Лицо Поповича не дрогнуло. Только набухшие от бессонной ночи веки слегка опустились на глаза.
- Вы думаете запугать меня? Дешевый прием. Шантаж в духе вашего низкопробного джи-мэна!
- Ого! Наконец-то вы заговорили на профессиональном жаргоне! - тихонько воскликнул Маккарвер, снова покосившись на полог палатки. - Теперь нам будет легче договориться. Я уверен, что вы - человек необычайной храбрости, Тито именно так отзывался мне о вас. Вы стойко перенесете и этот удар судьбы. Впрочем, я бы не назвал это ударом. Удар от союзника? Парадокс, не так ли? Я бы даже не хотел испортить ваших отношений со Шмолкой. Мне от вас пока ничего не нужно… кроме обещания, что в дальнейшем вы будете содействовать проведению здесь нашей программы… Не правда ли, ничтожная услуга для союзника! Потом вы поблагодарите меня за то, что я вас вовремя спас с тонущего корабля германской империи. Вы ведь предусмотрительный человек. И не беспокойтесь - эта маленькая перемена в вашей судьбе не отобьет у вас вкуса к жизни, к ее интеллектуальным и физическим прелестям. Не удивляйтесь, я все о вас знаю. Платить буду не какими-нибудь там марками или динарами, а долларами.
Появление Баджи Пинча прервало этот затянувшийся разговор. Остановившись при входе, англичанин тревожно огляделся. Но тут же спохватился и принял степенный вид, замкнулся в твердыню своей прирожденной благопристойности. Верный принципу - ни к чему не проявлять повышенного интереса, он лишь легким наклоном головы приветствовал возвращение Маккарвера. Отойдя в угол, к столику, он достал из чемодана несесер и принялся тщательно расчесывать перед зеркальцем на косой пробор свои длинные, уже редеющие волосы.
Внешне капитан Пинч был совершенно спокоен. Во взглядах, которые он искоса бросал на Маккарвера и Поповича, сквозила презрительная насмешка, как будто он решительно все понимал и утешался сознанием собственного превосходства над американским интриганом и его жертвой. Между тем Пинч был зол на себя до последней степени. Он прекрасно подметил, что в его отсутствие что-то произошло: у командира прескверное настроение. Эти багровые пятна на лице, эти поджатые губы - они красноречивее слов говорили о душевном состоянии Поповича.
"Что же случилось здесь? Разумеется, подполковник уже успел переменить тему разговора. О чем же все-таки у них шла речь минуту назад? По всему видно, что не о результатах разведки в Боре, - никакие результаты никакой разведки не могли бы привести комкора в такое угнетенно-мрачное состояние".
Мучительное раздумье одолевало Пинча, когда в палатку неожиданно вошел русский, бежавший из плена, с каким-то партизаном. Пинча не интересовало то, о чем они говорили, в чем убеждали Поповича. Его мысли были заняты совсем другим.
9
Маккарвер, запахнув полог за незваными посетителями, усмехнулся.
- Ох, уж эти русские! Нелегкие союзники!.. А что вы все ищете с таким усердием на этой карте?
Он снова подошел к Поповичу.
- Не местопребывание ли своего правительства? Кстати, кого это вы, строители новой, суверенной Югославии, избрали недавно в свой ППП - полевой походный парламент? Мы ведь с капитаном еще ничего не знаем, - слукавил Маккарвер. - Все в дороге!
Попович медленно поднял от карты голову и долгим ироническим взглядом посмотрел на американца.
- Если сейчас вы хотите узнать только это, я могу удовлетворить ваше любопытство. Председателем АВНОЮ - Антифашистского веча народного освобождения Югославии - избран Иван Рибар.
- Рибар? - Маккарвер украдкой заглянул в густо исписанный лист бумаги, полученный им от фон Гольца. - Доктор Рибар… Это не тот ли самый деятель, который председательствовал в королевской скупщине еще лег двадцать пять тому назад. А? Он в то время был связующим звеном между буржуазией и королем.
- Возможно. - Попович усмехнулся. - Нас не тревожит далекое прошлое человека. Мы умеем ценить настоящее.
- Вполне разумно. Старый государственный деятель, несомненно, вам пригодится. Вам как раз недостает таких, как он, связующих звеньев между прежним режимом и новым движением. Да и не всех же буржуазных политиков следует выбрасывать на помойку истории. Это не в принципах подлинной демократии… Не так ли?.. Дальше?
- Заместитель Рибара - Моша Пьяде, - глухо ответил Попович. Он вдруг понял, что теряет душевное равновесие и уверенность в себе.
- А! Тот карлик? Я с ним познакомился в Дрваре. Он произвел на меня фантастическое впечатление. Пьяде неотлучно при Тито. Говорят, он, еще сидя в тюрьме, перевел на сербский язык Карла Маркса?
Вопросы эти смущали Поповича и вместе с тем невольно успокаивали. Американец, значит, интересуется не только им, а еще и биографиями членов правительства. Из любопытства он это делает или тоже с какой-то особой целью? Поразмыслив и вспомнив французскую пословицу: "Le mellieur est l’ennemi du bien", Попович решил до конца сопротивляться всяческим уловкам янки, быть осторожным.
- Да, он наш теоретик марксизма, - сухо ответил он.
- И ему разрешили в тюрьме переводить Маркса? И даже устроить в камере ателье - выставку своих картин?
- Этого я не знаю.
- Гм, - не унимался Маккарвер. - Очевидно, научная логика его столь сокрушительна, а впечатляющая сила его пейзажей такова, что он превратил своих тюремщиков и в марксистов, и в ценителей живописи? Что же, в таком случае, Пьяде - находка для правительства и… для меня. Люблю талантливых людей.
Пинч, старавшийся казаться равнодушным, занятым лишь своим туалетом, вдруг подал голос:
- Пейзажи Югославии? Они прекрасны! Так и просятся на полотно.
- О, да! Горы, долины, побережье… Я вас понимаю… Чтоб испытать талант Пьяде, как разностороннего переводчика, - снова обратился Маккарвер к Поповичу, - я, между прочим, хочу дать ему перевести замечательные книги наших писателей: "Белокурое привидение" и "Сверхчеловек". Рекомендую, кстати, и вам прочесть. Романы в вашем стиле. У вас поднимется настроение и появится здоровый вкус к жизни. А то вы сейчас выглядите буквально на два цента, не больше… А кто же избран главой временного правительства?
- Броз Тито, - процедил Попович сквозь зубы. - На заседании второго антифашистского веча он был возведен в ранг маршала.
- Тито - маршал? Хорошо! Это ему польстит. Ему как раз недоставало титула и формы неблестящей! - Маккарвер покосился на Пинча и, понизив голос, заговорил быстрее по-сербски: - Эти лайи торчат вокруг Тито, как жадные гости вокруг жирного гуся. Приходится их расталкивать, чтобы ухватить хоть одно яблочко из начинки. - Он выразительно посмотрел на комкора. - У вас уже введены, кажется, и генеральские звания?
- Да, но пока их еще не присваивают персонально.
- Я уверен, что вы получите высокий чин. Предположим, генерал-лейтенанта.
Попович усмехнулся.
- Я вижу, в вас сразу забил французский темперамент. Любовь к прекрасной Франции положительно вошла в вашу кровь горячей провансальской струей. Такая струя, я уверен, предохранит вас от ужасающей северной бесцветности. Ваши поэтические мечты осуществятся… Итак, кто еще у вас теперь в правительстве?
Пинч пододвинулся к беседующим, навострил уши. Он вообще говорил мало. Предпочитал слушать, думать, делать выводы: такова школа английской разведки.
- Владислав Рыбникар, - упавшим голосом произнес Попович.
Он вдруг понял, что ему не устоять перед напором этого американца, проникшего, казалось, в самую глубину его существа. Только что Коча внутренне чувствовал себя хозяином положения, любовался своей стойкостью, своим упорством и неуязвимостью. А сейчас, анализируя в уме создавшееся положение, он ощутил, как зашаталась почва под его ногами, и, чтоб удержаться и внезапно не упасть, он решил вверить свою судьбу слепой игре случая, авось вывезет! В утешение повторил про себя маловразумительное изречение из Ницше: "Но возвращается узел причин, в котором я запутан, - он снова создаст меня… Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения…".
- Рыбникар? - Маккарвер не нашел этого имени в досье фон Гольца. - Кто он такой?
- До войны был богатейшим человеком в Белграде, - уже почти непринужденно заговорил Попович. - Потомственный собственник газеты "Политика". Он держал конспиративную квартиру, в которой мы скрывались.
- Кто это "мы".
- Тито, я и другие.
- Так… - Маккарвер записал. - Смотрите, какой либерал, этот Рыбникар. Понятно, почему он плавает сейчас среди вас, как рыба в воде…
Неожиданно он повернулся к Пинчу, который жадно прислушивался, и пыхнул в его сторону дымом сигареты:
- Как вам нравится мой сербский язык, капитан?
- Я уже давно радуюсь вашим успехам, полковник. Хотя, должен признаться, в вашем произношении больше слышится лингафонная техника, чем живая человеческая речь. Вы отщелкиваете фразы, как арифмометр цифры, - съязвил Пинч.
- Что поделаешь, в наш век техника владеет миром, капитан! - шутливо развел руками Маккарвер и снова обратился к комкору: - Дальше!
- Руководитель департамента иностранных дел…
- Департамента? Ого! Ну и размах! Так кто же?
- Иосиф Смодлака, хорватский дипломат. Он был королевским послом в Ватикане.
"Устраивает?" - спрашивал напряженный взгляд Поповича.
"Вполне!" - также взглядом ответил ему Маккарвер.
- Дальше, дальше.
- Министр внутренних дел - Владо Зечевич. Это - православный поп. Лидер демократической партии. Сначала был с Драже Михайловичем, а потом перешел к нам со своей четой, - со скрытым злорадством говорил Попович, как бы давая понять, что не у него одного есть темные пятна в биографии и не один он изменяет свои убеждения и действия сообразно обстоятельствам.
- С Михайловичем был? С этим неудачником? - засмеялся Маккарвер. - Ловко переметнулся! И уже такую карьеру сделал…
В этих словах американца Попович услышал точно какой-то поощряющий намек. Терзая себя самоанализом, он вспомнил еще один афоризм немецкого философа: "Любовь к одному есть варварство, ибо она является в ущерб всем остальным". И уже не дожидаясь следующего вопроса, упомянул еще о министре горной промышленности и лесоводства Сулеймане Филипповиче.
- Он тоже старый офицер, недавно перебежал к нам от Павелича, - подчеркнул Попович.
- Горной промышленности? - перебил Маккарвер. - Так, так… - Глаза его радостно блеснули. - Довольно! Вы назвали как раз того, кто нам сейчас нужен дозарезу.
Маккарвер опять перешел на быстрый шепот.
- Вы объясните мне, где можно разыскать Филипповича? Кажется, в Хорватии? А он, вероятно, геолог? Нет? Может быть, вы укажете каких-нибудь геологов? Интересуюсь с научной целью.
Пинч напряг слух, но он плохо понимал по-сербски, когда говорили быстро.
- Великолепно! - вскочил Маккарвер, уловив кивок головы Поповича, выражавший обещание, а, может быть, даже и большее - капитуляцию. - Как говорит латинская поговорка: понимающему - довольно! Приятнейший состав правительства, не так ли, капитан Пинч? Совершенно демократический! Представители почти всех партий - и старых и новой - получают возможность проявить на деле свои принципы. Демократия в действии!
Слушая американца, Пинч с досадой думал: "Давно ли английская разведка была первоклассной? Ведь она имеет большой опыт работы в колониях, - достаточно вспомнить Лоуренса Аравийского, - имеет свои славные традиции, свой метод вербовки людей… Интеллидженс сервис давно пустила корни и в Югославии. Премьер-министр Черчилль недаром прислал сюда сейчас даже своего сына Рандольфа. Кажется, все предусмотрено - и все-таки в новом югославском правительстве, пожалуй, мало найдется таких министров, которые были бы способны служить английским интересам с такой же последовательностью, как генерал Драже Михайлович и юный король Петр".
- А каково отношение к кабинету Тито со стороны югославского правительства в Каире, законного правительства? - вдруг спросил Пинч.
- Мы ведем с Каиром переговоры, - ответил Попович. - Туда поехала наша делегация.
- Я уверен, - добавил Маккарвер, - что король Петр, если ему верно подскажут, будет достаточно благоразумен: он признает Тито и объявит его руководителем борьбы. А маршал, надеюсь, проявит достаточно такта, чтобы, не теряя своего престижа, договориться по-хорошему как с представителями старых буржуазных партий, так и с этим мальчишкой-королем.
Пинч отвернулся. Он внезапно почувствовал, что ему и жарко и тесно в меховой куртке, узких бриджах и высоких, туго зашнурованных сапогах. Он ясно увидел перед собой более проницательного, чем он сам, мастера интриг, более ловкого разведчика… И Пинч проклинал себя за допущенную оплошность. Дело в том, что начальник англо-американской военной миссии бригадный генерал Фитцрой Маклин, прикомандировывая Пинча как офицера связи к американскому подполковнику, конфиденциально поручил ему не спускать с Маккарвера глаз и во что бы то ни стало выяснить, что именно заинтересовало американца в Сербии. А он, Пинч, сплоховал: во-первых, не смог удержать партнера от разведки, которая казалась ему, как и Поповичу, буффонадой, трюкачеством, - и вот потерял его из виду на целый день; во-вторых, прозевал его возвращение из Бора, а в-третьих, ясно, что разведка не была для Маккарвера бесполезной. Благодаря каким-то сведениям, чудом полученным им в Боре, он уже ухитрился ловко опутать своими сетями командира корпуса… Надо же быть таким простофилей и растяпой! - казнил себя Пинч. - Не справиться со своей миссией! Ничего-то он наверное так и не узнает о планах и целях этого пронырливого янки. Что скажет он теперь Маклину? Досадно было признать и то, что вновь прибывший союзник лучше говорит по-сербски, чем он, Пинч, живший в Югославии некоторое время еще до войны в качестве английского управляющего Трепчанскими рудниками. Вот до чего доводит пренебрежительное отношение к языку и быту местных жителей. Видимо, Маккарвер хорошо знает и нравы югославов, если сумел молниеносно поладить с Поповичем. А как он смеет столь бестактно третировать югославского короля, называть его мальчишкой? Зачем понадобился ему новоиспеченный министр горной промышленности? Горной? Ископаемые, рудники…
Все это выводило Баджи Пинча из обычного устойчивого душевного равновесия. Он вспомнил свою прелестную усадьбу на берегу Лима с запущенным теперь садом и виноградниками, приносившими изрядный доход. И Пинчу реально представилось, как к рудникам в Трепче, к его усадьбе, саду и виноградникам протягиваются цепкие руки янки. "Богаты, дьяволы, потому и действуют смело", - заключил он, тяготясь собственным бессилием.
А Маккарвер, посвистывая, уже укладывал в чемодан одежду крестьянина, лингафон с полным курсом сербского языка, фляжку с виски, пачки сигарет, книги по истории Сербии, инструкции, руководства…
- Рано утром летим дальше! - безаппеляционно объявил он. - Собирайтесь, капитан. И, ради бога, побольше жизни! Рекомендую играть в теннис. Игра развивает подвижность, способность к ориентировке в любых обстоятельствах и требует точности ударов.
Пинч отмалчивался, глядя в одну точку. Сейчас он ненавидел американца.
За час до рассвета небольшой самолет связи сорвался с площадки возле горы Йора-Маре. Попович, провожавший гостей, вздохнул с облегчением и грустью. Он испытывал неприятное, тревожащее ощущение двойственности и даже тройственности. Был и рад, что избавился от присутствия нахальных разведчиков, и сожалел, что остался в сущности опять один. И клял себя, что поддался шантажу наглеца Маккарвера, и утешался тем, что все-таки связался со стоящим человеком, с солидной страной - США и их великой политикой, несущей с собой борьбу за господство над всей землей. И он, Коче, - на гребне этой великой политики! Он - человек большого масштаба! Из бездны, в какую его завлек Шмолка и из которой даже сам Гитлер вряд ли уже выберется, судьба возносит его, Кочу, снова. Только держись теперь! Он с удовольствием вдруг вспомнил Париж, кабачок на Монпарнасе, былой угар своей тамошней жизни, когда все летело, быстро исчезало: время, деньги, минутные угрызения совести - и, успокоившись, к удивлению сопровождавшей его охраны, внезапно громко произнес!
- Fait accompli.
А самолет связи держал курс на север - на Хорватию.
Пинч был мрачен, молчалив, его мутило, когда машина проваливалась в воздушных ямах. Куда еще затащит его этот отчаянный янки, в какую новую дыру?
Маккарвер, напротив, пребывал в отличном настроении и беспечно мурлыкал себе под нос модную в Штатах песенку: "Буйство здорового смеха". Неожиданный успех окрылял американца. Попович у него в руках, тут сомнений быть не может: коготок увяз - всей птичке пропасть. Но это еще не так существенно. Скорее бы получить от фон Гольца секретный список агентов гестапо в югославской армии и компартии. Этот список, о существовании которого Маккарвер знал из надежных источников, был необходим ему для дальнейшей его неофициальной миссии в Югославии.
10
"…Когда мы с Иосваном вернулись в шалаш, боец Джуро уже спал, протянув к тлеющим углям босые ноги, а Бранко Кумануди, словно сыч, сидел в углу. Синее пламя головешек отсвечивало в его круглых глазах.
Я долго не мог уснуть в эту ночь. Потрескивали угли, пахло дымом, и все казалось, что Бранко почему-то упорно на меня смотрит, не моргая, не сводя глаз. Наконец, он улегся, а я все думал о встрече с командиром корпуса и союзниками. Перед глазами возникали то маленький чернявый Попович с холеными усиками, похожий на француза, то румяный американец, искрившийся дерзостью и самоуверенностью, то бледной сумеречной тенью всплывал облик английского капитана… Что заставило их сойтись вместе в этой глуши?
Рано утром мы все шестеро, бежавшие из "Дрездена", покинули лагерь. Никто не захотел остаться в бригаде, которая не сражается, и Милетич согласился нас взять в свой Шумадийский батальон, стоявший в Боснии, - там, по его словам, борьба не прекращается. Неделько, знавший в лесу все тропы, вызвался проводить нас до проселка.
Алекса Мусич шел позади, насупившись. Его особенно угнетало то, что не оправдались надежды, которые он возлагал на испанского героя - Поповича. Он был на всех зол и всем разочарован.
- Ничего, браток! - подбадривал его неунывающий Лаушек. - Не тут, так еще где-нибудь… Все равно ведь, где воевать. Не удалось добраться до этого Шмолки, доберемся до другого. Жизнь, как луна: то полная, то на ущербе.
- Добро, добро! - кивал Мусич, и слабая улыбка озаряла его хмурое лицо.
- А что в Италии-то, товарищи, делается! - возбужденно продолжал Лаушек. - Народ поднимается. Новое правительство объявило Германии войну. Это здорово! Один умный шут у Шекспира сказал: "Не хватайся за колесо, когда оно катится под гору, не то сломаешь шею, а вот когда большое колесо в гору катится, хватайся за него: оно и тебя подтянет".
- Подтянет непременно! - откликнулся Колачионе. - Живы традиции Гарибальди! Энрико, выше голову!
У развилки дорог Неделько остановился: