Однажды она снова попала в ЦДЛ. Грише где-то удалось достать два билета на заграничный фильм, они ходили с ним по залам и фойе, заглянули в тот самый дубовый зал, в котором побывала вместе со Всеволожским, поискала глазами вокруг - вдруг где-то за столиком он, пусть даже не один, а с той, которая с енотовым воротником…
Но его не было. Ольга и сама не знала, хорошо это или плохо, кажется, встретила бы его и не сумела бы произнести ни слова.
- Ты человек, лишенный комплексов, - уверял Гриша.
Очевидно, так оно и было на самом деле. Но вот встреть она сейчас Всеволожского, наверняка смутилась бы не на шутку. А почему? Прежде всего потому, что интервью с ним, само собой, так и не появилось в "Вечерке".
После просмотра фильма Гриша не переставал вслух восхищаться им, перечисляя фамилии актеров, из-за громкого голоса на него на улице оборачивались, Ольга молчала, глядя себе под ноги. Наконец Гриша обратил на нее внимание.
- Ты что это такая сердитая? Что с тобой?
- Ничего. Во-первых, ты чересчур зычно говоришь, во-вторых, хочу есть.
- Сейчас придем домой, я тебе яичницу приготовлю, твою любимую, с помидорами. Я в детстве тоже очень любил яичницу с помидорами…
"Ты в детстве, - мысленно сказала Ольга. - Воображаю, какой ты был жирный и смешной, тебя наверняка в школе дразнили жиртрестом, не иначе".
- А хочешь, можно сварить пельмени, - невинно продолжал Гриша. - Я как раз днем купил две пачки.
"Пельмени, - вздохнула Ольга. - Яичница даже с помидорами и пельмени, вот что предназначается мне, а настоящие люди остаются там, под огромной люстрой в красивом нарядном зале, едят котлеты по-киевски, салаты с нерусскими названиями, пьют вино из тонких бокалов, беседуют друг с другом о самых различных и всегда интересных вещах…"
Ей представилась их комната, куда они войдут примерно минут через сорок, поблекшие обои на стенах, тахта, покрытая клетчатым полушерстяным пледом, теперь во многих домах простой матрац на ножках стал именоваться тахтой, крохотный туалетный столик, Гришин письменный стол с настольной лампой под зеленым, казенного вида колпаком. Все это безнадежно убогое убранство на неполных восемнадцати метрах изрядно опостылевшей жилплощади.
И вдруг стало до того жаль себя, что она тихо заплакала.
Шла рядом с Гришей по темной, почти не освещенной фонарями улице, слезы катились по ее щекам, она не вытирала их, уткнувшись носом в воротник пальто, мгновенно ставший мокрым. А Гриша не замечал ничего, оживленно разглагольствовал о том, что Трентиньян самый лучший артист не только французского, но и мирового кино и ему очень подходит Анук Эме, просто как никто другой…
В ту ночь она долго не могла уснуть, мысленно перебирая вольные и невольные свои ошибки, задавая кому-то неведомому, невидимому извечный вопрос, звучавший, должно быть, миллионы раз, чуть ли не с первых дней образования вселенной: "За что? Почему я такая невезучая? Почему мне не везет?"
А под утро, после бессонной ночи, машинально прислушиваясь к нежному, какому-то удивительно деликатному всхрапыванию Гриши, он умел похрапывать словно бы играючи, она решила: "Сегодня же позвоню ему. А что скажу? Что-нибудь придумаю".
И в самом деле, придумала. Позвонила в обеденный перерыв. Когда все ринулись в буфет, в столовую и комната опустела, можно было беспрепятственно поговорить по телефону.
- Это из "Вечерней Москвы" Ольга, - произнесла деловито. Он узнал ее сразу.
- Привет, как поживаете?
Тон голоса вроде бы не злой и в то же время отчужденный.
Наверное, он из тех людей, которых каждый раз следует завоевывать. Особенно часты подобные типы среди мужчин. Ей встречались такие, кажется, хоть на хлеб его мажь, ласковый, предупредительный, а прошло какое-то время, и будто бы подменили - чужой, да и только!
У Ольги был совсем небольшой опыт в любовных делах, своему Грише она, можно сказать, почти не изменяла. Разве лишь как-то на юге вдруг почудилось: это то, что нужно, вот он, предмет мечтаний, подарок, а не мужчина. После оказалось, никакой не подарок, обыкновенный, рядовой трус, который к концу срока стал нескрываемо рваться домой, в лоно семьи. И тогда она поняла, это все так, пустяки, ерунда на постном масле, просто ненадолго опьянела от яркого солнца, от шума моря, стрекота цикад, горячего, ласкового песка…
Но тем горше было отрезвление, пришедшее на смену. Она даже ощутила некоторое раскаяние, когда на вокзале увидела Гришу, его доброе, обсыпанное веснушками лицо, озаренное радостной улыбкой, потому что наконец-то после долгого отсутствия узрел ее, наверное, сейчас признается, как истосковался по ней!
Так и было, он не уставал повторять, что считал дни, сколько оставалось до ее приезда…
- Я тоже считала, - слукавила Ольга. - Честное слово, тоже скучала по тебе… - И на некоторое время сама поверила тому, что сказала.
- Ну-тес, - произнес Всеволожский. - Слушаю вас. Как там наше интервью?
Напрасно он уверял, что не тщеславен, что всякого рода публикации его не интересуют. Ольга, умная от природы, поняла сразу, ему это вовсе не безразлично.
Она старалась придать своему голосу как можно больше сахара и меда:
- Тут такое дело, все было хорошо, но пришел новый зав. отделом, говорит, о вас следует писать сильнее, как бы точнее выразиться, больше обрисовать вашу недюжинную натуру, ваш талант, бесценные ваши заслуги на ниве отечественного литературоведения…
- Понятно, - сказал Всеволожский. - Что же будет с нами дальше, милая девушка?
Голос его потеплел.
- Надо будет кое-что добавить, подробнее обрисовать вашу общественную деятельность, показать вас всесторонне, высветить все грани вашей неповторимой личности…
Ольга вспомнила слова Нины, той самой, которая утверждала, что досконально изучила психологию мужчин, их мироощущение, их психологический статут: "Чем грубее лесть, тем она доходчивей, потому никогда не бойся перехвалить, они все одно все слопают, так и знай!" И уж на этот раз Всеволожский оценит по достоинству все то, что она высказала ему. И не ошиблась. Он понял то, что она хотела, чтобы он понял. И, когда он спросил: "Может быть, повторим давешний рейс, прошвырнемся куда-нибудь, хотя бы в тот же ЦДЛ?" Она ответила, не задумываясь, внутренне ликуя:
- Конечно, повторим!
Нет, он не хотел на ней жениться. Он вообще ни с кем не хотел связывать свою жизнь, с ужасом представляя себе, как некая женщина, пусть самая прекрасная в мире, будет ежечасно, ежеминутно рядом с ним везде и повсюду!
Белыми, холеными пальцами с тщательно отполированными ногтями он стыдливо прикрывал лицо, повторяя одно и то же:
- Нет, нет! Вы с ума сошли, клянусь всем святым! Да я же вам чуть ли не в отцы гожусь!
"Почему чуть ли? - мысленно возразила Ольга. - Самый настоящий папа, папулечка, папусик мой дорогой!" Но вслух она сказала:
- Я не могу без вас! Делайте со мной что хотите, не могу! Понимаете меня?
Они оставались на "вы", это была его особенность: с близкими женщинами всегда быть на "вы". Она бы охотно перешла на "ты", но спорить не стала. Пусть будет так, как он желает, маленькая ее уступка - залог крупных уступок в будущем с его стороны…
В конце концов она не выдержала, пригрозила:
- Я брошусь под поезд или под трамвай, мне все равно! Вот увидите, брошусь!
- Что? - переспросил он. - Что вы сказали? Повторите. Или я ослышался?
- Вы не ослышались, - сказала она. Снова повторила все то, что сказала. Глаза ее сузились, потемнели, скулы обострились, что-то не виданное раньше, что-то волчье вдруг обозначилось на ее лице. Он молча, ошеломленно вглядывался в нее, словно впервые увидел выступавший вперед подбородок, тяжелую челюсть - знак несгибаемой, сильной натуры, не умеющей сдаваться, всегда готовой дать отпор, нанести ответный удар. Пробормотал изумленно:
- Так вот вы какая…
На миг Ольга дрогнула. Как бы не перегнуть палку, с этими пожилыми молодящимися холостяками, избалованными беспечальной жизнью, следует соблюдать осторожность, иначе вдруг, неровен час, сломаются…
И она заговорила быстро, задыхаясь от волнения:
- Милый, поймите меня, я же всегда говорю то, что думаю, я не могу без вас, никак не могу…
Он, все еще ошеломленный, недоумевающий, молчал, опустив голову.
А она продолжала:
- Милый, подумайте сами, ведь я для вас на все готова, я буду ваша радость, ваша всегдашняя надежда, ваш оплот и опора…
"Артистка, - некогда говорил Гриша. - Никакая Ермолова тебе в подметки не годится…"
Он был прав, Ольге была присуща незаурядная артистичность, умение трансформироваться, становясь то лихой бой-бабой, то тишайшей паинькой-девочкой, то умудренной жизнью, снисходительной к чужим слабостям женщиной, то рубахой-парнем с широкой, открытой душой, то замкнутой, никому не доверяющей недотрогой…
Сейчас она была в одно и то же время и беззащитной малышкой и познавшей жизнь, страстно любящей, сражающейся за свое счастье женщиной…
- Я люблю вас, понимаете ли вы это? - Ольга почти кричала, не вытирая слез, щедро струившихся из ее глаз. - Люблю в самый первый раз, никогда никого еще я не любила, как вас! Вы открыли для меня целый мир переживаний, чувств, радостей, да чего там мир, вы открыли мне меня, такой, какой я стала теперь, именно такой, я впервые узнала себя, поняла, какая я есть на самом деле и только благодаря вам, больше никому, мой дорогой, мой любимый, больше никому!
В конечном счете, он не выдержал ее натиска, окончательно рухнул, согласился на все. Так была пробита брешь в прочно укрепленном форпосте.
Всеволожский, по натуре незлой, скорее равнодушно-доброжелательный, не любил утруждать себя сильными чувствами, как-то: любовь, ненависть, ревность, зависть. Сам о себе говорил: "Я, прежде всего, джентльмен, и этим все сказано!"
Он, конечно, не ожидал, что влюбится в Ольгу, словно мальчишка, словно в прорубь с головой. Волнуясь, предвкушая очередную с ней встречу, он вышагивал по кабинету, дожидаясь ее прихода, заслышав звонок, опрометью кидался открывать дверь, с размаха обнимал ее, прижимая к себе, бросая торопливые вопросы:
- Почему так долго? Где же ты была? Я же измучился без тебя…
Впервые он изменил своему правилу, стал называть Ольгу на "ты".
Каждый раз он настаивал:
- Скажи все как есть мужу и переходи ко мне навсегда…
- Хорошо, - покорно соглашалась Ольга, и хотя желание ее сбылось, но она все никак не могла решиться сказать об этом своему мужу. Вдруг стало жаль Гришу, как же он теперь без нее? Сумеет ли перенести все то, что ему предстоит?
Молча, виновато поглядывала на его веснушки, ловила взгляд рыжих глаз, знает ли, догадался ли? А если догадался, почему молчит?
А он ничего и не подозревал, ему и в голову не могло прийти, что Ольга решила оставить его. Разве он плохой муж? Или невнимательно к ней относится? Разве изменял ей когда-либо?
И все шло в их семье внешне как прежде, пока Ольга в конце концов не решилась и не выложила Грише все, что должна была сказать.
Поначалу он не поверил ей.
- Ладно, будет врать, - он даже засмеялся от души. - Еще чего придумала, артистка, или, может, какую-то роль играешь?
- Никакую роль я не играю, - сказала Ольга, опустив голову, чтобы он не заметил внезапных слез.
Но он увидел, испугался, быстро обнял Ольгу за плечи, притянул к себе.
- Да ты что, родненькая? Что с тобой?
Она не отвечала, отворачивалась от него, старательно пряча заплаканные глаза.
Может, будь Гриша понастойчивей, упрямей, просто сильнее характером, он бы сумел отвратить ее от Всеволожского. В сущности, и ребенку понятно, что Всеволожский много старше Ольги, никакая не пара ей…
Но Гриша отличался неподдельно мягким сердцем и недостаточно сильным характером.
- Только не плачь, не надо, - повторял Гриша все время. - Ну, не надо плакать, а то я сам заплачу.
Ольга окончательно разревелась, уткнувшись носом в Гришину грудь, а он молча гладил ее по голове, по плечу, по руке…
На следующий день Ольга перебралась к Всеволожскому, в его квартиру.
С самого начала она решила взять Всеволожского в руки. Перво-наперво - конец всем ресторанным застольям, "рейсам" в различные кафе и в творческие клубы, где ему доставалось платить абсолютно за всех, подчас и за вовсе каких-то незнакомых, вдруг прилипших к его компании. Теперь он солидный человек, семьянин, ему полагается упорядочить свой быт и конечно же обедать дома. Домашний обед - это центр семьи, связующая воедино нить, которую не следует обрывать.
Правда, почему-то не приходило в голову, что у них с Гришей никаких домашних обедов и в помине не было, кто пришел раньше с работы, тот и кинул на сковородку пару антрекотов, высыпал а кипящую в кастрюле воду суп из пакетика. Чаще всего это делал Гриша, даже теперь, расставшись с Гришей, Ольга не могла не признать: он был хозяйственней ее и такой заботливый, просто чудо…
Но к чему вспоминать и сравнивать? Все это уже в прошлом, осталось далеко позади, теперь следует упорядочить новую жизнь, вить новое гнездо.
Прежде всего она решила нанять домработницу. Всеволожского годами обслуживала Анастасия Саввишна, еще не старая, быстроглазая, очень умелая. Любая работа горела в ее руках - мигом сбегает на Тишинский рынок, купит все что требуется, сготовит то, что Всеволожский любит, приберется в комнатах и неслышно исчезнет. Но она почему-то не понравилась Ольге.
"Чересчур суетлива, - решила Ольга. - И потом, наверняка завидует мне, может, и сама метила на мое место…"
- Что ты, Олик, - очень удивился Всеволожский. - Христос с тобой, Анастасия Саввишна и глядеть-то в мою сторону никогда не глядела, и вообще она превосходно работает, я к ней, признаться, привык…
Но Ольга была неумолима.
- Привыкнешь к новой, немудреное дело…
Она написала с десяток объявлений, не поленилась, наклеила их на различных улицах. С утра начали раздаваться звонки:
- Вам требуется домашняя работница?
Они являлись одна за другой, старые, молодые, скромные, застенчивые, накрашенные, бойкие, говорливые, одним словом, разные…
Недолго думая, Ольга договаривалась с кем-то, работница, естественно, всегда аккуратно являлась утром, делала все то, что велела делать Ольга, потом почему-то возникал какой-нибудь конфликт, виновная изгонялась, на ее месте возникала новая.
Ольга ушла с работы, с удовольствием объявила бывшим своим сослуживцам:
- Я вышла замуж, муж требует моего постоянного присутствия дома.
Ее спросили, кто муж, она ждала этот вопрос, заранее подготовилась к нему, отвечала, скромно опустив глаза:
- Вадим Всеволожский, возможно, слыхали?
- Всеволожский?! - восклицали иные сотрудники. - Литературовед? Тот самый?
По-прежнему скромно, даже чуть застенчиво, Ольга кивала:
- Да, тот самый, никто иной.
Правда, библиотекарша Агния Львовна, сердитая старуха, любившая резать правду-матку, невзирая на лица, вдруг всплеснула сухонькими ладонями:
- Милочка моя, да он же вам, наверное, в отцы годится!
- Кто? Вадим?
Ольга презрительно скривила губы.
- Кто же еще? Постойте, - Агния Львовна наморщила лоб. - По-моему, Всеволожскому никак не меньше пятидесяти, ну, режьте меня, а уж за сорок восемь ручаюсь!
- Никто не собирается вас резать, - надменно ответила Ольга и немедленно отошла от всезнающей старухи. Черт знает, что такое, каждая букашка начинает вычислять, сколько лет тому или другому знаменитому человеку, который, надо думать, и не подозревает о существовании этой букашки!
Ольге нравилось руководить на кухне, все это было в новинку для нее, решительно непривычно и тем более заманчиво.
За столом она садилась напротив мужа, клала ему салфетку на колени, умильно заглядывала в глаза:
- Правда, в семейном обеде, когда вдвоем за столом, друг против друга, есть что-то романтическое?
Он хотел было ответить, что у него и раньше всегда был обед дома, Анастасия Саввишна хорошо готовила, изучив за многие годы его вкусы и привычки, правда, теперь за столом сидела его жена, Ольга, а раньше большей частью он обедал один или с прежней своей привязанностью, которую всегда звал на "вы" и только по имени-отчеству - Регина Робертовна.
К слову, Регина Робертовна удивилась, узнав о переменах, случившихся в его жизни, как-то встретившись с ним ненароком, когда он был один, спросила, чуть улыбнувшись:
- Скажите, Дима, это правда?
Он молча развел руками.
- В таком случае…
Она не договорила, он понял, она хотела сказать, само собой, теперь вряд ли им придется видеться друг с другом. Однако пришлось увидеться, и довольно скоро. Все дело заключалось в даче, которая находилась в живописном уголке Подмосковья, на берегу безвестной, но быстрой речушки.
Когда-то, тому уже лет семь или немного больше, Всеволожский купил дачу у вдовы одного драматурга. Дача была просторная, с различными террасами, балкончиками, с колоннами впереди и большим запущенным садом. Всеволожский редко приезжал сюда, признаваясь:
- Я человек не дачный…
Тишина, красота подмосковной природы, как ни странно, утомляли его, не принося желанного покоя душе, и спустя день, самое большее два после приезда на дачу, он начинал тосковать, рваться обратно в город, к шуму машин, к нескончаемому потоку прохожих на улицах.
Однажды Всеволожский почти неожиданно для себя предложил Регине Робертовне:
- Хотите, я подарю вам дачу?
- Дачу? - удивилась она. - Зачем мне дача?
- Мне она тоже ни к чему, я человек не дачный.
- Пожалуй, я тоже не очень дачное существо, - сказала она.
Впрочем, на следующий день, поговорив с мужем, она переменила свое решение. Муж сказал: "Что за вопрос! Это царский подарок, и пренебрегать им никак невозможно!"
Все вместе, втроем, они обсудили все это дело за ужином в "Арагви" мирно, по-дружески, муж Регины Робертовны сказал:
- Мы принимаем ваш дар, только хотелось бы кое-что там отремонтировать…
- Это можно, - барственно согласился Всеволожский, но собеседник перебил его:
- Простите, дорогой друг, ремонт будет за наш счет, вы и так сделали слишком много, а у меня как раз появились деньги, моему фильму дали первую категорию…
Всеволожскому не оставалось ничего другого, как согласиться со своим другом. На даче был произведен основательный ремонт, но по-прежнему она продолжала пустовать, иногда, нечасто, то Всеволожский с Региной Робертовной, то ее муж с друзьями на несколько часов приезжали туда и вновь отбывали в московскую суету.
Теперь Ольга решила поставить все точки над "и".
- Помнится, ты говорил мне, что у тебя есть дача?
- Была, - ответил Всеволожский.
- Что значит - была? Ты продал ее?
Всеволожский беззаботно махнул рукой.
- Продал, не продал, не все ли равно?
- Нет, не все равно, - отрезала Ольга. - Далеко не все равно.
Тогда он рассказал ей. Все как есть. Ольга возмутилась:
- Нет, это ты серьезно?
- Вполне серьезно, а что?
Несколько мгновений она не спускала с него глаз, потом произнесла укоризненно:
- А ведь ты дитя, большое, неразумное, несмышленое дитя.
Брови Всеволожского сошлись вместе.