- И вам спасибо. За компанию!
Они направились к выходу.
- Так я вам позвоню, - сказал Желнин уже в стеклянных дверях, расставаясь с Гвоздевой.
- Буду ждать. Приходите в гости, - Капитолина Николаевна легким поклоном проводила его.
От машины, переложив книги в другую руку, Желнин коротко махнул ей - так коротко, что только она и поняла: ей это предназначено.
- Капитолина... Капочка. Ишь ты! - бормотнул Желнин, усаживаясь в мягкое, удобное сиденье, и шофер удивленно-заинтересованно глянул на своего шефа.
- В управление поедем, Василий Иванович?
- Куда ж еще! - буркнул Желнин.
II.
А "Россия" стояла...
Медленно, изнуряюще медленно тянулись минуты ожидания. Солнце забралось в зенит, жгло немилосердно. Вагоны накалились, температура во всех почти купе была за тридцать. Двери и окна открыты, но это помогало мало - раскаленный сухой воздух неподвижно стоял в тамбурах и коридорах. Лица пассажиров, что оставались еще в вагоне, были красными, лоснились от пота. Давно уже выпита вся вода, и Людмила вновь затопила титан. Хотелось хоть как-то снять раздражение людей, напоить свежим, душистым чаем. Не выдержала жары и Дынькина - вышла, зевая, из купе, заспанная, с недовольным лицом, запахивая на тощем животе халат. Шмыгнула в "служебку", поболтала там полупустым чайником, напилась прямо из его гнутого носика. Минуту-другую посидела за столиком, ероша всклокоченные волосы, и, протирая ладонями глаза, сказала: "Ну и жарища-а... А ты еще кочегарить взялась, Люд!"
Людмила молча отмахнулась: титан что-то стал глохнуть, не было тяги. Она старательно дула в распахнутую маленькую дверцу, и клочья черной, сгоревшей бумаги летели ей в лицо. Огонек наконец взвился, заплясал между тонких щепок, стал лениво лизать их. Потянуло вкусным дымком, титан начал быстро разогреваться, и Людмила успокоенно села рядом с напарницей.
- Что стоим-то? - спросила Светка, глянув в окно. - И что за остановка: Бологое иль Поповка?
В последнем слове она перенесла ударение на первый слог, получилось "По́повка", но такие шуточки были в духе Дынькиной. Откинув голову, Светка захохотала, как делала всегда, когда так вот "шутила". Отсмеявшись, спросила Людмилу:
- Слышь, Люд! Мужик этот, Авенир, из восьмого купе - ничего у тебя не спрашивал?
- Спрашивал. Где, говорит, любовь моя.
Людмила говорила сухо, намеренно подчеркивала неодобрительное отношение к поведению напарницы, но Светка будто и не замечала ничего.
- Ох и жу-ук он! Ох и говорун!.. Такие слова говорить умеет, я тебе дам! Как скажет, да еще в глаза заглянет, да за коленку норовит взять. - Дынькина провела рукой по голому своему колену - медленно, сладостно прикрыв веки - и вдруг кинулась к Людмиле, обняла ее, стала тискать. Зашептала в самое ухо: "Я его дразнила-дразнила, а потом три пальчика вот так сложила и в нос ему - видишь, говорю?" И снова заразительно, весело захохотала, даже закашлялась.
- Ну, пойду переодеваться, что ли? - Светка встала, потянулась, хрустнув косточками - тоненькая, гибкая. Провела ладонями по груди, качнула из стороны в сторону круглый задок, вздохнула наигранно-томно: - Ах!..
- Ладно кривляться-то! - сказала Людмила. И, поборов в себе что-то трудное, прибавила: - Ты... студенту верни деньги. Пускай билет сбегает возьмет. Пока стоим.
- Пхе! - насмешливо глянула на нее Дынькина. - Везла-везла, а теперь - верни? Ну ты, мать, даешь! - и упорхнула.
Людмила снова пошла к титану, приоткрыла дверцу - огонь горел теперь веселее, чай скоро будет готов. Повязав белый фартучек, она взялась за стаканы: поезд когда-нибудь да тронется, соберутся в вагон пассажиры, которые разбрелись сейчас по перрону, и наверняка попросят у нее свежего чайку...
Как все же плохо ходят этим летом поезда! В прошлый раз где-то в Казино стояли, так же вот долго и нудно, изнывали от безделья и неизвестности. Никто сейчас ни в поезде, ни на станции не скажет, когда они отправятся. Знает, наверно, участковый диспетчер, да с чего вдруг будет он отвечать какой-то там проводнице?! Займитесь, скажет, девушка, своим делом, без вас тошно. И будет прав. Не нарочно же он держит "Россию".
Но диспетчеру что, с пассажирами он дела не имеет. А у нее, у проводницы, раз сто уже спрашивали: когда поедем? почему стоим? А что она может сказать? Ничего. Сама не знает. Трудно, ох трудно поездной бригаде ладить в такой обстановке с пассажирами. Вон Рогов, начальник поезда, на перроне ни разу не показался, сидит, бедняга, в своем радиоузле, парится, магнитофон крутит - настроение поднимает. Не до песен сейчас. У всех на лицах... А, что там говорить! Что может быть у человека на лице, когда его томят на такой жаре?
Рогов в это время бодрым голосом стал рассказывать по радио, что их поезд миновал уже две железные дороги, шесть областей, четыре крупнейших в стране реки. Осталось примерно сто километров до границы Европы и Азии; с правой стороны, по ходу поезда, будет пограничный столб, и он, начальник поезда, напомнит об этом уважаемым пассажирам, пусть только они внимательнее слушают радио. Еще Рогов добавил, что в составе поезда есть вагон-ресторан, который, к сожалению, в данный момент закрыт, что у проводников есть шашки, шахматы и домино. Через проводника, если есть желающие, можно дать телеграмму, получить необходимые справки. В заключение Рогов сообщил "уважаемым пассажирам", что их бригада борется за звание коммунистической, и он просил бы написать отзывы о работе в книгу...
- Вот дуралей! - фыркнула Людмила. - Кто же в такой момент об этом просит. Нам и напишут сейчас...
В дверях она столкнулась со студентом. Леня, внимательно глянув на нее, показал зажатую в пальцах сигарету:
- Вот, прикурить бы. Спички кончились.
Людмила шагнула в "служебку", молча подала коробок. Студент прикурил, кивнул, затягиваясь. Потом разогнал дым рукою, всем своим видом показывая, что извиняется, что сейчас же уйдет. Но топтался, не уходил.
- Мне Света сказала... - неуверенно начал он. И вдруг резко, зло рубанул: - Тебе что - не все равно, что ли? Я заплатил, скоро сойду...
- Знаешь что, - тоже начала злиться Людмила. - Билет давай, вот что! Сейчас моя смена. И ничего я о вас с Дынькиной знать не желаю.
Парень недобро глянул ей прямо в глаза, неторопливо развернувшись, пошел к своему купе.
- Курить в вагоне нельзя! - крикнула ему вслед Людмила.
Она спустилась на землю, прошлась вдоль вагона, осмотрела колеса, даже буксу пощупала - внутри у нее что-то дрожало, и рукам хотелось чем-нибудь заняться. "Ну зачем она так делает, зачем?" - ругала Светку.
Впереди по-прежнему горел красный. Дремала в зное станция Шумково, изнывали от жары пассажиры...
Неожиданно Людмила услышала свое имя, подняла голову. Из кабины электровоза приветливо махал ей Санька-белобрысик. Она улыбнулась в ответ, подошла.
- Скоро поедем?
Санька картинно воздел руки к небу - кто знает! Через минуту был уже рядом с нею, заглядывал в глаза.
- Чем занимаешься? Кухаришь?
- Приходите чай пить, - пригласила Людмила, только теперь увидев на себе передник, который забыла снять в вагоне. - Свежего только что заварила.
- Спасибо, в другой раз, - при исполнении! - и приложил руку к козырьку фуражки.
Санька, играя, заважничал, надул щеки, и Людмила не выдержала, рассмеялась. Подыграла ему, закивала головой:
- Ах, да! А я-то! А я-то!
Но тут же стушевалась от прямого Санькиного взгляда. "Еще в Красногорске встретимся, да?" - молча спрашивал он. "Надо ли?"- так же молча отвечала она, хорошо теперь понимая, что пошла в сторону электровоза совсем не случайно...
Вспыхнув, Людмила торопливо кивнула и направилась к дверям вагона - стройная в своем сером форменном костюме, с кокетливо лежащим на русых волосах беретом, со свернутым передником в руках. У ступенек стояли два пассажира из восьмого купе - попутчики Ларисы. Толстяк сразу же набросился на нее с вопросом:
- Скоро мы, наконец, поедем? - И прибавил: - Черт возьми!
Людмила, чувствуя, что раздраженный этот человек может наговорить грубостей, как можно мягче сказала, мол, сама ничего не знает. И лучше не нервничать зря, а пойти и выпить чаю, она только что заварила.
- Чай, чай, - ворчал, отворачивая потное лицо, толстяк. - Что мне ваш чай? Мне некогда! Мне ехать надо, меня ждут!
В тамбуре, с портфелем в руках, показался Леня. Лицо его было решительно и зло.
- Ты чего это? - удивленным вопросом встретил его Авенир Севастьянович. - Сходишь?
- Схожу, - фыркнул тот, не глядя на стоявшую чуть в стороне проводницу. - Вот из-за этой... Пристала, как банный лист.
- Он без билета, - сказала Людмила, чтобы пресечь всякие разговоры.
- Да ну-у? - удивился еще больше Авенир Севастьянович. - Заяц, что ли? "Ну, погоди", да? - засмеялся, довольный своей шуткой.
- Мне из Красногорска все равно километров сорок назад, до Новотрубнинска, - говорил Леня. - Уж лучше электричкой, чем ее выслушивать, - он злыми глазами сверкнул в сторону Людмилы. - Чтоб тебе замуж никогда не выйти!
- Ну, заяц, не надо ругаться, - миролюбиво протянул Авенир Севастьянович, подавая Лене руку. - Поблагодарил бы лучше. Тебя же штрафовать надо, милицию звать...
- Вот именно, - с сердцем сказала Людмила. - И еще кой-кого.
Уже в тамбуре решила окончательно: "Ладно, Красногорск проедем, сменюсь и схожу к Рогову... Оскорбляют еще!"
- Содрали с меня за скорость, поставили в какой-то дыре и поджаривают, - услышала Людмила голос толстяка. - А вы мне говорите, Авенир Севастьянович! Как это не возмущаться! Да если мы все молчать будем, знаете что тогда будет?!
Когда мужчины вернулись в купе, Лариса спала. Она лежала на боку, поджав ноги и прикрывшись простыней, так, что видно было только ее лицо - спокойное и во сне немного изменившееся. Дышала она ровно, почти бесшумно; губы женщины полуоткрылись, влажно блестели зубы.
- Вот у кого нервы крепкие, - вполголоса проговорил Иван Иванович. - Спит себе. А тут места не находишь.
- А что ей не спать, - так же вполголоса сказал Авенир Севастьянович. - Женщина молодая, здоровая... Пускай спит.
Они тихонько поснимали обувь, разлеглись по полкам.
За окном прогрохотал состав, за ним еще. Потом все замерло. В соседнем купе негромкий мужской голос рассказывал о жаре, какая бывает в Средней Азии, - дескать, не чета этой.
- Начальника поезда пойти выматерить, что ли? - Иван Иванович завозился на своей полке. - Мне вечером с человеком разговаривать надо, а я еще и до Красногорска не добрался. Нет, это я им так не оставлю...
- Чаек желаете, мужчины? - заглянула в купе Людмила.
- Вы бы лучше вентиляцию включили, - сердитым шепотом отозвался на ее предложение Иван Иванович.
- Работает, все время включена. - Людмиле стало не по себе от колючего взгляда пассажира, поспешила уйти.
Вскоре набежала тучка, солнце спряталось. Жара немного опала, в купе потемнело, потянуло из коридора живым ветерком.
Первым уснул Авенир Севастьянович, потом сверху послышался негромкий храп Ивана Ивановича. Захлопали тамбурные двери, раздались голоса, топот ног - поезд незаметно, плавно тронулся...
III.
Уржумов обедал один в маленькой, странной формы комнатке, в которой раньше был, кажется, склад административно-хозяйственного отдела, больше эта комнатка, пожалуй, ни для чего не годилась. Была она с единственным окном, выходящим во двор управления, где пышно зеленели сейчас кусты рябины и ярко алели пионы на ромбической клумбе. Комнатка эта, "кабачок", была удобной штукой: пообедать здесь удавалось за каких-то десять - пятнадцать минут. Еду по просьбе помощника, Александра Никитича, приносила из столовой, что размещалась в полуподвальном, цокольном этаже, дородная пожилая женщина, Маша. Делала она это с видимым старанием и удовольствием, и лицо ее при этом выражало значительность. Говорила она всегда одни и те же слова: "Здравствуйте, Константин Андреевич. Приятного аппетита" - и тут же уходила, чтобы прибраться потом, когда Уржумов пообедает.
Точно так же приветствовала его Маша и сегодня, только уточнила - не будет ли еще блинчиков? Уржумов отказался - мучное в его возрасте вредно - и Маша, повторив "приятного аппетита", вышла.
Уржумов сел к столу, предвкушая короткий покой и тишину. Телефонов в "кабачке" не было, никто сюда не заглядывал, не тревожил, - можно спокойно поесть, подумать. Перед этим он позвонил жене, сказал, что обедать не приедет, пусть его не ждут. В самом деле, он очень спешил сегодня; вызов на совет директоров да еще в обком - дело серьезное, и к нему так же серьезно надо подготовиться. Утренний визит первого секретаря на станцию не шел у Константина Андреевича из головы; подумалось, что совет назначен как репетиция перед чем-то более важным и ответственным.
Да, густо начался нынешний день, густо и продолжается.
Уржумов принялся за второе, хорошо прожаренный и сочный шницель, съел его с удовольствием. Мысли его на несколько минут отвлеклись, были заняты только едой. Но недолго - душа его снова была далеко от стола, снова уже теснились в голове неотступные думы. Не исключено, что после заседания совета Бортников позовет его к себе, спросит о многом, в том числе и о взаимоотношениях с министерством, и тогда придется что-то лихорадочно вспоминать, обобщать... Конечно, разговор о нынешних отношениях с министерством проявит позицию Уржумова, спрятать ее не удастся, - да он и не собирается этого делать, тем более что Бортников не любил, когда перед ним или в его присутствии мямлили, натужно выискивали обтекаемые формулировки.
Подумав, что разговор в обкоме может коснуться последнего приказа министра, Уржумов стал вспоминать все, что было связано с этим приказом, и тогда сама собою в памяти всплыла встреча с Климовым, беседа, которую они вели с глазу на глаз.
...В тихом тупике, за высоким каменным забором, прячущим от посторонних глаз и этот тупик, и пяток пассажирских, обычных с виду вагонов, стоял в те дни, полтора месяца назад, и спецвагон замминистра Климова. Климов не любил самолетов, летал только в крайних случаях, да и то не по своей воле. Конечно, самолет - это скорость, экономия времени. Но полет высоко над землей не приносил ему ни малейшего удовольствия, казался ненадежным, в чем-то даже противоестественным. Куда спокойнее Георгий Прокопьевич чувствовал себя в купе родного железнодорожного вагона - здесь все было знакомо, привычно и понятно. В вагоне можно было работать, спать, слушать радио или смотреть телевизор, на стоянке говорить по телефону с любым городом. Главное же - вагон катился по земле, по надежным рельсам, и это постоянное ощущение земли, вид мелькавших за окном картин сохранял в нем бодрость духа и высокую работоспособность. Безусловно, на дальние расстояния ездить даже в таком комфортабельном специальном вагоне утомительно, лучше уж тогда полететь самолетом, но в Красногорск поезд шел всего сутки, день и ночь, время проскакивало быстро...
Приехав проверить на Красногорской дороге ход выполнения приказа по ускорению оборота вагонов, Климов не собирался здесь долго задерживаться. В одиннадцать тридцать было намечено рабочее собрание в депо, займет оно от силы час, пару часов он планировал провести с начальниками служб Управления - движения, грузовой и локомотивной, - можно было еще повидаться с заведующим отделом промышленности и транспорта обкома партии Колобовым, если тот будет на месте, а лучше, конечно, со вторым секретарем... Так или иначе, но к вечеру он должен быть свободен, можно возвращаться в Москву. Однако все планы спутал Уржумов своей выходкой на собрании - дорога якобы не готова к работе с высокими скоростями движения. Просто упрямство, или за этим кроется что-то более серьезное? Конечно, можно было и уехать, доложив в Москве, Семену Николаевичу, о новой выходке строптивого начальника дороги, но... За этим "но" Климов отчетливо увидел себя, даже представил свой доклад министру, недовольство на его лице. Да, Уржумов упрямится, но какова же в поездке на Красногорскую дорогу роль заместителя министра Климова? Съездил, поприсутствовал на собрании локомотивных бригад, выступил, потолкался в управлении, поговорил с руководящим составом дороги и - убыл, не найдя общего языка с Уржумовым. Выходит, бери, товарищ министр, трубку, звони, распекай... Нет, уезжать так не годится. Надо потолковать с Константином Андреевичем по душам. Можно, конечно, заставить его просто подчиниться приказу, но тогда при случае начальник дороги скажет где-нибудь в партийных органах, что приказ этот - инициатива только министерства, не согласованная с дорогой, оторванная от жизни и тому подобное. Он же, как лицо подчиненное, обязан выполнять...
Да, надо потолковать с Уржумовым, сгладить острые углы. В конце концов, министерские планы делаются здесь, на дороге, забывать о настроении ее руководителя нельзя. К тому же Уржумов - кандидат в члены бюро обкома партии, часто встречается с Бортниковым, первым секретарем, а тот - член ЦК. Подумаешь тут...
Во второй половине дня, отдохнув, Климов позвонил из вагона Уржумову и любезно пригласил его вечером "на чашку чая".
...Уржумов появился в назначенное время. Климов видел, как остановилась у вагона черная, сверкающая в вечерних огнях станции "Волга", как неожиданно молодо, легко вышел из нее начальник Красногорской дороги.
В тамбуре, приветливо улыбаясь, стояла уже приодетая проводница Рита, но Климов, тоже вышедший в тамбур, взглядом велел ей посторониться, дать ему место. Он подал руку Уржумову, хотя и расстался с ним несколько часов назад, пропустил вперед, гостеприимно распахнув перед гостем дверь.
- Прошу, прошу! - радушно говорил Георгий Прокопьевич, мало сейчас похожий на самого себя - в спортивном шерстяном костюме, немного суетливый и чересчур, пожалуй, заботливый. - Мундир свой сразу снимай, Константин Андреевич. Да и туфли, если желаешь. У нас тут тапочки на выбор.
Уржумов не стал противиться предложениям хозяина вагона. Да и самому хотелось освободиться от галстука, от запылившихся туфель.
- Рита уже пельменей нам наготовила, пойдем-ка в салон. - Климов увлек Уржумова в глубину вагона.
- Я все переживала: не опоздает ли Константин Андреевич, - с милой улыбкой на круглом лице вставила проводница - широкая в кости молодая женщина в белой блузке и серой форменной юбке. - Сварила и беспокоюсь - остынут.
- Скажешь тоже - опоздает! - Климов простецки похлопал Уржумова но плечу. - На железной дороге работаем, не где-нибудь.
В просторном салоне было по-домашнему уютно, прибрано. Небольшой стол в середине накрыт белой скатертью, уставлен вином, закусками. Вдоль стен - мягкие просторные диваны в ковровых чехлах, удобные кресла, под ногами, на полу, - зеленый ворсистый палас. В дальнем углу на специальном кронштейне - телевизор.
Климов перехватил взгляд Уржумова, рассматривающего вагон с заметным интересом.
- Вот, считай, полжизни здесь провожу. И кабинет, и столовая, и кинотеатр.
- У меня у самого жена как-то спрашивала: ты в вагоне прописан или дома? - усмехнулся Уржумов.
- О женах лучше не вспоминать, - подхватил Климов. - Завтра собирался со своей итальянцев послушать в Большом, да теперь вот... - он махнул рукой. - Дела.
- Дела мы закончим быстро, Георгий Прокопьевич, - Уржумов с улыбкой кивнул на стол. Он уже догадался о цели приглашения. - Через час фирменный наш уходит в Москву, "Красногорец". Можем прицепить.