, сверив снимок с оригиналом и удовлетворенно кивнув, дальнейшее иллюзионист поручил ассистенту-лилипуту.
Не без усилия одолев высокий для него барьер, лилипут вручил мне конверт со снимком.
- Это вам. Для пропуска, - сказал он тоненько и любезно.
До сих пор я бережно сохраняю снимок. Размером восемнадцать на двадцать четыре, он, разумеется, оказался непомерно велик для служебного пропуска. Пришлось воспользоваться другим. И все-таки этот снимок мне дорог...
Стоит мне достать его, как разом я переношусь в дождливое утро поздней ленинградской осени и по узенькой лестнице подымаюсь в цирковую дирекцию, и при мне завязывается спор между директором и Кио, и я слышу напутствие, обращенное артистом ко мне...
В тот день, действительно, погода была сквернейшей. И все же - в этом я твердо уверен - мне определенно повезло.
РУССКИЙ КЛОУН
После смерти отца нам с матерью жилось трудно. Не имея постоянного заработка, мать пробавлялась частными уроками. Из конца в конец города, спеша на эти уроки, она возвращалась лишь к вечеру, усталая и разбитая. Так и в этот день. Но неожиданно явился знакомый художник.
- Ты ведь, кажется, Шурик, не бывал еще в цирке? - весело подмигнул он мне с порога. - Так вот, тебя и маму приглашаю в цирк!
В цирк! Я закружился по комнате, пустился в дикий пляс. Неужели моя мечта наконец исполнится?
Сколько раз, добираясь до Фонтанки, любовался я лепными головами лошадей на цирковом фасаде. Сколько часов простаивал перед пестрыми афишами у входа. Потом допытывался у матери: "Когда же ты сводишь меня?" Она раздраженно отвечала: "Успеется. У нас и без того расходы!"
И вот приглашение. Было от чего прийти в восторг.
- Уж и не знаю, - нерешительно отозвалась мать. - На будущей неделе у меня столько дел.
- Вы не поняли, - улыбнулся художник. - Я имею в виду сегодняшний вечер, сегодняшнее представление. До начала остается два часа, и вы успеете собраться. Что
касается программы, она обещает быть отменной. Господин директор Чинизелли по субботам не скупится на самые отборные номера.
И тут же художник рассказал, что один из столичных журналов заказал ему серию цирковых зарисовок и что, узнав об этом, господин цирковой директор...
- Надо знать Чипионе Чинизелли. Делец прожженный. Привык считать, что все на свете продается и покупается. Зарисовки в журнале для него реклама. Вот и решил расположить меня: прислал конверт с пачкой ассигнаций. Когда же я отослал конверт назад, обиду не стал разыгрывать. На этот раз, придя домой, я обнаружил вазу китайского фарфора, а в ней постоянный пропуск на субботние представления... Итак, в нашем распоряжении целая ложа. Надеюсь, мое приглашение принято?
- Уж и не знаю, - со вздохом повторила мать.- Шурик, конечно, мечтает. Но в чем он пойдет?
- Пустяки, - беспечно пожал художник плечами.- Мы посадим Шурика в середину ложи, между нами. Ручаюсь, никто не обратит внимания на его гардероб.
Чувствуя, что все висит на волоске, я умоляюще сложил ладони. Я с такой тревогой, с таким ожиданием глядел на мать! Устоять она не смогла:
- Так и быть. Только обещай, что будешь сидеть совсем тихонько, совсем незаметно. Иначе сразу уведу!
- Договорено! Договорено и подписано! - рассмеялся художник.
Он ушел, условившись, что будет ждать нас у циркового подъезда, и тогда, вооружась иглой и нитками, мать в который раз начала колдовать над моей и в самом деле изрядно поношенной амуницией.
- Нет, это безрассудно, что я согласилась! - приговаривала она, качая головой. - По субботам в цирк вся знать съезжается. По субботам в цирке выставка шикарнейших туалетов, а мы с тобой... Я слабая, слишком слабая мать!
И все же под вечер, когда сгустились осенние сумерки, мы вышли из дому. Мы жили на Екатерининском канале, и при свете газовых фонарей мутная вода канала казалась застоявшейся, неподвижной.
- Идем скорее, мама! Как бы не опоздать!
Однако Михайловскую площадь, через которую надо
было пройти, плотно заполняли санитарные кареты: красный крест на каждой. Шел пятнадцатый год, второй год войны, раненых прибывало все больше и больше, и даже здание Дворянского собрания на углу площади приспособлено было под лазарет. Огибая сквер на середине площади, санитарные кареты беспрерывно подъезжали к зданию, раненых перекладывали на носилки, подъезжали новые кареты... Пришлось сделать крюк, стороной обойти площадь.
Лишь затем, когда, выйдя на Инженерную улицу, мы смогли двинуться дальше, - впереди, освещенный яркими огнями, открылся цирк. Художник ждал у подъезда и сразу предупредил:
- Ну, Шурик! Гляди во все глаза!
Что же я увидел, войдя впервые в цирк? Сперва даже не увидел - услышал. Сперва вдохнул ни с чем не сравнимый, горьковато терпкий, вкусно щекочущий воздух; после я узнал, что это воздух, доносящийся с конюшни.
Тут же появился капельдинер. Учтиво поклонившись художнику, он провел нас в ложу. Она находилась внизу, возле самой арены, и только невысокий барьер, обитый малиновым плюшем, отделял ложу от большого круга, покрытого в середине узорчатым ковром.
- Знаешь, как называется этот круг? - наклонился ко мне художник. - Запомни: перед тобой манеж!
До начала представления оставалось немного времени. Галерка была уже переполнена, и в амфитеатре почти все места были заняты. Только нижние ложи еще пустовали.