Толстой думал, что семья и воздействие семьи всегда было одним и тем же. Дети и семья были, но семьи были разными, и стрелки направлены в разные стороны. Кажется, в Спарте, которая, между прочим, была страной, где очень самостоятельны женщины, так как воины-мужья уходили из дома, рожденного ребенка показывали отцу, и только по одобрении он становился членом семьи. Очевидно, иначе его выключали.
Истории, похожие на историю рождения Эдипа, были очень древними, а это время до Спарты. От ребенка можно было отказаться.
Или же ребенок принадлежал скорее роду, чем отцу и матери.
Многосемейственность, возможность нескольких женщин у одного мужчины или нескольких мужчин у одной женщины порождали другое сознание.
Я в Средней Азии видал счастливую многодетную семью; женщин было несколько; у старшей жены не было живого ребенка; она была почетной женой и потому не рожала. Существовала молодая жена, она родила мальчика. Первая жена взяла мальчика к себе, воспитала его, и как-то получилось так, что истинная мать приняла это как почетное признание. Она приходила к своему ребенку с радостью и уважением.
Отношения детей к родителям в Библии разнообразны, и холодные отношения между евреями и арабами при том, что они близки по роду, когда-то сознательно или несознательно выражались в том, что матери были разные, отец один. Так старший ребенок был удален из семьи вместе с матерью, вернее, изгонялся из шатра отца.
Ангел, однако, утешает мать, предрекает: потомство у твоего сына будет многочисленно и сильно.
Во времена Толстого существовало много женщин, как и сейчас; были женщины-няньки, помощницы в семье, было очень много проституток, и Л. Н. Толстой считал, что количество 80 000 проституток в Лондоне как бы законно, иначе семья не может существовать.
Он писал Страхову (19 марта 1870 года), что сталось бы с семьями, можно ли удержать женщин и дочерей чистыми, что сталось бы с законной нравственностью, которую так любят блюсти люди – и тут Толстой ссылается на Мишле: "Призвание женщины все-таки главное – рождение, воспитание, кормление детей. Мишле прекрасно говорит, что есть только женщины, а что мужчина есть le mâle de la femme (самец женщины)".
Все это написано в письме, приведенном в 61-м томе. Это первая жизнь письма. У Толстого много решительных, но неотправленных писем. И, даже будучи могучим человеком и могучим писателем, он многим писал письма резкие, но не отправлял их.
Мы, люди сравнительно с Толстым маленькие, можем составить большой архив писем и речей, которые обратились в бормотание.
Толстой читал Шопенгауэра, жил Шопенгауэром, и Б. М. Эйхенбаум считал, что приведенные слова Толстого из письма к Страхову вызваны влиянием Шопенгауэра. Супружеская верность имеет у мужчины характер искусственный, а у женщин естественный.
Таким образом, прелюбодеяние женщины как в объективном отношении, так и в субъективном гораздо непростительнее, чем прелюбодеяние мужчины.
Толстой эпохи "Воскресения" извиняется в этом письме перед собой.
Нехлюдов должен был стать единственным мужем Катюши Масловой. Но в то же время Толстой любил новеллу "Душечка", я уже говорил об этом, считая, что даже соседи не обвиняли женщину, которая меняла своих мужей, так как причины к тому были естественные. Мужья умирали.
Шопенгауэр утверждает, что мнение о необходимости верности для мужчины противоестественно.
Толстой говорил в том же письме, что роль человека – размножение в семье, и необходимость появления "магдалин" связана с усложнением форм жизни, а не принципами моногамии.
Лев Николаевич был человек, и не только в литературе, очень потентный; во всем он мог сделать то, что мы сделать не можем.
Было приказано всем гимназистам знать греческий язык, что, по словам Толстого, так же нелепо, как приказать всем быть танцорами, но Лев Николаевич узнал греческий язык и стал читать "Илиаду".
Когда Лев Николаевич захотел переводить Библию, он изучил еврейский язык.
Когда совсем молодой Лев Толстой был на Северном Кавказе, то он по ошибке заговаривал с женщинами на цыганском языке.
Дело понятно. Для него цыганский язык был языком любви. Он видел женщину и переходил на ее словарь.
Таким образом, не можем мы судить Льва Толстого, потому что он мог совершать дела, что не для нас; он постоянно отказывался и в то же время делал то, что называется историей культуры. Я выражаюсь, кажется, неясно. Но он сам был историей, он жил в нескольких странах, в нескольких языках.
Его отношение к браку было отрицательным, он оплакивал брак дочери. Он говорил, что на свадьбе вообще надо плакать. Ведь человек был свободен, и вот на спину ему привесили пять пудов.
Гераклит, великий философ, его называли Темным, говорил, что для того, чтобы появилось целое, должны быть и другие существования. Эта мысль Гераклита также есть в "Философских тетрадях" Ленина.
Гераклит приводит один признак, я использовал его в названии одной книги.
Лук состоит из сочленения палки и тетивы. И это целая вещь.
Так существует лира, так существует ветер, так существует то, что мы называем жизнью.
Это я уж выбился по ошибке из цитаты.
Теперь перейдем к вещам, которые как будто не имеют никакой связи с прежде сказанным.
Вот эти слова я считаю лишними.
Темы не меняются, темы существуют в своих противоречиях, но бывают неудачно выбранные противоречия, т тогда лучше молчать.
Я с удовольствием и с некоторой завистью цитировал указание Б. М. Эйхенбаума, но Лев Николаевич в своей разнообразной жизни читал не только книги философский и не только книги классические.
Он читал и читал очень внимательно вышедшую в маленьких томах книгу Дмитрия Николаевича Бегичева. Книга называется "Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни семейных и одиноких русских дворян".
Из этой книги Толстой взял привычку вести дневника и в дневнике ставить самому себе отметку, как школьнику, отмечая всякий отход от принятых решений.
При всех своих качествах в числе определений, которые мы можем ему придать, существует еще одно – он архаист.
Книга Бегичева вышла в 1832 году, потом, через много лет, ей удивлялся несколько иронически Белинский; через много лет она попала ко мне в библиотеку. Библиотека в трудную минуту моей жизни была продана в Союз писателей целиком, и, к сожалению, книжные шкафы, в которых она стоит, не раскрыты по сию пору. Это хорошая библиотека, библиотека только по русской прозе.
Надо учиться открывать книжный шкаф.
В этой малоизвестной книге живут герои Грибоедова. Бегичевы были знакомы с Грибоедовым, и Грибоедов – дело старое – обидел Бегичева.
В книге Бегичева существует Фамусов, Чацкий, Молчалин и многие другие герои, которые современниками поняты были иначе, чем теперь.
Фамусов выскочка из чиновников, делец, который потихоньку грабит Чацкого.
Про Чацкого сказано, – это уже в шестой главе, – о Чацком сказано словами писателя, дворянина Пронского: "Пронский еще несколько раз виделся с Чацким. Часто с удивлением смотрел он на Чацкого и сам себя спрашивал: неужели это тот отважный, неустрашимый Чацкий, с которым он служил несколько кампаний, которого он видел в пылу сражений… всегда молодцом… впереди всех? Неужели это тот храбрый офицер, которого называли рыцарем Баярдом? – думал Пронский.
– Можно ли до такой степени и во всех отношениях перемениться… Ни о чем более не говорил Чацкий, как только о болезнях, о лекарствах, о лекарях, рассказывал, какие он чувствует припадки и кто, чем, когда его лечил… Наконец Пронский не выдержал: "Помилуй, Александр Андреевич, тебя узнать нельзя? Что с тобой сделалось?.." – "Что делать, брат! Что было, то прошло", – отвечал Чацкий".
Вот мы добрались до темы. "Семейство Холмских" изображает жизнь дворянских семей, причем взяты сестры в их взаимности, в их неудачах, и все это оценивает мудрая женщина Свияжская.
Вот идет молодой Толстой, не написавший двух романов, как его упрекали, романа Вронского и романа Левина; но если взять Бегичева, непритязательного писателя, то он в шестом томе прощается по крайней мере с двадцатью семействами, при этом между ними деловые отношения, не очень благочестивые.
Хотя Бегичев негодует о Бомарше, с восторгом говорит о преданности царю и отечеству и всем правилам русского Домостроя, это только отговорки. На самом деле хотя автор не талантлив, но его можно читать и сейчас. Задача его интересна.
Люди живут в тогдашней жизни, полной мелких наслаждений, берут дешевые удовольствия, налаживают свадьбы, разговаривают; конечно, это написано не Шопенгауэром, но это перечитывал и переписывал великий человек будущего и великий архаист граф Лев Николаевич Толстой, который в своем уезде вел, наверное, самое архаическое хозяйство и в то же время пестрел в этом хозяйстве машинами и новыми породами животных, потому что он так понимал жизнь.
Толстой, как настоящий большой писатель, человек не на своем месте. Я думаю, что такие герои, как король Лир, Гамлет, Анна Каренина, тоже люди не на своем месте.
До Толстого было несколько романов из светской жизни, они были написаны на удовлетворительном литературном уровне, а авторы в них как бы облизывались от восторга перед так изображаемой как бы действительностью. После выхода "Анны Карениной" существовали мнения, и даже печатные мнения, что этот роман хуже других великосветских романов, а в том, что это великосветский роман, никто не сомневался.
Федот, да не тот, – это неудача в старом жанре.
В "Анне Карениной" человек, наиболее близкий сознанию автора, Константин Левин, воспринимается другими людьми, в частности княгиней Щербацкой, матерью Кити Щербацкой, в которую был влюблен Левин, как неудачник. Правда, у него большое имение, но он не камер-юнкер, даже не полковник. Он человек без титула, без места, соответствующего его рождению. Это, между прочим, способствовало неудаче сватовства. Хотя у Левина большое имение, мать Кити считала, что вот Вронский на своем месте, очень богат, титулован, он даже мил, – другими словами, он типичный герой романа.
Но романы рождаются другим видением. Толстой знал о том, что существует мода на аристократизм, жажда аристократизма. Герои, имеющие фамилии в "Севастопольских рассказах", все льнут к аристократам. Все хотят быть с людьми, которые кажутся старше, чем они.
Люди с превосходной военной репутацией рады пройтись с бездельником и никому не нужным человеком, считая, что он аристократ. Толстой тут же говорит, что мода на аристократизм заимствована, она иностранная, она пришла к нам, вероятно, с английским романом.
Я уточняю.
Поэтому в "Севастопольских рассказах" Толстой говорит, что ни один не герой; в том смысле, как это принято в старой литературе.
Толстой считал и был прав, что в его рассказах герой – правда.
Герой Толстого – это открывание сущности человека.
Но сам Толстой писал, что он сын подполковника, воспитанный женщинами, т. е. что женщины его воспитали, что пока он неудачник, проевший, прокутивший полсостояния; после такой самохарактеристики он поехал на Кавказ.
Кавказ – это место не только для романтических людей.
Кавказ – место для неудачников.
В неизданном предисловии к "Войне и миру" он, Толстой, говорит, что все его герои аристократы, потому что он не знает другого общества и он не может рассказать про семинариста, которого высекли дважды. Я как-то заметил, что в кадетских корпусах секли намного больше, чем в семинариях. Были даже спецы по сечению. В Морском кадетском корпусе был человек, который сек с определенным рисунком на теле жертвы.
Толстой гордился своим аристократизмом и в то же время болел им. Он разбивал это понятие, как бы взятое в кавычки, где четко взят солдат и чуть иронически офицер. Но они ориентируются друг на друга. Оценивается разность аристократов. Один не хочет якшаться с другими. Хотя они храбрее других, они как бы сравнены эполетами.
Мы говорили о семействе Холмских и о замужестве их дочерей. Холмские были графы, но это была не очень аристократическая семья.
Я должен упомянуть, что я так широко говорю о семействе Холмских, чтобы показать, как видели себя люди того поколения.
Семья Щербацких была когда-то очень богата, но старик прожил свое состояние.
Отец Наташи Ростовой, он же граф Простов, и мы понимаем, что это странная фамилия для графского рода, не прожил, а проел свое состояние, проугощал его. Дворяне считались своими знатностями, как считаются знатностями и чинами офицеры "Севастопольских рассказов".
Щербацкие были разорены. Они жили в Москве через силу, тратя больше, чем могли тратить, они доедали свое состояние. Но они должны были жить в Москве, так как в Москве находилась ярмарка невест, о которой печально, хотя почти без обиды, говорил Пушкин.
Татьяна Ларина попала на эту ярмарку. Когда она стала женой генерала, люди, привезшие ее, были рады.
В семействе Щербацких властвовала мать. Она смотрела, чтобы дети знали французский и английский языки Чтобы девочки были в обществе. А чтобы они не успели преждевременно показать красоты своих ножек, их одевали в длинные платья. А Кити, младшая, ходила на очень красивых ножках, которые не закрывала юбка.
Вот что пишет Толстой; несколько забежим вперед по возрасту Кити: "Сколько страхов было пережито, сколько мыслей передумано, сколько денег потрачено, сколько столкновений с мужем при выдаче замуж старших двух, Дарьи и Натальи! Теперь, при вывозе меньшой, переживались те же страхи, те же сомнения, и еще большие, чем из-за старших, ссоры с мужем".
Стива Облонский был хорошим женихом.
Он прожил свое состояние; был он, очевидно, из Рюриковичей, он имел службу, где он ничего не делал; но он удачно изображал занятого человека, сперва на казенной службе, потом, когда дела его ухудшились, на частной службе у еврея, это было строительство железной дороги Поляковым.
Старшая дочь была выдана за Степана Аркадьевича Облонского.
У сестер Щербацких вторая получила фамилию Львова, и эта семья почти не упоминается в романе, мы только знаем, там была скарлатина.
Третью надо было выдавать. Кити имела успех гораздо больший, чем старшие сестры.
Ее хорошо выбирали.
Как-то раз Вронский сказал случайно Кити, что он на днях ждет приезда матери из Петербурга. Но мать Кити решила, что графиня Вронская приезжает смотреть невесту.
Тут были черты, такие положения Кити, от которых она заболевала, сомневаясь в моральной чистоте этого дома. Она плохо называла себя в собственных мыслях.
Анна Каренина, фамилия, до которой мы наконец добрались, была сестрой Стивы Облонского, она княжна, вышла замуж за губернатора, очень успешно продвигающегося чиновника, он был лучшим женихом в губернии.
Недостатком брака, который произошел при самых лучших предзнаменованиях, было то, что жених на двадцать лет старше невесты.
В древней Греции допускалось и одобрялось, что муж на пятнадцать лет старше жены.
Жена была существом уважаемым, ценимым, переставляйте эти слова как хотите.
Но Анна Каренина вошла в круг своего мужа.
Это была группа знатной и крупной чиновничьей аристократии, и первое время Анна чрезвычайно гордилась окружением мужа.
Потом было общество дворян их губернии. Потом она стала гранд-дамой Петербурга. У нее были знакомые аристократы с очень звонкими фамилиями. Они жили более чем свободной жизнью. Делалось так, что этого как бы не видели. Когда светский мир отвернулся от Анны Карениной, то она оказалась как бы на необитаемом острове, но без умения работать на себя, создавать контрпозицию, чтобы презирать свои старые связи.
Анна Каренина настолько высоко поставлена, что Долли, в горе по поводу измены мужа, плачущая, похудевшая, польщена, что к ней приезжает ее знаменитая золовка, жена человека, который делает личные доклады государю.
Губернаторство было только ступенью для Каренина; про Каренина говорили, что у него такой ум, которого мало даже в Европе.
Начало каждой книги, каждой драмы должно вводить нас сразу и неожиданно; конечно, если нет специального вестника, что к чему, кто такой герой и каково его положение.
В "Войне и мире" о положении России, о походе Наполеона, о Пьере говорят люди, которые принимают Андрея Болконского и уважают его; обо всем этом развернуто говорит Толстой.
В "Анне Карениной" речи автора почти отсутствуют. Мир героев заключался в мире самой вещи. Он выведен и живет своими законами, о которых мы при чтении не спрашиваем, почему так. Когда говорят, что же было началом всего, что он думал, начиная писать о женщине, которая потеряла себя, когда говорят, что история эта чуть ли не связывается с историей одной незнатной женщины, которая незаконно жила с одним дворянином, он ее бросил, она сама бросилась под колеса поезда, то думаю, что именно эта история покорила Толстого. Вряд ли это правильно, потому что в первых набросках романа Анна Каренина после того, как она говорит с мужем, бросилась в Неву. Поезд появился позже. Не он был толчком для романа.
Вряд ли также Толстой вполне поразился началом пушкинского наброска "Гости съезжались на дачу". Об этом столько написано, что очевидно – люди любят удивляться. Они хотят найти бытовой корень вещи, что же правдоподобное случилось с героем. Правда, несколько набросков начала говорят, как гости приехали на дачу княжны такой-то, как они сплетничали, как вела себя хозяйка, но в более поздних отрывках начала у Толстого же говорится, что Анна сидела и разговаривала с Вронским, который имел тогда другую фамилию.
Весь зал слушал, а стол их, Анны и Вронского, который имел другую фамилию, был как бы барабаном, по которому били палками.
Когда Пушкин пишет в другом отрывке, что на углу стояла карета, то это удар, неожиданность, так как карета не на месте.
Начало романа неожиданно, и эта неожиданность сохранена в тексте романа.
Я уже имел случай сказать и повторю еще раз, что писатель сюжетом своего произведения как бы протирает мир, который все время запутывается или, если хотите, пылится.
И вот разные писатели, живя в разное время, нащупывают один и тот же узор, одно и то же сцепление обстоятельств, которые каждый раз по-разному конкретно проявляются.
Так сюжет перемещается во времени.
Одновременно с "Евгением Онегиным" Пушкин писал прозу. Писал начало какого-то большого романа. Один отрывок печатается под заголовком "Гости съезжались на дачу", другой – под заголовком "На углу маленькой площади".
Героиня первого отрывка Вольская. Она рано вышла замуж за обыкновенного, не трагичного, не жестокого, не поэтического мужа.
Зинаида Вольская встретилась летом в светском обществе с офицером, и они с ним слишком долго разговаривали на балконе.
Героиня отрывка "На углу маленькой площади" продолжает историю, начатую в первом отрывке.
Героиня этого отрывка полюбила Володского, и, полюбив, "она почувствовала отвращение от своего мужа, сродное одним женщинам и понятное только им".
Войдя к своему мужу, она сказала, что любит другого, что она не хочет обмана и решила развестись, и это было неожиданно для мужа и для Володского. "Никогда не думал он связывать себя такими узами".