* * *
А в маленькой серенькой комнатке Вальц наклонилась над делом с упорным вниманьем, даже привстала и ногу на стул подогнула коленкой. Широкое скромное платье дешевенькой ткани лежало воздушными складками сборочек, закрыв целомудренно шею и руки.
"Петя Чоткин! приятель! и ты здесь?!"
Ухмыляется изумленно и весело. Петя Чоткин встает, как живой: несуразный такой, долговязый, с большими ушами - как лопухи, в модном фраке покроя "коровье седло" и в открытой жилетке с измятою грудью. Вечно потные руки.
"Да, это он: Петр Иванович Чоткин, сын купца".
Вспоминается ей его громкий, раскатистый хохот, его грубость манер. В высшем кругу кутящей золотой молодежи он был принят и вхож, как досадливый шокинг, оправдание веское, впрочем, имеющий: сын единственный миллионера купца, фабриканта драгоценных вещей.
- Петр Иванович Чоткин? - Кто ж не знает?!
Вспоминается Вальц, как, подвыпив однажды, он червонцами доверху весь закидал ей открытый корсаж. Она жадно ловила холодные броски, а кругом хохотали, что "тятька опять Петьку драть будет за уши: вон инда вытянул все! Ха-ха-ха!"
Вальц разбирается быстро в бумагах: арестован, сидит уже три месяца. Вальц даже свистнула от любопытства. "За что ж он это, за что?!!"
Один его старый знакомый приятель, офицер из агентов Деникина, заночевал у него как-то раз, на правах собутыльника, а при аресте в этом сознался. Вот и все. Больше улик никаких. Следствие давно все закончено, есть даже справка: офицер тот расстрелян. Есть и заключение следователя: дело прекратить, а Чоткина освободить, но пометки об исполнении этого нет никакой, - на докладе, знать, не было. Так и есть. Следователь Верехлеев был срочно вызван зачем-то в Москву, дело заброшено в папку законченных дел, а арестованный Петя все сидит и сидит, всеми забытый.
Вальц вспорхнула и быстрой припрыжкой прямо к Шаленко через комнату.
- Где у вас алфавит арестованных?
Вот на "Ч" так и есть: Чоткин Петр Иванович, камера 45, за следователем Верехлеевым.
Воротившись к себе, ухмыльнулась, припомнив долговязого Чоткина.
"Ну, ничего, брат, в память прежних проказ, так и быть, помогу! Завтра будешь свободен. Сейчас покажу дело Зудину и возьму от него резолюцию", - и опять улыбнулась светло так и радостно.
"Завтра будешь скакать, как жираф, на радость мамаше с папашей".
Вдруг задумалась странно. Ушла вся в себя. Потом, не спеша, осторожно подсунула дело под связку других, оглянулась тревожно - никого! Облегченно вздохнула и вышла прямехонько к Кацману.
- Абрам Моисеич, мне нездоровится сильно сегодня. Отпустите домой, а если будет легче, я лучше приду вечерком - сейчас очень трудно сидеть. Можно?
Но разве Абраму до Вальц?
- Хорошо, хорошо, идите!
Словно шалунья-девчонка, что на глазах воспитательниц строгих семенит очень робко, богомольно потупясь, подавляя крикливую радость, а сама исподлобья роняет хитрейшие взгляды, - так и Вальц преднамеренно тихо, как будто больная, осторожно спустилась на улицу. Над головой расстилался бирюзовый кусок голубейшего шелка небесных лазурных простынь. В изумрудных пустынях так тихо и ясно: ни тучки. А здесь, над землей, издалека откуда-то тявкает понизу звон, будто кто-то просохший уныньем, скучным кашлем долбит по жестянке тягуче и нудно. Нынче пост.
Елена пошла торопливо, сутулясь. Огляделась украдкой, промчалась мимолетным взглядом по газете на стене на углу и опять побежала. Под крепким ее каблучком крахают хрупко хрустальные корочки, звонкие пленочки выпитых холодом луж.
Вот горбатым чернеющим коробом нахохлился каменный дом - бывший Чоткиных: Вальц это знает. Она быстро к парадному, но парадное заперто наглухо, и в досчатых щитах ослепли зеркальные стекла. Тогда в хмуром подъезде ворот прочитала она на доске: И. П. Чоткин, кв. 17, и пробравшись в колодец двора, скользя по осклизлым тропинкам, пробегала глазами номера над дверьми. Вот это здесь: 13, 14, 15, 16, 17… - ага! 18 и так дальше. По мрачной каменной лестнице с железной грубой перилой, мимо размеченных мелом дверей, Елена, согнувшись, взобралась на третий этаж. Пахнет мусором, кухней и кошками. Дверь 17. Стучит осторожно, кулачком молоточа, - никого. Вальц повторяет настойчивей, гулом будя говорливое эхо. Кто-то быстро подходит с пугливым вопросом:
- Кто там?
- Мне надо видеть Ивана Петровича Чоткина… по очень важному личному делу.
- Их нет дома. Иван Петрович ушовши…
Выжиданье.
- А по какому вам делу?
- Да я к ним от ихнего сына, от Петра Иваныча, - подделывается Вальц под говор вопросов, - очень их нужно. Не бойтесь. Разве не слышите по голосу, что женщина, а не жулик?!
Крюк застучал, дверь приоткрылась щелкой, потом совсем распахнулась.
- Взойдите!
Отпирает прислуга, старушонка в платке, а другая - сдобней и в косынке, появившись на стук, испытующе гложет Елену недоверчивым взглядом. Смерена Вальц с головы и до ног беспокойством обеих.
- Иван Петрович с супругой к обедне пошли. Они завсегда на четвертой неделе говеют. Здесь недалеко - у Троицы: скоро должны воротиться. Посидите, ежели вы насчет Петра Иваныча. Уж очень они убиваются за сыном. Шутка ль сказать, сидит, почитай, четвертый месяц. С матушкой Анной Захарьевной мы кажинную среду носим сердешному на передачу хлебцев с ватрушками. Уж очень они, то-ись Петр-то Иваныч, любят ватрушки. И не знай, за что прогневился всевышний?! - тараторит старушка в платочке.
- А вы сами кто будете? - общупывает вопросом, бочком подвигаясь, женщина в косынке.
- Я знакомая буду Петру Ивановичу, а теперь очень важное, нужное я узнала про него, только мне надо для этого видеть его отца, Ивана Петровича.
- Да не случилось ли что?! - замирающе тянут в один голос обе.
- Нет, нет, ничего не случилось. Напротив, я узнала, что можно скоро Петра Ивановича освободить, вот и пришла посоветоваться.
- Ну, слава те, господи!.. Так вы садитесь, пожалуйста. Иван Петрович давно уж должны прийти от обедни. Вы пройдите в столовую, вот сюда! - приглашает ее дама в косынке, любезно распахивая дверь в коридор, а оттуда в столовую.
Мрачно в столовой. Окна уперлись в какой-то каменный угол. Парусинные шторы вздернуты кверху. Под ними мотается клетка, а в ней егозит канарейка, и падают вниз беспокойные зернышки на подоконник. Зелененьким тусклым фонариком мигает лампадка в углу пред киотом сусальных икон. Часы из черного дуба глухо махают качанья свои на стене. На столе, покрытом темной клеенкой, под салфеткой спряталась снедь. У стен, как гвардейская свита, дубовые стулья охраняют большой, неуклюжий, тяжелый буфет. Такой же дубовый сервант завален каким-то мешком с просочившейся влагой.
"Должно быть, изюм иль чернослив, - думает Вальц, - вкусно пахнет".
"А живут очень сытно, хоть и мрачно у них, будто в склепе. Вот ни за что б так не стала я жить!"
Но вдали через двери слышны вдруг голоса. Это в кухне. Должно быть, пришли. И верно: взволнованно лезет прямо в шубе седой и небритый, как еж, высокий, морщинистый Чоткин. А за ним, словно утка, качаясь, норовит под рукою пролезть и вкатиться клубочком супруга в салопе. Сконфуженно смотрят на Вальц.
- Вы от сына? - встревоженно. - Что с ним? Вы говорите - выпустят?!
- Выпустят, да… Мне хотелось бы на этот счет поговорить с вами наедине, если позволите.
Все молчат угнетенно. Взгляды старух заползают беспомощно в оловянные глаза Ивана Петровича, тщетно ища под седыми бровями поддержки в своей сиротливости.
- Что ж, ежели секрет какой, - говорит он, волнуясь и глухо, - прошу вас, пройдемте за мной в кабинет.
Он ведет через залу, открывая заложенную половиком дверь.
- Только вы извините, у нас тут нетоплено. В столовой и спальной да в людской - все и ютимся.
Огромное зало выходит, должно быть, на улицу, но спущены шторы, и мебель пылеет в чехлах, а картины затянуты склеенной бумагой. Пол паркетный натерт и холодно блестит без ковров.
В кабинете сплошной беспорядок. Много мебели разной навьючено громоздко друг на дружку у стен, а под ней на полу высовываются толстые свертки ковров. На стене в золоченой тускнеющей зеленью раме распростерлась на фоне мрачного грота, перед черепом желтым, в раздумьи тупом Магдалина, свисая грудями на скучную книгу, мерцая спокойствием лба, обыденного, как затертый пятак. Под Магдалиной какие-то ящики, ящики с чем-то, прикрытые грубым холстом, возле них на полу есть следы от муки, и чуть пахнет селедкой.
Тяжелый, широкий письменный стол, крытый бордовым сукном, весь заставлен массивным чернильным прибором с медвежатами. Кажется, будто косматые эти зверьки неуклюже застыли, нахохлившись скукой, сползающей грузно с отвислых сосков Магдалины.
Пододвинув для Вальц полукруглое кресло в зеленом сафьяне, Чоткин сел на другое - деревянное, гладкое, с широкой резною дугой вместо спинки, и молчал выжидая.
- Видите ль, я давнишняя знакомая вашего сына, Петра Ивановича… то есть мы как-то нередко с ним раньше встречались у общих знакомых… Я раньше служила артисткой, и в театре мы с ним познакомились… - запуталась Вальц. - Одним словом, вашего сына я знаю давно и желаю ему только добра.
Она поежилась вдруг от проникшего холода комнатной сырости.
- Но теперь, знаете ли, я узнала: ему угрожает большая опасность. У меня есть в чрезвычайке близкие знакомые, и они мне сообщили…
Чоткин впивается трясущимся взглядом прямо в эти, слегка подведенные кармином, беспечные губки.
- Вы не пугайтесь, пожалуйста, хотя вашему сыну и грозит очень серьезная вещь. Видите ли, его могут или расстрелять или совсем освободить. Судьба его решится завтра и зависит она от одного человека, на которого вы легко можете повлиять.
- Кто же он?
- Председатель всей чрезвычайки, сам Зудин.
Чоткин обмяк, руки его со стола соскользнули локтями. Все его тело ушло глубже в шубу, словно улитка. Только стриженная седая голова тряслась отвисающей нижней губой, и слезы из мокнущих век спрыгнули на небритый колючий подбородок.
- Что ж тут могу я поделать? - прошептал он невнятно.
- Какой же вы, право, чудак. Говорю я вам ясно: судьба вашего сына, слава богу, в ваших собственных руках, я этого добилась. Вы легко можете наверняка его спасти от завтрашнего расстрела. Нужно лишь вам кое-что припасти и вручить кому надо завтра к двенадцати часам дня.
- Что же припасти?
- Двадцать фунтов золота.
Старик встал, и рот его дрябло раскрылся. Чтоб не упасть, он оперся руками о стол. Хрипящее дыханье сипело внутри его морщинистой шеи.
- Двадцать фунтов, двадцать фунтов… двадцать фунтов, - шептал он подавленно, - золота?.. Откуда же?.. боже мой, это совсем невозможно!
- Ваш сын с головою замешан в огромном, ужасном деле. Я разузнала все способы его спасти, но другого выхода нет. Конечно, если вы не можете, то извините меня за беспокойство. Прощайте! Только потом не вините меня уж ни в чем, я вас предупреждала…
И Вальц, вздернув носик, жеманно поднялась.
- Куда же это вы?! Батюшки, да что ж это сегодня?! - разрюнился Чоткин, цепко хватая Вальц за манто и не выпуская из рук. И, упав головою на стол, зарыдал порывисто, громко:
- Петичка, сынок мой возлюбленный! Да что ж это в самом деле, Христа ради, Христа ради, Петичка.
На пороге взметнулась старушка, круглая, толстая, маленькая, вся в сером, точно трясогузка. Уже успела раздеться.
- Иван Петрович, что с вами? - бросилась она прямо к мужу.
- Что с Петичкой?! - вскинулась она, как подбитая, к Вальц, держась за мужнюю шубу.
- Анюта, голубушка, Петичку… н-наш-шего завтра… убьют, рас-стреляют! - выл перерывисто Чоткин.
Старуха, не отпуская мужнин рукав, грохнулась на пол и громко, протяжно заголосила.
Вальц передернулась.
- Я, право, не понимаю: богатые люди, золото раньше имели пудами, а теперь воют, жалея фунты, чтобы выручить сына. Прощайте! - сердито дернула манто из рук ослабевшего старика.
- Постойте, постойте, Христа ради! - захрипел, протянувшись ей вслед, ковыляющий Чоткин. Старуха за ним, подвывая, качалась, раскисши от слез, как моченый анис.
- Ну, в чем же дело? - гордо рванула им Вальц, остановясь среди зала.
- Да куда же вы бежите, дайте подумать, обсудить, прийти с мыслями.
- Право, мне некогда, - опустила она свои пухлые губки, прикрыв густотою ресниц шоколадинки глаз. - Кроме того, это дело секретное, и на людях болтать я не буду.
Старики, подпершись и плача, потащили ее опять в кабинет с задумавшейся над селедками Магдалиной.
- Неужели нельзя меньше? - повис на Елене умоляющим взглядом слезящийся Иван Петрович. - Двадцать фунтов, Анюта, золота спрашивают к завтрашнему, - пересохшим голосом пояснил он жене.
Та, утирая платочком намокшие веки и нос, нервно всхлипывая, мусолила Вальц умоляющим взглядом, дожидаясь ответа.
- Странный вы человек, право, Иван Петрович, будто вы за прилавком. Разве люди в таких делах торгуются? Если вам такое одолжение делают и спасают жизнь сына, вы благодарите бога, что спросили не пуд.
- Хоть бы не все сразу. Откуда ж я столько возьму? - и он беспомощно раздвинул руками.
- Завтра к полудню должно быть готово все и сполна, - отчеканила Вальц.
- Иван Петрович! - вскудахнула старуха, - возьми ты уж, видно, мои все браслеты и кольца, и медальоны и цепочку с часами свои. Сын, чай, дороже, - и снова она затряслась в судорожном, ноющем плаче.
- Не хватит, старуха! - прошамкал наморщившийся мыслями Чоткин. - Разве попытаться занять у знакомых?.. Как же просить? не дадут! - ради бога скостите!
- Я уж сказала, что здесь не торговля.
- Кому же платить? А вдруг как надуют?!
- Не беспокойтесь, можно устроить, я берусь это сделать, чтоб дело было для вас верно.
"Как же, однако, устроить? - подумала Вальц про себя. - Как это раньше она не смекнула про это?"
- Вы приготовите золото, - тянула она, - завтра к полудню, а мы к тому времени выпустим Петра Ивановича, вот и будет всем хорошо.
- Значит, как выйдет, так и платить? - заганул Чоткин.
- Нет, зачем же - как выйдет? - поправилась Вальц. - Мы приготовим в чека ордер на освобожденье, а при ордере вы и заплатите, - поперхнувшись, тараторила она, - а по ордеру тогда и выпустят вашего сына.
- Знаете что, мадам или мадмуазель, извините меня, старика, - засопел быстро Чоткин, - я в делах этих не силен, а есть тут у меня - он тут же в доме живет - мой старый приятель, присяжный поверенный Вуншин. Вы не бойтесь, - подернулся он в сторону Вальц, заметивши жесты ее несогласья, - я от него никогда никаких секретов не имею: все, как на духу. И уж поверьте - могила. Словом, свой человек. Я посоветуюсь с ним, вы позволите, я сейчас же вернусь. - И старик, нахлобучась заботой, торопливо зашмыгал, словно боясь опоздать, как бы Вальц без него не раздумала и не ушла.
Анна Захарьевна, вытерши слезы, туманно смотрела бессмысленным, галочьим взглядом, пока Вальц в нерешительном раздумьи, сидя в кресле, щипала пушинки манто. Издалека, из столовой чилинькала зябко канарейка, разворошив у Вальц воспоминания о свежеющих шумах зеленой весны. И стало досадно, что лезли ей в голову сочные мысли о птичках и взбухнувших почках, когда нужно зачем-то сейчас, среди пыльного хлама, в холодном, угрюмом гробу кабинета плести неприятный дельцовский разговор.
"Как: для чего? Как: зачем? - всколыхнулась она - Сколько на это поганое золото я накуплю себе личной солнечной жизни!.. - даже замерло радостно сердце. - Нужно только довести эту канитель до конца", - стукнула себя по мечтам Вальц сучковатою мыслью.
Вдали где-то вздохнули и хлопнули двери. Торопливо и глухо кто-то шел, бубоня разговором. Скрипнули двери поближе. Канарейка, взметнувшись, зашуршала вслед уходящим упавшими крупками. Вот торопливо проходят по залу; один медленно, мягко и грузно - это хозяин: другой щелкает по паркету быстрой скрипящей подошвой. И перед Вальц из-за тучи портьеры, из-за туши хозяина выбегает, весь съежившись, небольшой человек, стриженный ершиком, в очках золотых, с мелкими серыми глазками, с маленьким узким лицом хомяка.
- Вунш, - расшаркался, вскинувши ножками кзаду.
- Иван Петрович меня посвятили, - он кивает из-под очков почтительным взглядом в насупившегося Чоткина, будто обмахнул его серою пыльною тряпкой. - Как же, однако, конкретно вы предлагаете сделку по поводу их сына? - снова бросок взгляда тряпкой.
- Сын их, Петр Иванович, - спокойно начала Вальц, - сидит за чека. Завтра его расстреляют…
Старушка порывисто ахнула, и из провалин мокнущих век опять замутнелись слезы. Чоткин кашлянул и глубже осунулся в шубу.
- То есть расстреляют, если его не выручат вот они, - поправилась Вальц. - А выручить легко. Надо кой-кого смазать… из главных… и завтра же Петр Иванович Чоткин будет свободен.
Вунш сидел, пододвинувши стул, и, бегая мышками-глазками, барабанил пальцами по своей коленке.
- Сколько же надо?
- Двадцать фунтов золота в вещах или в монете - безразлично.
- Ого! - исподлобья через очки обтер пыльным взглядом нахохленных Чоткиных прыткий Вунш, но тотчас же изящно, галантно откинулся к Вальц.
- Вы простите… такие дела… сами понимаете, требуют известной серьезности и предосторожности. Кто вы будете? Нельзя ли взглянуть на ваш документ?.. Ваше предложение слишком важно, чтоб можно было на него отвечать пустяками, а деловой разговор, понимаете сами, требует деловых отношений.
Его глазки совсем потонули в отраженьях стеклянных очков.
Вальц вспыхнула густо, нависла презрительно верхнею губкой и, достав из внутреннего кармана манто документ, протянула его Вуншу.
- Я - сотрудница местной чека. Секретарша ее председателя… - а глаза у самой в шоколадном растворе утонули стыдливо под волнами ресниц-опахал. - Надеюсь, теперь вы убедились и поняли всю трудность и щепетильность настоящего дела? Не мог же председатель прийти сам к вам сюда?! - высокомерно протянула она.
- О, да, да, мы понимаем, - учтиво конфузясь, перебил ее Вунш, торопливо подавая назад удостоверение с фотографической карточкой.
- Как же быть? - повернулся Вунш к Чоткину.
- Я не знаю, - ответил он беззвучно. - У меня столько, сами знаете, нет.
- Когда же вам надо? - перекинулся Вунш снова к Вальц.
- Завтра в двенадцать часов вы должны передать эту сумму мне сполна, и после этого к вечеру Петр Чоткин будет свободен. В противном случае вы больше его не увидите, и спасти его не удастся. В сущности, - оправдывалась она пресмущенно, - он настолько был неосторожен, что после всего им сделанного он подлежит безусловнейшей гибели, и если бы мне, как давнишней хорошей знакомой Петра Ивановича, не удалось уломать кого надо, - она хитро стрельнула глазенками в Вунша, - едва ли было бы возможным освободить его даже за ту жертву с вашей стороны, о которой сейчас идет речь.
- Позвольте, где же гарантия, что вы его освободите после того, как получите на руки золото?
- Но какой же дурак, позвольте спросить вас, будет стараться спасти его от верного расстрела, не будучи уверен в получении обещанного? - надув губки, вздернулась Вальц.
- Но позвольте, - поблескивая очками, протянул Вунш, - вы всегда в состоянии его снова арестовать в случае, если б условие не было нами выполнено. Вы ничем не рискуете: и он и все мы в ваших руках. - И он закачался на стуле, не сводя глаз с розовеющей Вальц.