Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ - Причинные связи 1
ГЛАВА ВТОРАЯ - День откровений 1
ГЛАВА ТРЕТЬЯ - Живем 5
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - Культурные ценности 10
ГЛАВА ПЯТАЯ - Грант 14
ГЛАВА ШЕСТАЯ - Тоска по Армении 19
Послесловие к повести "Тоска по Армении" 25
Примечания 26
Юрий Карабчиевский
Тоска по Армении
Им хотелось бы знать почему, и он отвечал:
- Потому что я их знаю теперь немного лучше. Они не лучше и не хуже других народов, но я люблю их чуточку больше других…
Вильям Сароян
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Причинные связи
1
- Не грусти, - сказал бригадир Олег. - В Польшу не поехал - поедешь в Венгрию.
И вот я лечу в Армению.
Все взаимосвязано в этом мире. Сначала где-то там, за Кавказом, в загадочной и вожделенной стране, существующей для меня как литературный факт, в городе, выстроенном русскими писателями, - вдруг обнаруживается институт , вполне реальный, какой-нибудь "био-гео". И вбегает в лабораторию реальный заведующий, черный, с усиками - армянин. А его сотрудники, аспиранты и лаборанты сидят как ни в чем не бывало и дуются в нарды. Нарды тоже понятие литературное, такая, по-видимому, доска, а вместо клеток, допустим, кривые линии, извилистые, вроде армянских букв. И играющие там что-то такое делают - водят, кидают, может быть, щелкают ногтем. И вот … "Бездельники! - кричит заведующий. - Дармоеды! - кричит он им по-армянски (в каждом слове - Э, Ц и Ч). - Отчего не работаете? Зачем не работаете? Годовой отчет! Две диссертации! Что скажу? Кому покажу?"
Аспиранты, сотрудники и лаборанты, не дрогнув, не отрываясь от нард, продолжая щелкать левой рукой (по кубикам, что ли?), дружно поднимают правые руки и молча куда-то указывают. И вот мой воображаемый взгляд вместе с реальным взглядом заведующего упирается в нечто в-углу-стоящее, с родными и близкими мне очертаниями, слегка приглушенными прозрачной попоной. Мы оба, я и заведующий, мгновенно все понимаем. Это наш родимый ТГС-12, термо-грависпектрофотометр, смертельно необходимый человечеству прибор, и он ("О ужас" и "О радость"- кричим мы одновременно, зав по-армянски, а я - как могу) - он сломался, он не работает, никто не виноват, и нужны ремонтники. Завлаб выбегает, взлетает по лестнице, вбегает в кабинет заведующего отделом, что-то быстро и горячо ему говорит. Тот сначала спорит, потом соглашается (армяне всегда между собой договорятся) и бежит дальше, наверх, к директору. Нет, к заместителю. Сначала к одному, потом к другому, по науке и по адм. - хоз. Там повторяется та же сцена, сначала спорят, потом соглашаются, и вот уже вызвали машинистку, и она проносится по кабинетам, ищет машинку с русским шрифтом (одна на весь институт). Зав и зам диктуют наперебой, поправляя друг друга в русской грамматике. "Просим выслать", - говорит зав. "Убедительно просим!" - добавляет зам. "Ремонтников?" - "Нет!" - "Мастеров?" - "Нет! Спе-ци-а-листов!"
- Не грусти, - говорит между тем бригадир Олег. - Ну был я в Венгрии. Ничего хорошего. Жара… Давай-ка лучше по Союзу посмотрим, что там у нас. Куда выберешь, туда и поедем. Например, в Армению, а?
- Слушай, - говорю я, - ты так не шути. Армения - это слишком серьезно. Для меня Армения знаешь… Лучше не надо.
- Ерунда! - говорит он и вынимает из папки бумагу с печатями. - Все ерунда! - и прихлопывает ее на столе ладонью. - Вот она где, у меня в кармане, твоя Армения!
2
- Но учти, - кричит мне Олег в самолете, - сачковать не придется. Нам еще подсунули два письма, значит, три прибора на четыре недели. Так что на субботы пока не рассчитывай…
Вибрирующий гул поглощает все интонации, я слышу только контуры слов и фраз. Похоже, будто их произносит машина или человек, потерявший гортань, с помощью специального генератора тона - я слышал однажды.
- Что! - то ли спрашивает он, то ли утверждает, вопроса в голосе нет, Я спохватываюсь, Что он такое сказал? Четыре недели?
- Да-да, - вибрирую я в ответ. - Понял, понял.
- Быков-то! - надсаживается Олег - Хорош гусь.
Ожидаемый им от меня вопрос я задаю беззвучно, одним только вздергиванием головы.
- Вводит новую номенклатуру без пересмотра оптовых цен. Представляешь!
Я сокрушенно трясу головой.
- "А что, говорит, чего вы хотите, та же модель". Ну, каков! Я говорю: а вы трудоемкость прикинули? Ну, он что-то промычал и заткнулся.
Я трясу, трясу головой.
- Ничего! - кричу я Олегу. - Зато в Армении… Погода, наверно!
Он как бы не слышит.
- Ты программу на тыщу пятьсот настраивал? То-то, а может понадобиться.
- В Гегард поедем, - ору я уже по нахалке. - В Эчмиадзин, в Гегард и еще куда-то, забыл название.
Он не отвечает, но отлипает и рассеянно отворачивается к окну. Я принимаю превентивные меры: открываю портфель, вытаскиваю книгу. Читать мне не хочется, мне хочется думать. И хочется разговаривать - но не об этом. И уж лучше читать, чем так разговаривать. Я раскрываю книгу.
Это книга об Армении - замечательная вещь, я читал ее по меньшей мере дважды с начала до конца и еще многократно в отрывках. И взял я ее с собой не для того, чтоб читать, а для того, чтобы здесь, в самолете, в промежутке между двумя существованиями, несколько раз раскрыть и закрыть и как-то подготовить свое восприятие. Я не листаю страниц, не пробегаю строчек, а сразу же мысленно воспроизвожу любой кусок по собственному выбору. Так наспех, за пятнадцать-двадцать минут, я выстраиваю некий образ Армении, увиденной чужими глазами. И хотя я знаю заранее, что сам я увижу другое, просто быть не может, чтоб то же самое, все же мне становится как-то спокойнее: для начала есть на что опереться…
Там, под нами, кажется, видно землю, но Олег сидит у окна, и мне далеко тянуться. Он сидит, широко расставив длинные ноги, упираясь коленями в переднее кресло. На коленях у него огромная синька со схемой. Он сразу замечает мое движение.
- Вот! - кричит он. - Шаговый двигатель! А это - фазочувствительный мост! А здесь надо еще разобраться. Потом поглядим, в Ереване!
И улыбается. В Ереване! Хороший парень…
ГЛАВА ВТОРАЯ
День откровений
1
Вещей у нас вдвое больше, чем рук: инструменты, запчасти, схемы, инструкции; в моем портфеле банка какой-то краски - необычайно тяжелый гостинец от начальника цеха его знакомому; личные вещи, а также книги. Я везу еще пластмассовый бочонок для вина, стыдливо упрятанный в холщовую сумку, а Олег - решетчатый ящик для фруктов, заполненный запасными деталями. И еще у меня кое-что есть в чемодане: завернутый в плотную бумагу пакет, а в нем килограмма на три рукописей …
Вещей вдвое больше, чем рук, но нас обещали встречать с машиной. Двое, сказал я из Москвы по телефону, один рыжий, другой с бородой и лысый. "Прекрасно! - ответил мужской голос с легким приятным акцентом. - Будем ориентироваться на бороду". Лучше бы он ориентировался на рыжего. Такого, как Олег здоровенного красавца с чисто русской, нет, скорее прибалтийской, да что там - немецкой светло-рыжей шевелюрой, другого такого в аэропорту не было. Зато лысых и чернобородых - великое множество. И наш милейший Тигран Мигранович, тот самый мной воображенный завлаб, искал нас с Олегом довольно долго, переходя от одной бороды к другой. И когда он уже должен был приметить и нас, разумеется, в последнюю очередь, я, как назло, оставил Олега без главных опознавательных знаков, унеся свою бороду вместе с лысиной в зал ожидания. Там я собирался сходить в туалет, а затем или даже одновременно полюбоваться на ереванскую публику. Про туалет я здесь говорить не буду, но публика была, как видно, хорошая, ничего мне плохого не сделала. Впрочем, говорили все не по-русски. Когда я вернулся, они уже встретились. Наш измученный хозяин, перебрав все бороды, с отчаянья кинулся все же на рыжего. Что ж, вот он, тот самый легкий акцент, острые живые глаза, кажется, человек непрямой, но добрый. Усов нет, да они бы ему и не шли: лицо тонкое, узкое. Дружелюбно сутул, грациозно неловок. "Тигран", - сказал он, подавая мне руку, и это мне тоже сразу понравилось. Мне понравилось - что без отчества.
Я всегда воспринимаю их как-то болезненно, эти отчества инородцев. Здесь, по-моему, многое сходится. Если ты к своему азиатскому имени или европейскому, все равно, постоянно приставляешь русский суффикс, то это для тебя не проходит бесследно, это становится частью личности и меняет не только взаимоотношения, но и мироощущение, в конечном счете. Амбарцум - хорошо. Амазасп - прекрасно. Но Амбарцум Амазаспович - это уродливо. Здесь не только борьба чужеродных звучаний, но и ярко выраженная подчиненность, клеймо государственности на лбу. Амазаспович - это пахнет паспортом, здесь прописка, военно-учетный стол, восемь страниц анкеты и прочие наши дела. И вместе с тем - какая-то несерьезность, пародийность, издевка, унизительная игра. Так, библейское гордое "Ицхак бен Авраам" превращается в насмешливое нерусское "Исак Абрамович"…
И в Армении - потом я отмечал это всюду - крайне редко употребляют отчества, чаще всего - в присутствии русских, по отношению к ним или для них. Быть может, приведенные соображения живут подспудно в сознании армян, но скорее здесь просто врожденное чувство слова, да еще - царственная простота отношений. По имени и почтя сразу на "ты" - и девяносто процентов неловкости, столь обычной при общении с чужими людьми, устраняется с первых же слов.
Тигран - Юра. Мы познакомились. Погода в Ереване, погода в Москве. Как долетели, багаж, машина. Идем к машине. Тигран перекошен влево. Он не рассчитал. В левой руке у него плащ Олега и мой не очень большой портфель, в котором тот самый тяжеленный подарок. А в правой большая холщовая сумка с пустым бочонком. Воздух в бочонке ничего не весит, поскольку выталкивается окружающим воздухом. Сверху бочонок прикрыт моим свитером, свитер, как видно, тоже выталкивается: рукав уже болтается сбоку. Мне неловко: такой элегантный Тигран… Но машина оказывается стареньким "газиком", и это меняет дело. Швыряем плащ, кидаем сумку, втискиваемся между какими-то палками, упираемся в чемоданы коленями, все прекрасно, поехали!
Шофер - совсем молоденький мальчик, лет восемнадцати. На обшарпанной приборной доске - немецкие переводные картинки с усредненными изображениями женских лиц. Побрякушки, сувенирчики - это все как у нас. Но сверху, на перегородке ветрового стекла, - большой серебряный крест. Ага, вот оно, думаю я. (Ничего не вот. И тут как у нас. Я успею еще убедиться. Такая же мода: крестики, нолики…) Тигран сидит на переднем сиденье, но всем корпусом повернут, вывернут к нам. Едем быстро. Шоссе как шоссе: деревья, домики, пешеходы. Я жадно ищу глазами чего-нибудь - эх! - такого, но такого особенного нет ничего. Впрочем, быть может, я просто не вижу, я чувствую крайнее возбуждение, я слишком много думал об этой поездке. Шутка сказать - Армения! Просто так, сел, прилетел. "Думал, возьму посмотрю, как живет в Эривани синица". Какая, кстати, сииница, что он имел в виду? Быть может, в Ереване это и выяснится? Приезжаешь в Ереван, смотришь - синица. Ага, говоришь, значит, вот оно что. Теперь понятно, про это как раз и стихи…
- Что у вас с прибором? - вдруг спрашивает Олег. - Сколько времени работал, какие неисправности?
Он деловой человек, и он прав. Все же мы здесь не от Союза писателей.
- Что вообще вы скажете о нашем приборе, какого вы мнения, Ти-гран Ми-гранович?
Тигран чуть морщится. Он не жаждет иметь отчество. Он рассказывает о приборе. Он старается быть деликатным. Вы не обидитесь? Мы, конечно, хотели японский. И даже выбили в министерстве. Но с валютой, знаете… А этот, ну что ж… Поворот на Эчмиадзин! - он вскидывает руку. Я дергаюсь, но ничего не вижу. Шоссе как шоссе, деревья, домики. - Работать можно, - говорит Тит-ран. - Но сейчас меня волнует другое. Дело в том, что… Я вам еще не сказал… Завод "Арарат"! - он вскидывает руку. Огромная кирпичная тюремного вида стена без окон. Коньяком как будто не пахнет. - Дело в том, что с гостиницей у нас не вышло. Но вы не волнуйтесь, что-нибудь придумаем, на улице вас не оставим…
- Та-ак, - тянет Олег, - ну вот и приехали.
2
Какой-то тупик, неуклюжие ворота, грязный, захламленный двор. Но вывеска аккуратная, желтым по черному, на двух языках. Буквы, действительно, очень красивые, правильно сказано о них в этой книге, и в той, первой, ее предварявшей, и в тех, все начинавших стихах. Выразительные буквы, ничего не скажешь, просто хочется их читать.
Мы вылезаем, вытаскиваем вещи. Теперь Тигран уже знает: сумку мою с выползающим свитером он берет теперь в левую руку, а портфель - "Что у вас там, гантели?" - в правую. Ковыляем по коридору, вползаем в лабораторию. "Вот, знакомьтесь, - говорит Тигран, - это мой заместитель". Толстый человек с добрейшим лицом, улыбаясь, встает нам навстречу. Все они здесь, что ли, такие добрые? "Здравствуйте, - говорит он. - Норик". - "Юрик", - так и хочется мне сказать. Он в черном халате - наш брат, инженер, - в разговоре медлителен, но не связан, акцента чуть больше, чем у Тиграна, тот все же начальник, видимо, чаще бывает в России. Они обмениваются армянскими фразами, негромко, как бы между прочим, мол, главное - это с нами по-русски, и Норик ведет нас в дирекцию. Секретарша - молодая, улыбчиво-строгая. Печать "прибытие" и сразу "убытие", там видно будет, какого числа. Это приятно, по-человечески. Документы, письма, две машинки… Русский шрифт! И опять русский! "Что вы, что вы, - машет рукой Норик, - армянская машинка - это редкость. Есть, есть, не могу сказать, но крайне редко. Да и зачем? Все делопроизводство - только по-русски". Я пытаюсь поймать в его голосе досаду, но там ее нет, одна констатация. Я тоже хорош - как будто не знал. Это же ясно. И правильно, какая еще досада. Куда им писать по-армянски?.. Мы идем к заместителю директора института. Ага, вот это другое дело. Хитроват, жестковат, щеки лоснятся. И все-таки, кажется, тоже вполне человек. "Норик, - говорит он, - сперва жилье. Поезжайте к Ашоту, поезжайте к Геворку, сначала люди должны быть устроены, а потом уже будем говорить о работе". Мы спускаемся вниз. Тигран еще там. Оживленная, хотя и негромкая беседа. Имена Ашот и Геворк - различимы. "Может быть, пока что прибор посмотрим?" - спрашивает Олег. - "Нет-нет, - мотает головой Тигран, мне кажется, даже слегка испуганно, - сначала квартира", - и хватает портфель. "Инструменты, - поясняю я ему, - и запчасти…" - "Ну да, ну да, - он улыбается. - Гантели были бы легче".
"Газика" уже во дворе нет, а стоит старинного вида автобус, обшарпанный и ненадежный. Внутри между сиденьями - бидоны и ящики. Но нам, конечно, места хватает. Шофер уже постарше того, наш ровесник. Все мы здесь примерно одного возраста - вокруг сорока. Выезжаем из ворот и едем по городу. Три часа дня, мы еще не обедали, завтракали рано утром в Москве. Жара немыслимая, мы в пиджаках. Снимать не хочется: документы, деньги, не дай Бог, лучше уж так. "Сейчас хорошо, - говорит Норик, - конец сентября - лучшее время. В августе мы просто все задыхались".
Я смотрю по сторонам и ничего не понимаю. Нет, не так я представлял себе этот город. Не знаю, как, но не так. Прежде всего - какой-то он не армянский. Как будто выехали прежние жители и сразу въехало много армян. (Армянское нашествие? Захватили? Даже в шутку невозможно произнести. Ах, это ничего, это нам не помеха. Главное - выговорить первый раз, а потом уже каждый день повторять. И прилепится, и станет неотъемлемой частью. Может быть, турки так и делали?) И вот город заполнен жителями, но как будто все не отсюда: не привыкли, не прижились. И дома, улицы к ним не привыкли. Мне трудно понять, в чем, собственно, дело, но первое впечатление было именно это, и потом оно в чем-то смягчалось, но в чем-то даже усиливалось. Тут была еще вот какая странная штука. Здания, мимо которых мы проезжали, производили какое-то временное впечатление, даже самые высокие и самые новые. Архитектура была, в основном никакая, просто среднесоветская архитектура, это потом уже, бродя неторопливо пешком, мы обнаружили узловые точки, из которых пунктиром возник рисунок такого, а не другого города. Но пока я видел как раз промежутки, и город был не такой, другой. Да, все это были времянки, даже самые старые и обжитые, времен Днепрогэса и первых пятилеток - старше уже, как видно, не было…
И вот, вот еще что: эти красные полотнища по краю крыш… Ну какая в них для меня неожиданность? Как будто их здесь могло не быть. Но странно, я их не предвидел. А они - вот они, тут как тут. Это уже не Амбарцум Амазаспович… И все понятно, не надо знать языка. Четыре высокие буквы в самом конце, две разные и две одинаковые, и после них восклицательный знак - как знакомо, как будто всю жизнь читал по-армянски! А вот немного другая фраза, тут в середине римские цифры, но и это нам тоже как семечки. Так легко перевести, так трудно понять… В той книге, что лежит у меня в портфеле, там прекрасно об этом сказано. Что вот, например, такими библейскими буквами: "Права и обязанности пассажиров Аэрофлота" - какая оскорбительная нелепость! И вот я смотрю по сторонам и думаю, что там-то как раз никакой нелепости нет. Это необходимость, это быт, это жизнь, а жизнь - это не только стихи и молитвы. И самые прекрасные в мире буквы не унижены, если они несут сообщение. Но только - если несут.
И еще я думаю о том, что автор, умный и тонкий писатель, все это прекрасно видел и знал, но просто, по независящим обстоятельствам, заменил одну фразу другой. Как отважно выразился Самуил Маршак: "Я написать стихи готов, ребята, дорогие, но не печатаю стихов, печатают - другие!" И как бы в подтверждение такой подмены, в последнем издании этой повести те самые другие, не зная языка, перепутали в тексте армянские фразы. И выходит теперь, что первые слова, написанные по-армянски великим Маштоцем, были как раз о правах и обязанностях и именно пассажиров Аэрофлота. Это могут заметить только армяне, и, конечно, это курьез, анекдот, но при желании в нем можно увидеть и символ…