Михаил был последний муж Зинаиды, техник на рыборазводном заводе, между прочим - капли не пьющий, что тоже на улице не валяется, домовитый и видный мужчина в бороде. Борода начиналась у Михаила прямо со щек, росла густо, и из нее, будто в прорези, ярко светил крупный рот с представительными зубами. Но при звероватой такой бороде улыбка Михаила была тиха и нравилась Кларе Михайловне именно этой тихостью, почти покорством. И голос у Михаила был негромкий для крупного мужчины.
Он часто ждал Зинаиду в коридоре узла связи. Клара Михайловна специально для Михаила даже стул выставила из кабинета, но на стул он не приседал, это женщина норовит сразу сесть, а Михаил просто ходил в коридоре, как мужчина, шаг крупный. Иногда, пробегая мима, Клара Михайловна обменивалась с ним словами - так, например, скажет: "Зинаида у вас буквально горит на работе", - чтоб гордился. А он улыбнется сквозь бороду, скажет: "Это конечно, Клара Михайловна". Или подобное.
Коллектив в узле связи, кроме шофера да связистов, все-таки женский: кто рожает, а кто на пенсии, иной раз - как теперь - при полном штате и телеграмму некому разнести, иной раз сама побежишь - как девочка. На почте, конечно, женщины. И начальнику в своем кабинете, под настроение, приятно иной раз знать, слышать, как по коридору узла верно и долго вышагивает крупный техник рыборазводного завода. Ждет без нетерпения, даже с покорством. Неважно - кого. Зинаиду, конечно. Но просто - ходит в коридоре вроде и нечужой мужчина, имеющий неделовое отношение к узлу связи, по-домашнему дымит "Беломором" и ждет свою женщину. И эта женщина - тебе подруга, за нее в душе радость.
Это иногда тоже приятно, раз другого нет.
- Все ж не молоденькая, чтоб рвать, - осторожно сказала Клара Михайловна, косясь еще на Марию Царапкину: ни к чему разговор при девчонке, не по возрасту. - Одной в дому тоже не сахар.
- Да не переживай ты, Клара Михайловна, - весело посоветовала Зинаида Шмитько. - Чего ты по каждому слову переживаешь? Он ко мне - хорошо, я к нему - еще лучше.
- Так чего же тогда? - робко сказала начальник.
Это она не спросила, а просто - сказалось, какие тут могут быть расспросы. Ее, когда Агеев к Верке ушел на маяк, даже приглашала в райисполком Пронина Галина Никифоровна, вызывала на прямой разговор как женщина - мол, если он как не так, можно в таком случае повлиять. Но Клара Михайловна разговора вести не стала, сразу сказала - нет, тут влиять не надо, все тут обговорено с согласия.
- Чувства у меня к нему кончились, Клара, - сказала вдруг Зинаида громко и просто, как про крупу: вся вышла. - А без чувства, я так считаю, нельзя с мужиком, верно, Манечка?
Мария Царапкина покраснела над телефоном, поскольку судить компетентно еще не могла и ночью маялась только предчувствиями, но кивнула согласно. И Клара Михайловна покраснела, ушами.
- А вот кого я не понимаю, - сказала еще Зинаида, - так это новенькую в сберкассе, заведующую. Я прямо удивляюсь! Вроде красивая девушка и нестарая, но - как ни послушаешь - все она только про дела, сметы, ведомости, прямо слушать нет сил. Никакой личной жизни не имеет.
- В клубе была в воскресенье, - пискляво сообщила Мария Царапкина. - Ее Костя хотел пригласить, а она говорит: "Большое спасибо, я только взглянуть". А сама еще час, наверно, стояла.
- Я же слышу, - махнула рукой Зинаида. - Только об ведомостях, чтоб проверили, чтоб прислали…
- А ты не слушай, - вставила осторожно начальник.
- Рада бы! - засмеялась Зинаида.
Тут в узел связи неслышно вошла терапевт Верниковская и спросила три конверта авиа. Мария ей продала три, сдала сдачу с десятки. Но Верниковская спросила три конверта, авиа, только без картинки. Мария ей продала без картинки. Зинаида Шмитько, которая уверяет, что у нее при терапевте Верниковской проступает сыпь, как от кори, скорей прошла в коммутатор.
- Чего это Михаил чемоданы с утра таскал? Переселяетесь, что ли, на рыборазводный? - безразлично сказала в спину ей Верниковская.
Но Зинаида будто не слышала, хлопнула дверью. А Клара Михайловна, конечно, ответила, хоть не ее спросили, сгладила неловкость за Зину, сказала уклончиво:
- Михаилу бы при заводе удобней, все же - работа рядом…
- А Зинаиде?! - всем видом удивилась Верниковская.
- Зинаиде, конечно, тут удобней, в поселке, - уклончиво сказала Клара Михайловна, вроде разговор поддержала, но не выдала.
- То-то и оно, - громко сказала Верниковская.
Но больше виснуть к этому вопросу не стала, хоть наверняка потому и зашла: узнать. Потом еще рассказала, вкратце, что один конверт, авиа, сегодня же пошлет сыну Марату в Южно-Сахалинск, где он учится в педагогическом институте, без троек. Это все, конечно, знали, даже больше, может, - она как раз кой-чего не знает. У Марата была переэкзаменовка на осень, пересдал, видно, слабо, со стипендии сняли, просил у отца денег.
Телеграмма такая поступала, от шестнадцатого числа, персонально - Верниковскому Геннадию Федоровичу. И Клара Михайловна, хоть телеграмма была на домашний адрес и поступила вечером, рассудила - утром снести ее в стройконтору, на рабочее место, и передать прямо в руки. Сама занесла.
Верниковский бессчетно сказал "спасибо", телеграмму сразу положил в стол, под наряды поглубже, догнал Клару Михайловну уже в дверях, попросил: "У меня тут случайно есть, Клара Михайловна, если не затруднит - отправьте, пожалуйста, сами, телеграфом. А то я сейчас на объект". Протянул деньги, восемь десяток. Взяла у него, труда нет - отправить. Не в том дело, конечно, что ему на объект, а что окна у поликлиники прямо выходят на узел связи, никак Верниковскому не пройти незаметно…
А еще два конверта терапевт Верниковская приобрела просто так, впрок - ей нравится, чтобы всего было много, больше, чем просто нужно.
- Мы деньги на книжке не копим, как некоторые, - сказала Верниковская. - Живем в полном смысле.
- Конечно, - согласилась Клара Михайловна. - Чего не жить?!
- Мы с Геннадием Федоровичем себе эту жизнь заработали трудом, - сказала еще Верниковская. - А вот когда молодым совсем людям, которые только начинают жить, вдруг дарят холодильник "Бирюса" за двести сорок рублей - это уже непонятно…
Клара Михайловна промолчала, Мария - тоже.
- За здорово живешь, ничего себе - подарок, - сказала Верниковская.
- Все же - на свадьбу, - заступилась Клара Михайловна.
- Разводиться будут - "волгу", видно, подарят, - усмехнулась Верниковская. - Мы с Геннадием Федоровичем всю жизнь прожили, тридцать два года, но я что-то не помню, чтобы нам что-нибудь такое дарили, чересчур ценное, даже на серебряную свадьбу, хотя справляли всем коллективом. Памятное - это другое дело.
- Люська разводиться не будет, - не выдержала Мария Царапкина, хоть в ней сидела перед врачом школьная еще робость.
- Тут я Иргушина решительно не понимаю как руководителя, - твердо сказала Верниковская, не услышав Марию.
- Все же самый крупный в Союзе рыборазводный завод, - напомнила Клара Мшхайловна. - Фонды им позволяют..
Но терапевт Верниковская, по всегдашней своей привычке, не услышала и начальника узла связи, продолжала свое:
- И еще я Иргушина вот с какой стороны не понимаю..
У Иргушина сторон много, Клара Михайловна его тоже не всегда понимает, что с того. Недавно директор рыборазводного завода чуть ли не до полусмерти перепугал начальника узла связи, когда - вместо мелочи - на глазах у нее вытянул из кармана за какой-то шнурок толстенную крысу, а шнурок оказался - хвост. "Фу, Ларка, - сказал при этом Иргушин, даже не заметив почти что обморока Клары Михайловны, - вечно ты путаешься под руками, а ведь где-то у нас с тобой было двадцать копеек". - "Ничего, ничего, Арсений Георгиевич, - сказала начальник узла связи, протягивая ему квитанцию поскорей, - занесете потом". И чуть только покосилась на крысу Ларку. Ларка ощерила на начальника острые зубы, но ничего не сказала. Иргушин сгреб квитанцию, поднял крысу за хвост, небрежно сунул обратно в карман и пошел из узла связи, громыхнув дверью, хоть в ней резина, чтоб не греметь, и затворяется она у других беззвучно.
Клара Михайловна, вспотев, глядела ему вслед через стекло.
В окно она видела красные от рябины сопки, которые любила. Мохнатая лапа шиповника колотилась об раму, дикая яблоня стряхивала с себя ветром дикие яблоки, каждое - с горошину, сверху медленно влеклось облако, чернильное сквозь стекло. У крыльца стояла директорская кобыла Пакля, на которой только Иргушин и ездит, хотя все кругом давно перешли на мотоциклы, и, пользуясь безлюдьем, деловито перегрызала привязь. Но не успела перегрызть. Иргушин игриво толкнул Паклю локтем, вспрыгнул в седло, крикнул со свирепой ласковостью: "Пошла, подруга!" Унесся вскачь по центральной улице, попадая кобыльими копытами точно в лужи, наверняка- нарочно. Грязь за ним раскачалась, встала волной и опала точно в свое место.
Тут Зинаида Шмитько - Клара Михайловна не заметила, как она вышла из коммутатора, - сказала задумчиво:
- Далеко ищешь - близко найдешь…
- Чего, Зина? - не поняла Клара Михайловна.
- Так, - усмехнулась Зинаида. - Вспомнила, как он землетрясение сделал.
- Просто совпало, - сказала Клара Михайловна.
- Конечно, - засмеялась в открытую Зинаида, - Но у других почему-то не совпадает…
Она просто так, конечно, сказала. Хотя про это землетрясение, чтоб отличить от других, каких много, так прямо в поселке и говорят: "иргушинское".
На Первое мая оно случилось, ровно в десять часов семнадцать минут. Народ как раз собрался на митинг против узла связи, тут - вроде площадь и место высокое, обсыхает раньше других. На бугорках стояли коляски, и младенцы задирали в них ноги. Ветер трепал флаг над трибуной, густо покрашенной в зеленый цвет, как всегда к празднику. От цунами-станции, по горке, катились еще опоздавшие. Больничные окна напротив были распахнуты настежь, и старуха Царапкина, бабыкатина мать и единственная тогда больная в стационаре, сидела на подоконнике в толстом синем халате и глядела вокруг довольно: страх как праздники любит. Вокруг старухи Царапкииой грудился в окнах больничный персонал. Клара Михайловна тоже вылезла на крыльцо, хоть работы было невпроворот - шли одна за одной телеграммы. У крыльца осторожно топталась хитрая Пакля, уже отвязавшаяся, прикидывала - как бы верней удрать. Кот Серафим, пузастый от хорошей жизни, спал, как всегда, на перилах и, спя, шевелил усами, будто ему перед мордой водили мышь.
Как раз Пронина Галина Никифоровна уже отговорила, сошла с трибуны наземь. Тут кот Серафим дико взмявкнул со сна, скатился с крыльца и исчез за углом узла связи.
Это Клара Михайловна запомнила особо, поскольку кот Серафим был ее, взятый слепым котенком и вскормленный, и еще потому, что лени он был всегда необъятной, двигался, даже за крайней нуждой, степенно и плавно. А тут вскочил, как шилом кольнутый. Все это Клара Михайловна потом особо расписала в анкете для цунами-станции. Кот Серафим тогда, значит, показал себя как предвестник, но никто его не понял.
Директор Иргушин взошел на трибуну, резко взмахнул рукой, звонко сказал: "Товарищи!" И тут же, в глазах Клары Михайловны, сломался, встал косо, поехал куда-то вбок, потерялся из виду.
Она ощутила вдруг, как мотнулось под ней крыльцо узла связи, потеряла его ногами, нашла - не там, где ждала, больно стукнувшись подошвой об половицы, боком слетела с крыльца и чудом встала. В расширенных ее зрачках проплыли дрожащие сопки, дрожь шла через них волнами. Потом со всех сторон и снизу, из глубины, настиг ее глухой, нарастающий гул. Солнце разом исчезло, как сморгнулось, хотя туч перед тем не было, и пепельный полумрак, надвигаясь с моря, низко завис над поселком.
Спиной она вдруг услышала дощатый треск, не такой, как шел отовсюду гул. А именно - треск. И подумала, что это рушится узел связи, где на дежурстве весь коллектив. Она рванулась к крыльцу, но попала грудью об дерево лиственницу.
Тут поперек ей, наперерез и к горам, всхрапывая, пронесся конь из детской сказки, давно забытой. Но она узнала его: сказочный конь. Ноги его были высоки, пружинно напряжены, грива стояла вверх резко, морда была трагически вытянута, и ярко летел сзади хвост, будто отлитый из горячего металла. Первозданную, дочеловеческую какую-то красоту зверя вдруг ощутила в тот миг Клара Михайловна вместо страха. И даже - вместо ответственности за свой коллектив. Но это был один только миг, меньше мига. Она успела еще удивиться - откуда же дикий конь посреди поселка?
И сразу увидала Иргушина.
Не попадая ногами в землю и потешно кривясь длинным, гибким - будто змея - телом, он рванулся коню вослед. И тут только Клара Михайловна сообразила, что это - Пакля. Но сознание это не убило в ней потрясенности. С тех пор она дважды видала коня во сне, как увидала тогда. Яростно яркий, летел он по ветру мимо нее во сне, высоко неся гордое, оскаленное лицо и распластав по ветру твердый, как из металла, хвост. И оба раза она просыпалась среди ночи с ощущением, что жизнь сегодня сделает с ней крутой поворот. Потом не заснуть, конечно. Идешь на работу с головной болью, преодолевая себя.
Неясно - к чему такой сон тихому человеку.
Директор Иргушин с усилием повернулся на зыбкой земле, шагнул к узлу связи, припадая на разные ноги, - казалось, что ног у него сейчас много больше, чем две. Клара Михайловна, прижавшись к гудящей, как телеграфный столб, лиственнице - гуд шел будто у нее из корней, - напряженно водила за ним глазами, чтобы не потерять. Он влез на крыльцо, толкнул дверь плечом.
Дверь затрещала, но не поддалась. Нелепо раскачавшись, Иргушин ударил ее всем телом. Дверь охнула, растворившись. Из узла связи прямо на директора, сбив его с крыльца, вывалилась Зинаида Шмитько, Мария, все остальные.
Заклинило дверь, пришлось потом менять.
На секунду Клара Михайловна закрыла глаза. И оглохла. Тишина вдруг стала кругом. Тишина длилась. Длилась. Давила уши, будто вода, когда глубоко нырнешь, набивалась в рот, как вода. Тишина перехватила дыханье. Клара Михайловна шевельнула губами, как рыба. Силилась крикнуть, но звука не было, тишина будто застряла в горле.
"Кончилось, граждане!" - сказал кто-то рядом.
И только тут Клара Михайловна поняла - не оглохла, а кончилось. Перестало. Ушло. Отпустило. Земля покорно и твердо снова легла под ноги. Прямо встали сопки. Пепельный полумрак вяло сползал с поселка к морю, и уже проглянуло солнце, бледное, как омлет. На глазах оно набирало цвет, краснело. Из окон узла связи, лениво звеня, сыпались на улицу стекла, какие остались. Баба Катя Царапкина, перебрасывая внука Ивана в сильных руках, с левой на правую, громко говорила Зинаиде Шмитько:
"Прямо облучённый какой-то народ! Будто землетрясениев не видали! Вон как напугали ребенка!"
Зинаида, держась почему-то за руку Иргушина, не слушая бабу Катю, говорила директору протяжно и с беспокойством, которого обычно Клара Михайловна не знала за ней:
"Не поранились, Арсений Георгиевич?"
"Ерунда, Зинаида Кирилловна", - засмеялся Иргушин, осторожно принял свою руку от Зинаиды, побежал куда-то, неся руку чуть сбоку и наотлет, как крыло.
Оказалось потом - палец сломал об дверь узла связи.
Тут с подоконника райбольницы подала голос древняя старуха Царапкина, бабыкатина мать, глухая, как печка, но пронзительная до жизни старуха. Над ней тоже выкрошилось из рамы стекло, и стена дала трещину сзади в палате. Но не это беспокоило старуху Царапкину, это все она пропустила мимо. А тут подала такой голос:
"Чего прекратили праздник, а, бабы?! Затмение, что ли?!"
Медперсонал, который уже очнулся, покатился со смеху. Другим повторили, кто не расслышал. И такой хохот поднялся перед узлом связи, себя не слышно. Хохотали, как вурдалаки, даже младенцы в колясках, и матери затыкали их сосками. Одни младенцы, не знавшие пока настоящего страха, хохотали, впрочем, здоровым смехом, а у взрослого населения приключилась вроде разрядка с истеричным весельем, крепко все же рвануло из-под ноги землю, не сразу забудешь. Но Пронина Галина Никифоровна вовремя взошла опять на трибуну, крикнула властно, с душой:
"А чего, товарищи, правда?! Продолжим митинг!"
Еще пару раз легонько встряхнуло в тот день. Но это уж так, чтоб было не скучно. Последний толчок даже придвинул, сколько мог, обратно инютинский сарай, откинутый первым, настоящим, почти на полметра от дома. Сарай, сбитый на совесть, сбегал туда-обратно и весь остался цел, только потерял одну стенку, которая была раньше - дом. Из сарая рванули во все стороны куры и свиньи. Хряк Борька, страстный производитель, пробежал поселок насквозь и залег в прошлогодней ботве на школьном участке, будто дикий кабан, врылся в землю, едва подняли. С того дня как производитель потерял свою силу, свял духом при полном физическом здравии.
Только старый рыжий петух сидел в сарае сиднем, на несушкином месте, и ворочал налитыми глазами, даже клюнул в палец Варвару Инютину, Симкину мать и свою хозяйку. Все же согнав петуха, Варвара Инютина нашла вдруг под ним яйцо, очень крупное и в большой грязи, - значит, старый петух от потрясения снесся. Как женщина и без того мистического склада ума, Варвара сразу в это поверила. А была, конечно, проделка Костьки Шеремета - без него уж не обошлось, успел подложить.
Сознательная Варвара носила яйцо в райком, в райисполком и почему-то даже к районному прокурору, где убиралась по совместительству, но нигде яйцо не взяли под государственную охрану, хотя дружно дивились его крупноте и вообще - такому явленью природы. Тогда Варвара Инютина побежала с этим яйцом на цунами-станцию, и Агеев с нее снял подробную анкету, как было дело. А после несерьезно предложил съесть яйцо с икрой.
Вот какое смешное было последствие.
Но Кларе Михайловне было тогда не до шуток, потому что в землетрясение бесследно пропал кот Серафим. Как взмявкнул на крыльце - вроде предвестник, так больше его никто и не видел.
Невеликое семейство - кот в доме, и некоторые даже презирают: мол, шерсть всюду, в пище, но Клара Михайловна без Серафима ощутила себя полной одиночкой, нет для кого заботиться. Кот Серафим вырос у нее в барстве, заботу любил. Миску с мылом не вымой - не подойдет к миске. Молоко употреблял только парное, мяса не ел вовсе, будто это ему какая-то дрянь, брезгливо тряс гладкой лапой. На улице иногда скушает воробья или мышь, это Клара Михайловна иной раз замечала за ним. Но дома мяса - ни-ни. Ел только рыбу, мягкую часть, - чтоб без костей и, конечно, свежая. Изо всех предпочитал рыбу нерку, редкую даже на острове, специально ему доставала.
Ночью, с тепла, громко пел во сне, раскидывал лапы, как человек, ворочался, скрипела под ним пружина в диване. Клара Михайловна иной раз вставала к нему, как к ребенку. Зажжет свет, постоит возле и ляжет обратно. Пение Серафима в темноте гремит со вздохом и глубиной, заполняет квартиру живым, будто семья твоя спит кругом по лавкам, утишает душу, хоть некоторые, наоборот, презирают - мол, кот вроде скотина, пропал - заведешь другого, эка печаль, чтоб его искать…
Но Клара Михайловна переживала.