2
Руки увесисты: две кувалды. Черными казались они на белом листе бумаги. Толстые пальцы - бревнышки, в порезах, трещинках, шрамах, засохших ссадинах, в буграх. Впиталась в них земля, и металл, и уголь, и мазут. Сколько ни мой, ни скобли, не отмоешь, не отскоблишь. Это руки Алексея Степановича Зуева.
Они неуклюже двигались по белому листу бумаги. В правой руке белым лучом светила авторучка.
Зуев только что с объекта, и немудрено, что ладони гудят от натертых бугров-мозолей, и оттого авторучке неуютно в руке, он ее не чувствует, и сжимает крепко, чтобы не потерять между пальцев. Вот сломает, кажется, напополам. К таким рукам не идет хрупкая, нежная вещь. Только что лом держал, деревянную рукоять костыльного молотка, которым вгонял в шпалы костыли.
Алексей Степанович Зуев, ветеран Минтрансстроя, бессменный заместитель редактора стенгазеты, член группы народного контроля, - работал на путях станции Карламан, на новых "нитках" дороги. Быстро пришел. Вихрем ворвался: возможно, думал, что срочно приглашают провести какой-нибудь рейд. Как раз был обеденный перерыв. Он даже не стал умываться, а пришел, какой есть, в рабочем старом обмундировании, с запахом шпал, железа, дыма, разгоряченный. Не удивился, когда узнал, зачем его пригласили. Как должное воспринял. Даже глазом не моргнул - сел писать. Стихи. Свои собственные. Он их знает наизусть - трудно ли, раз просят.
Стихотворение было напечатано в стенгазете СМП-340 "Строитель". Стенгазета висела в коридоре конторы. Зайдешь с улицы, сразу бросается в глаза. Кроме красочного внешнего оформления у нее всегда было бойкое содержание. И вот - стихи.
Я попросил заместителя начальника штаба стройки Геннадия Даутова разыскать автора. Пришел. Ломаться не стал. Смотрю на него и думаю: "Какой чумазый! Видно, досталось сегодня. А может, вообще любит всласть повозиться с рельсами?.."
Зуев спешит, водя "кувалдой" по бумаге. Но пишет, видать, с охотой, постепенно входя в азарт. Он не остыл от "железок", и внутренний жар "той" работы вливается в "эту", в стихи.
Пишет Зуев крупно, размашисто, с силой вдавливая наконечник стержня в бумагу.
Не забыть нам, братцы,
День весенний,
Май.
Голос Изгородина:
"Ребята, начинай!"
Это - о первом дне стройки, о первом ее прекрасном миге.
Стихотворение было шероховато, необтесано, но в общем - земное, крепкое… А дальше автор твердость свою, задор смягчал улыбкой, легкой грустью.
А потом все стихло..
Сели отдохнуть…
Стрелка нами врезана
В белорецкий путь.
Может, вспомнили о других дорогах, что остались позади. И вдруг рывок вперед.
Не думайте, не сказку
Расскажу я - быль:
Забьем мы скоро в шпалы
"Серебряный" костыль!
Прочитав такое, можно было бы подумать: "Ух, как лихо!" Но это была мечта Зуева. Нелегко он вырывал ее из груди.
Паводок. Поезд в прорыве. А он наперекор природной стихии - "рубанул". Позвал себя и весь коллектив к заветной мечте… Он широко расписался под стихотворением: "А. Зуев, рабкор, 25 апреля 1974 года, Карламан". В этот день мы с ним и познакомились.
Я снова взглянул на руки Зуева. Расслабнув, они раскрылись, выпустив авторучку. И казались беспомощными, не знающими, что им дальше делать. Широкое, грубоватое, с впалыми щеками лицо его напряженно застыло. Глаза, глубоко запрятанные под бровями, были тверды и кололи. Зуев ждал оценки.
"Серебряный" костыль забили не очень скоро - 28 декабря 1976 года.
Немудрено, что мечта об этом дне многим казалась по меньшей мере неуместной. А мечтатели - наивными.
Я похвалил стихотворение. Словно штукатурка обвалилась с лица Зуева - ребячливо сверкнули глаза, и поплыла улыбка до ушей. Застеснялся своей же радости, будто набедокурил и вот пойман с поличным. Потом, перестав улыбаться, проговорил виновато: "Его бы подредактировать малость…" Стихотворение то есть.
Ушел Зуев, унося улыбку. Авторучка осталась на столе. Сейчас он возьмет другую "ручку" - лом. И будет выправлять рельсы. Легко, привычно. Ведь рельсы для него тоже как стихи.
3
"Экономистом быть обязан". Под такой рубрикой в газетах публиковались материалы профессора А.М. Бирмана, где речь шла о соотношении материальных и моральных стимулов, поощрениях, настроении рабочего человека. Попросил я Зуева прочитать одну из статей. Прочитав статью, Алексей Степанович написал мне: "Прежде всего каждый рабочий человек должен быть богатым духовно. От этого будет зависеть все: если рабочий живет и работает ради денег, то жизнь этого человека пропащая… У меня была возможность построить свой дом, иметь много ценных вещей, но я живу в щитосборном доме, езжу с семьей с одного места на другое, строю новые железные дороги и когда уезжаю, оставляю след в жизни. Ради этого мы живем, чтобы своими руками создавать все прекрасное на земле".
Кстати, последняя строчка этого письма имеет свою "спорную" историю. В очерке о Зуеве я однажды привел полностью текст письма Зуева. Редактор усомнился, видимо, в том, что слова "создавать все прекрасное на земле" может написать простой рабочий, и убрал их. Я долго спорил, но потом согласился: может, на самом деле слишком красиво? Но все время думал, прав редактор или нет? Ведь Зуев так и написал "все прекрасное".
Потом я решил все-таки достать эти слова из "корзины". Ибо у них был хозяин. И сказаны были от души.
Итак, я был не согласен с редактором, а Зуев с профессором.
- Обязан быть прежде всего человеком! - сказал мне с запальчивостью Зуев, когда чуть позже мы вернулись к теме нашего разговора.
- Ну, ладно, а что значит "духовно богатый"?
Он посмотрел на меня строго, не зная, сердиться или нет: разыгрываешь?
- Это же всем ясно! - сказал Зуев. - Спроси у моего Сереги, он и то ответит!
"Серега" - это его сын Сергей. Учился в шестом классе. За четверки ему часто попадало от отца, потому что - "Серега может учиться только на отлично". Слово "только" Зуев выделял, нажав на голос. Зуев строг к сыну, но в этом видна и гордость за него.
- Ну, а все же? - настаивал я.
Зуев принес кипу журналов "Рабоче-крестьянский корреспондент" и "Журналист", которые давно выписывает, и начал рыться в них, ища нужный номер.
- Я так скажу: одних деньги губят, губит этот самый стимул. А у меня настроение от другого зависит, не от денег, не от премии, а от… порядка на стройке. Недавно "по ошибке" ссыпали балласт под откос, понял? И несколько тысяч рублей, раз и улетели на ветер. Я еще этим займусь, так не оставлю: кто-то должен отвечать за это безобразие?
- Должен.
- Я в "Гудок" накатаю.
- Тут надо проверить факты, ты проверил?
- Я сам видел! Смотрел на балласт и душу разрывало. Почему от этого у людей не портится настроение? Не из своего кармана? Вот тебе и стимул.
Наконец Зуев нашел нужный номер "Журналиста" и протягивает мне:
- Тут есть очень хорошая статья, как писать очерки о рабочем классе, я уже несколько раз читал, могу подарить.
Зуев оказался на высоте в смысле передового опыта. Я взял журнал, поблагодарив его.
Спор с профессором продолжался, когда в другой раз я спросил Зуева, зачем он пишет? Что его толкает на это? Может, все тот же материальный стимул? Слышал, мол, от некоторых своих "дружков", что кроме денег Зуев "славы хочет!"
- Это уж слишком! Слова о славе окончательно вывели его из себя. Денег ему и так хватает, а насчет славы - попробовали бы они сами взвалить себе "на хребтину", горькая вышла бы слава-то. У него-то она боком выходит почти всегда. Потом успокоился. Стал философствовать, нападая на меня:
- Почему одни, такие же работяги, как я, после работы на диван заваливаются или за "зеленым змием" бегут в магазин, а другие кисти в руки и давай малевать этюды, а кто баян берет. Вот так и я - перо. Не могу без этого, разве не ясно? Сказали бы, что, отберут авторучку и не разрешат писать, умер бы!.. Что? Не смейся, я же серьезно, въелось в меня. Почему я пишу… Вот потому и пишу… Я двадцать лет на путях, не каждый вытерпит столько на "железках". А из двадцати - пятнадцать лет рабкоровский стаж!
"Рабкоровский стаж" - слова эти Зуев произносит многозначительно, считая их, пожалуй, даже выше понятия "трудовой стаж". И при этом смотрит на меня: произвело впечатление? Впечатление это, разумеется, произвело.
Редкая у Зуева привязанность и любовь к своему рабкоровскому труду.
- Почему я пишу… Работа у нас тяжелая. Вся жизнь на колесах. Квартиры постоянной нет, каждый раз заново начинаем жить. И все на ветру, на дожде, на морозе. Не каждому, повторяю, по нутру. Иной раз душой тянется человек к работе, а руки отваливаются, еле на ногах стоит. Руки привыкнут, притрутся, а душа не выносит, устала, измоталась. Сюда, в Карламан, немногие из наших приехали. Кто за длинным рублем погнался, походил, повертелся тут и как ветром сдуло. Приехали трудяги. Как о таких не напишешь?
Да, начинаю и я думать стихами: "Когда душа в согласии с руками, хоть тяжело, но все же легче жить!" Это, наверно, и хотел сказать Зуев.
А поговорить он любит. Особенно за каким-нибудь занятием. Летом, говорит, забот больше. В огороде копаешься. Поросенок, куры. А Катерина Павловна, жена, удумала сад развести под окнами. Зуев легонько подталкивает меня к цветам, растущим густым кустарником вдоль тропки, что ведет от калитки к крыльцу. Спрашивает: видишь, какие цветы? А запахи?! Вечером, особенно вечером. Выйдешь, вдохнешь… И уходить домой не хочется, Где только Катерина семена достает. У нас и так воздух чистый, а еще аромат цветов. Так бы и сидел весь вечер и всю ночь на крыльце и стихи сочинял. Но я рабкор, а не стихоплет.
Потом берет меня за рукав, повернись, говорит, в другую сторону. Видишь? Что видишь? Малина, смородина. Зуев хвастает: не умногих в поселке такое найдешь. Не веришь - пройдись посмотри. А почему? Говорят - чего, мол, разводить-то, все равно уедем на другую стройку. Лодыря гоняют! И всего-то несколько кустиков, а, глядишь, на зиму варенье! Дети то чего больше все-то любят? Сам-то в детстве, хмурится Зуев, отводя взгляд в сторону, и знать не знал, что такое малиновое варенье. А теперь вот прикладываемся частенько. С чайком из электрического самовара. Чем не жизнь? Молодец Катька!
Я спрашиваю, почему "Катька"? Нехорошо вроде так. Говорит: да это же ласковое у них слово, когда на душе весело - сорвется! Екатерина Павловна не обижается, раз ласковое. Ну, ладно, говорит Зуев смеясь, принимаю критику, не буду больше. Видишь, какая малина? Стебель какой мощный! Видишь, на крышу лезет? Больше трех метров вымахала! Лист, видишь, крупный, как лопух, а ягоды, знаешь, какие - ядреные, чистые, с росинками.
Когда еще на другую стройку уедем! Чего ждать? Не заметили, как все выросло. Руки, конечно, надо приложить, руки. И душу - тоже. И то и другое вместе. И земли-то совсем с пятачок! А чего только не налепили: и помидоры садим, и редиску, и укроп сеем. Все свое, свежее. Да ведь и красиво? Среди цветов и зелени, а? Пригож дворик, скажи, а? Никогда не приглядится. Я говорю - да, уютно у них, приятно побыть в таком уголке природы. Молодцы, говорю, хозяева. Зуев расплылся в улыбке. Ребячливым стал. Говорит - это все она, Ка… Катерина Павловна!
Потом Зуев мечтательно рассуждает: а ведь можно было бы весь поселок увить зеленью. Взять бы за правило: приехали на новое место и будьте любезны садик с огородиком Заложить в первую очередь! И польза, и отдых, и дурные привычки всякие отбивает! Природа - наставница! А что - нет? Она многому научит, только не гоняй лодыря! Но ведь силой не заставишь людей! У телевизора, конечно, легче почивать.
И снова детство вспоминает. Послевоенные железные дороги. Побег из детского дома. (Второй раз). Отец погиб на фронте. Мать умерла. Тормозные площадки, тамбуры, подножки, а чаще крыши вагонов - вот родной дом Лешки, его жизнь. Зачем он ездил, чего искал? Может, видел что-то вдали, за семафорами, слышал что-то за гудками паровозов? Но мечтой, даже хорошей, сыт не будешь, Лешке постоянно хотелось есть… Где проводница сжалится, отломит горбушку хлеба или лепешки, где машинист, поворчав, кинет вареную картофелину, да чтоб больше на глаза не попадался, сорванец! Где сам что раздобудет.
Наконец Лешку поймали в последний раз, привели в милицию. Милиционер попался добрый. Накормил паренька, спросил, чего же он хочет, наконец?
- Хочу работать.
А было тогда Лешке десять лет.
Зуев любуется кустами малины, молчит.
Затем приглашает в дом. Дом щитовой, сборный. Живет в нем четыре семьи. У каждой семьи свое крылечко.
Минуем прохладные сени. Большая кухня. Две комнаты. Во всем видна заботливая рука хозяйки. Говорю Зуеву, повезло, мол, тебе на жену! Смеется, довольный. Отвечает: и ей - тоже!
Екатерина Павловна монтером пути больше двадцати лет отбухала. И вот, когда болезнь поприжала, на легкую работу перевелась, в контору. А все не терпится, гоношится. То калины принесет, то рябины. Развесит веточки в сенях. Зайдешь - лесом пахнет. А то за грибами сбегает километров за десять. Да и сам он любитель. Ни одну зиму без грибов не оставались.
Что еще рассказать про Екатерину Павловну? Зуев показывает на шторы. Видишь, вышивки? Повнимательней разгляди. Ну что, нравится? Тонкая работа? То-то. Ее работа! А ты погляди на ее руки. Не поверишь, что это она наузорила.
Почему ж не поверить? Цветы из палисадника перешли на шторы.
У Зуева все есть: стиральная машина, цветной телевизор, пианино. Всякая дорогая посуда в полированном буфете. Ковры. Чем еще удивить? Какие еще бы иметь "ценные" вещи? Машина легковая? Нет машины. И не надо. И без нее забот под завязку.
Придет с работы и сразу начинает по хозяйству крутиться. Все приделает, и за книги, за журналы, за газеты. Или садится сам сочинять.
Пришел однажды к нему: картошку чистит. Зуеву хоть на работе, хоть дома не надо говорить - то-то сделай, туда-то сходи. Сам все видит. Как был в детстве глазастым (возможно, от необходимости в скитальческой жизни все "узреть" вовремя), так и сейчас цепкий до любого дела. Ага, Катя за хлебом сходила, суп сварила, а на второе? Ага, сейчас картошку нажарит. К тому же любит Алексей жарить картошку с салом, что с ладонь толщиной, с луком, с яйцами. Щедро всего накладет, много яиц набьет, жареха что надо получается. Сковорода-то большая, разгуляться можно.
Чистит Зуев картошку, а возле ног котенок черненький вьется. Мурлычет, ходит вокруг, мяукает и снова мурлычет. Есть, наверно, просит. Но Зуев почему-то не замечает его. Котенок свое требует. Не отходит от ног. Зуев рассердился на котенка. Взял половник, зачерпнул супу и налил в блюдце, что стояло возле печки. Котенок еще громче замурлыкал, обрадовался, видать, но к блюдцу не подошел. Лишь посмотрел на него мимоходом, и тут же снова закрутился вокруг хозяина.
- С мясом суп! - закричал на него Зуев, смеясь. - Соскучился. Просит, чтоб погладили… Котенок и тот любит ласку, чуть погладь - и ручной… Так и человек. Не так что ли? Тянется человек к доброму слову, разве не ясно? А люди, о которых пишу, что, думаешь, не радуются? Кому не приятно про себя прочитать? Это только вид делают, что безразличны, Зуев пишет, мол, все пишет, болтает, мол, много. А если проедусь по недостаткам, делу польза?
- Польза, Алексей.
- Профессор, конечно, в чем-то прав. Мы все должны быть экономистами, все - поголовно!.. Согласен?
- Согласен, Алексей Степанович!
- Тогда и материально-техническое снабжение не будет куролесить, и планирование обмозгуется, правильно? А с бракоделов по-другому спросят, строго спросят, с карандашом в руках спросят! Все убытки до копейки подсчитают! Натуфтили, дорогие товарищи, угробили государственные денежки - платите, субчики-голубчики, из своего кармана! Верно? Вот недавно про Кирова прочитал…
И рассказывает, как однажды, Сергей Миронович Киров поднял то ли гвоздь, то ли кирпич и спросил рабочих: почему мимо проходите? Это ведь народное добро!
Зуев спрашивает:
- А на самом деле, почему мимо проходили? Почему и сейчас проходим мимо? Лень нагнуться? А почему - лень? Но не только лень… Вот тут у профессора, по-моему, накладочка вышла. Можно сказать, главного не учел. Того, что деньги портят некоторых людей… Выход? Надо за совесть зацепить поглубже. И требовательность повысить. Ко всем. Поголовно!
Зуев раскипятился. И чтобы успокоиться, взял на руки орущего во всю мочь котенка. Стал гладить его. Тот успокоился, мягко заурчал, словно в сон погрузился. Даже глаза зажмурил. Зуев поглядел на него, усмехнулся:
- Думаешь, у меня есть время с тобой заниматься?.. Ишь ты, пригрелся. И мяса не надо! Чудной. Поглядел бы на тебя профессор!..