- А может, я иду в город. Сейчас подойду к дежурному бригадиру, так и так, имею отпуск.
- Ах, ты в город? Хорошо!
- А на парадную я только посмотрел, может, измялась.
- Как будто нет…
- Как будто нет.
Снова помолчали. Но Гонтарь хорошо разобрал, как старательно Игорь расправил носовой платок в грудном кармане. Не утерпел и тоже спросил:
- А ты куда собираешься?
- Я? Так… пройтись. Люблю, понимаешь, свежий воздух.
- Скажите пожалуйста, свежий воздух! В колонии везде свежий воздух.
- Не скажите, милорд. Все-таки эта самая литейная… такой, знаешь, отвратительный дым…
Игорь пренебрежительно махал рукой возле носа. Это аристократическое движение возмутило Гонтаря:
Напрасно задаешься! Сегодня выходной день, и литейная не работает.
- Сэр! У меня такое тонкое обоняние, что и вчерашний дым… не могу выносить.
Таким образом, Гонтарь убедился, что Игорь настойчиво хочет как можно дальше уйти от литейной. И убедившись, Гонтарь оставил шутливо-подозрительный тон и сказал значительно:
- Знаешь что, Чернявин! Я все-таки тебе не советую!
- Ты, Миша, не волнуйся.
Из спальни вышли вместе. Вместе прошли парк и подошли к плотине. Гонтарь спросил:
- Куда ты все-таки идешь?
- Я гуляю по колонии. Имею право?
- Имеешь.
Гонтарь был человек справедливый. Поэтому он молчал до тех пор, пока они не перешли плотину. А когда перешли, Гонтарь уже ни о чем не расспрашивал:
- Ты дальше не пойдешь!
- Почему?
- Потому. Ты куда направляешься?
- Гулять.
- По колонии?
- Нет, около колонии. Имею право?
- Имеешь, а только…
- Что?
- Чернявин! Я тебе морду набью!
- Какие могут быть разговоры о морде в такой прекрасный майский вечер!
- Чернявин! Не трепись про майский вечер. Теперь нет никакого мая, и ты думаешь, я ничего не понимаю. Дальше ты все равно не пойдешь.
- Миша, я знаю японский удар! Страшно действует!
- Японский. А русский, ты думаешь, хуже?
Миша Гонтарь решительно стал на дороге, и пальцы его правой руки, действительно, стали складываться по-русски.
- Миша, неловко как-то без секундантов.
- На чертей мне твои секунданты! Я тебе говорю: не ходи!
- Ты - настоящий Отелло. Я все равно пойду. Но первый я не нанесу удара. Я не имею никакой охоты стоять на середине да еще по такому делу: самозащита от кровожадного Отелло.
Упоминание о середине взволновало Гонтаря. Он оглянулся и… увидел Оксану в сопровождении довольно пожилого гражданина в широких домашних брючках и в длинной косоворотке. На голове у гражданина ничего не было, даже и волос, лицо было бритое, сухое и довольно симпатичное. Игорь и Гонтарь поняли, что это и есть эксплуататор, поэтому его лицо сразу перестало казаться симпатичным. Оксана шла рядом с ним. На ее ногах были сегодня белые тапочки, а в косе белая лента. Не могло быть сомнений, что сегодня она прелестней, чем когда-либо. Колонисты пропустили их к плотине. Гонтарь сумрачно поднял руку для приветствия, отсалютовал и Игорь. Оксана опустила глаза. Лысый решил, что почести относятся к нему, и тоже поднял руку, потом спросил:
- Товарищи колонисты! Скажите, Захаров у себя?
Гонтарь ответил с достоинством:
- Алексей Степанович всегда у себя.
Оксана прошла впереди на плотину. Мужчины двинулись вслед за ней. Лысый гражданин сказал:
- Хорошо вы живете в колонии! Такая досада, что мне не пятнадцать лет. Эх!
Он, действительно, с досадой махнул рукой.
Гонтарь недоверчиво повел на него хитрым глазом: здорово представляется эксплуататор.
До самых дверей главного здания тони так и шли втроем за Оксаной и разговаривали о колонии. Гонтарь держался как человек, которого не проведешь, отвечал вежливо, с дипломатической улыбкой, но вообще не увлекался, старался не выдать ни одного секрета и скрыл даже, сколько масленок делают в день, - сказал:
- Это бухгалтерия знает.
А за спиной гражданина подмигнул Игорю.
Впрочем, Гонтарь охотно вызвал дежурного бригадира:
- Вот они - к заведующему.
Целых полчаса Игорь и Гонтарь мирно гуляли в пустом коридоре. Гонтарь не выдержал:
- Интересно, чего это они пришли?
Володя Бегунок куда-то помчался стремглав и возвратился с Клавой Кашириной. Потом лысый гражданин прошел мимо них и вежливо поклонился:
- До свиданья, товарищи.
Игорь и Гонтарь переглянулись, но никто не высказал никакого мнения.
Наконец из кабинета вышли Клава и Оксана. Оксана шла впереди и немного испуганно глянула на юношей. Но Клава сияла радостью. Она с шутливой манерностью поклонилась и сказала своим замечательным серебряным голосом:
- Познакомьтесь: новая колонистка Оксана Литовченко.
Они еще долго смотрели вслед девушкам, а потом глянули друга на друга.
Игорь сказал:
- Милорд, могу я теперь пойти подышать свежим воздухом?
Но теперь и Гонтарь был в ударе:
- Чудак, я же тебе русским языком говорил, что по всей колонии воздух хороший!
Они захохотали на весь коридор. Часовой посмотрел на них строго, а они смеялись до самой спальни, и только в спальне Гонтарь заявил серьезно:
- Ты, конечно, понимаешь, Чернявин, что теперь всякие романы кончены.
- Я-то понимаю, а вот понимаете ли вы?
Но Гонтарь посмотрел на него высокомерно:
- Дорогой товарищ! Я по списку колонистов четвертый!
18. Вот это - да!
В спальне пятой бригады сидит на стуле Оксана, до самой шеи закутанная простыней. Вокруг нее ходит Ванда с ножницами, стоят девочки и улыбаются. У Оксаны хорошие волнистые волосы с ясным каштановым отливом:
- Я тебе сделаю две косы. У тебя хорошие будут косы, ты знаешь, какие замечательные будут косы! Вы ничего, девочки, не понимаете: разве можно стричь такие косы? Надо только… подрезать, тогда будут расти.
Глаза у Ванды горят отвагой. Она закусывает нижнюю губу и осторожно подрезывает кончики распущенных волос. Оксана сидит тихонько, только краснеет густо.
Ванда квалифицированным жестом парикмахера сдергивает с нее простыню. Оксана несмело подымается со стула:
- Спасибо.
Ванда бросила простыню на пол, вдруг обняла Оксану, затормошила ее.
- Ах ты, моя миленькая! Ты, моя родненькая! Ты, моя батраченка!
Девочки взволнованно засмеялись, Оксана подняла на них карие глаза, улыбнулась немного лукаво. Клава сказала:
- Довольно вам нежничать! Идем к Алексею.
Ванда спросила задорно:
- Чего к Алексею?
- Поговорить ему нужно.
- И я пойду.
- Идем.
Были часы "пик", когда у Торского и у Захарова народу собиралось множество. Только у Торского можно сидеть сколько угодно на бесконечном диване, сколько угодно говорить и как угодно смеяться, а в кабинете Захарова можно все это проделывать вполголоса, чтобы не мешать ему работать. Впрочем, бывали и здесь отступления от правила в ту или другую сторону: то саам Захаров заговорится с ребятами, смеется и шутит, а то вдруг скажет сурово:
- Прошу очистить территорию на пятьдесят процентов!
Он никогда не позволял себе просто выдворить гостей.
Девочки вошли в комнату совета бригадиров. Их встретило общее изумление. Оксана в колонистском костюме! Какая новость! Только Володю Бегунка никогда нельзя было изумить. Он открыл дверь кабинета и вытянулся с жестом милиционера, регулирующего движение:
- Пожалуйте!
Захаров встал за столом, гости его тоже притихли, пораженные,
- Ну что же… хорошая колонистка. Ты училась в школе?
- Училась в седьмом классе.
- Хорошо училась?
- Хорошо.
Игорь Чернявин, сидящий на диване, сказал весело:
- Только ты, Оксана, посмелее будь. А то ты какая: деревенская.
Ванда оглянулась на него оскорбленно:
- Смотри ты, городской какой!
Захаров поправил пенсне:
- Хорошо училась? Если умножить двенадцать на двенадцать, сколько будет, Чернявин?
- А?
- Двенадцать на двенадцать умножить, сколько?
Игорь поднял глаза и быстро сообразил:
- Сто четыре!
- Это по городскому счету или по деревенскому?
За Игорем следило много возбужденных глаз. Головы гостей склонились друг к другу, уста их шептали не вполне уверенные предположения, но Игорь еще раз посмотрел на потолок и отважно подтвердил:
- Сто четыре!
Захаров печально вздохнул:
- Видишь, Оксана, милая? Так и живем. Приедет к нам такой молодой человек из города и гордится перед нами, говорит: сто четыре. А того и не знает, что недавно один американский ученый сделал такое открытие: двенадцать на двенадцать будет не сто четыре.
Девушки смотрели на Игоря с насмешкой, ребята заливались на диване, но Игорь еще раз проверил и наконец догадался, что Захаров просто "покупает" его. И в присутствии Оксаны Игорь захотел показать настойчивость души, которую нельзя так легко сбить разными "покупками". Правда, Ваня Гальченко, сидящий рядом, толкал его в бок, и этот толчок имел явный математический характер, но Игорь не хотел замечать этого:
- Американцы тоже могут ошибаться, Алексей Степанович. Бывает так, что русские сто очков вперед американцам дают.
- Оксана, видишь? Самый худший пример искажения национальной гордости. Игорь дает американцам сто четыре очка.
Оксана не выдержала и рассмеялась. И тут обнаружилось, что она вовсе не стесняется, что она умеет смеяться свободно, не закрываясь и не жеманясь. Потом она обратилась к Игорю с простым вопросом:
- А как ты считаешь?
- Да как считаю: десять на десять сто, дважды два - четыре, сто четыре.
Оксана изумленно посмотрела на Захарова. Захаров развел руками:
- Ничего не скажешь! Правильно! Сто да четыре будет сто четыре. Признаем себя побежденными, правда, Оксана?
Захарова перебил общий возбужденный крик. Колонисты покинули теплые места на диване, воздевали руки и кричали разными голосами:
- Да он неправильно сказал! Неправильно! Алексей Степанович! Тоже считает! Кто же так считает, Чернявин? Сто четыре!
Старшие мудро ухмылялись. Захаров расхохотался:
- Что такое, Игорь? И русские против тебя? Хорошо! Это вы там на свободе разберете. Клава, кто будет шефом у Оксаны?
- Я хотела назначить Марусю, но вот Ванда… а Ванда еще не колонистка.
Ванда выступила вперед, стала рядом с Оксаной, сказала серьезно:
- Алексей Степанович! Я не колонистка! Только…
Захаров внимательно посмотрел в ее глаза. Гости притихли и вытянули шеи.
- Так… Это очень важно! Значит, ты хочешь быть ее шефом?
- Хочу.
Наступило общее молчание. Ванда оглянулась на всех, встряхнула головой:
- И пускай все знают: я ее защищаю.
Захаров встал, протянул Ванде руку:
- Спасибо, Ванда, хороший ты человек.
- И вы тоже!
Теперь только ребята дали волю своим чувствам. Они бросились к Оксане, окружили ее, кто-то протянул звонко:
- Вот это - да!
Поздно вечером, когда уже все спали, Захаров прибрал на столе, взял в руки фуражку и спросил у Вити Торского:
- Да, Витя, откуда ребята взяли, что Оксана батрачка?
- Все колонисты так говорят.
- Почему?
- Говорят - батрачка, у адвоката прислуга. Только такая прислуга, на огороде. А разве нет?
- Оксана Литовченко - дочь рабочего-коммуниста. Он умер этой зимой, а мать еще раньше умерла. Оксану и взял к себе товарищ Черный, не адвокат вовсе, а профессор советского права; они вместе с отцом Оксаны были на фронте.
- А почему она в огороде работала?
- А что же тут такого, работать в огороде? Она сама и огород завела, значит, любит работать. Разве только батраки работают?
Торский хлопнул себя по бокам:
- Ну что ты скажешь! А у нас такого наговорили: эксплуататор.
- Наши могут… фантазеры!
- Надо на собрании разъяснить.
Захаров надел фуражку, улыбнулся:
- Нет, пока не надо. Никому не говори. Само разъяснится.
- Есть, никому не говорить!
Захаров вышел в коридор. В вестибюле горела дежурная лампочка. Часовой поднялся со стула и стал "смирно".
- До свиданья, Юрий!
- До свиданья, Алексей Степанович!
Захаров направился по дорожке мимо литеры Б. Во всех окнах было уже темно, только в одном склонилась голова девушки. Голос Ванды сказал оттуда:
- Спокойной ночи, Алексей Степанович!
- Почему ты не спишь, Ванда?
- Не хочется.
- А что ты делаешь?
- А так… смотрю.
- Немедленно спать, слышишь!
- А если не хочется?
- Как это не хочется, если я тебе приказываю?
- Ванда ответила, смеясь:
- Есть, немедленно спать!
Из-за ее плеча голова Клавы:
- С кем ты разговариваешь, Ванда? Алексей Степанович, вы скажите ей, чтобы она не мечтала по ночам. Сидит и мечтает. С какой стати!
- Я не мечтаю вовсе. Я просто смотрю. А только я больше не буду, Алексей Степанович.
- Клава, тащи ее в постель!
Девушки завозились, пискнули, скрылись. И это окно стало таким же, как и все остальные.
19. Счастливый месяц август
Было сделано по секрету: вдруг Зырянский приказал четвертой бригаде после ужина надеть парадные костюмы. Удивительно было, что никто в бригаде не спросил, почему. О чем-то перешептывались и пересмеивались, и Ваня по этой причине шепотом спросил у Фильки:
- А зачем? Скажи, зачем?
И Филька ему шепотом ответил:
- Одно дело будет… Стр-рашно интересно!
А когда проиграли сигнал на общее собрание, Алеша Зырянский построил всех в одну шеренгу и гуськом повел в зал. В вестибюле их ожидал Володя Бегунок со своей трубой и тоже занял место в шеренге впереди всех, рядом с Зырянским. В "тихом" клубе их встретили улыбками, зааплодировали. И четвертая бригада не расселась на диване, а построилась перед бюстом Сталина, лицом к собранию. Потом пришли вдвоем и весело о чем-то между собою разговаривали, лукаво посмотрели на четвертую бригаду Захаров и Витя Торский. Витя открыл собрание и сказал:
- Слово предоставляется бригадиру четвертой бригады товарищу Зырянскому.
Зырянский встал впереди своей шеренги и громко скомандовал:
- Четвертая бригада, смирно!
И сказал такую речь:
- Товарищи колонисты, собрание колонистов четвертой бригады в составе четырнадцати человек единогласно постановило просить общее собрание дать нашему воспитаннику Ивану Гальченко звание колониста. Иван Гальченко - хороший товарищ, честный работник и веселый человек. Подробно о нем скажет его шеф - колонист Владимир Бегунок. Гальченко, пять шагов вперед!
Ваня, смущенный и краснеющий, встал рядом с бригадиром. Володя тоже вышел вперед и очень сдержанно, официальным голосом рассказал кое-что о Ване. Ваня живет в бригаде только три месяца, но за это это время можно все увидеть. Ваня ни с кем никогда не ссорится, никогда нигде не опоздал, всякую работу делает хорошо, быстро и всегда веселый. Он ни к кому не подлизывается, ни к бригадиру, ни к дежурному бригадиру, ни к старшим колонистам. Теперь в один рабочий день он делает восемьдесят шишек, и все довольны. Каждый день читает "Пионерскую правду", знает про Октябрьскую революцию, про Ленина и также хорошо знает, как побили Деникина, Юденича и Колчака. Еще знает про Днепрострой, про коллективизацию, про кулаков. Это он все хорошо знает. Он говорит, когда выйдет из коммуны, так сделается летчиком в Красном Армии; только он не хочет быть бомбардировщиком, а хочет быть истребителем. Это он так говорит, а, конечно, это еще будет видно. Колонию Ваня очень любит. Знает все правила и законы в колонии, уже выучил строй и хочет играть в оркестре. Вот он… какой! И я был его шефом, а только мне было совсем не трудно. Потом взял слово Марк Грингауз и сказал, что комсомольская организация поддерживает просьбу четвертой бригады. Ваня за три месяца доказал, что он заслужил первомайский вензель. И очень стыдно тем бригадам, где есть воспитанники старше, чем по четыре месяца.
Сказали короткие слова и другие колонисты. Все подтвердили, что Ваня
Гальченко заслужил почетное звание. Клава Каширина прибавила:
- Хороший колонист! Ваня всегда в исправности, очень вежливый, все у него в порядке, и, безусловно, наш человек, трудящийся.
И Алексей Степанович поднялся, подумал и развел руками:
- Моя обязанность, вы знаете, и привычка тоже - придираться все. А вот к Ване… не могу придраться. Только боюсь, четвертая бригада, вы там его не перехвалите, не забалуйте. И ты, Ваня, если тебя хвалят, старайся не очень верить… все-таки… больше от себя самого требуй. Знаешь, нет хуже захваленного человека. Понял?
Ваня был как в тумане, но ясно видел, чего хочет Захаров, и кивнул задумчиво.
Когда высказались все ораторы, Витя Торский сказал:
- Голосуют только колонисты! Кто за то, чтобы Ване Гальченко дать звание колониста, прошу поднять руки!
Целый лес рук поднялся вверх. Ваня стоял рядом с бригадиром и радовался, и удивлялся.
- Принято единогласно! Прошу встать!
Еще более удивленный, Ваня увидел, как все встали, в дальнем углу дивана отделился и через блестящий паркет направился к четвертой бригаде Владимир Колос, первый колонист по списку.
Владимир Колос держал в руках бархатный ромбик, на котором нашиты золотом и серебром буквы вензеля.
- Ваня Гальченко! Вот тебе значок колониста. Теперь ты будешь полноправным членом нашего коллектива. Интересы колонии и всего Советского государства ты будешь ставить впереди своих личных интересов. А если тебе потом придется стать на защиту нашего государства от врагов, ты будешь смелым, разумным и терпеливым бойцом. Поздравляю тебя!
Он пожал Ване руку и вручил ему значок. Весь зал зааплодировал, Алеша Зырянский взял Ваню за плечи. В это время Торский закрыл общее собрание, и все окружили нового колониста, пожимали ему руки и поздравляли. И Алексей Степанович тоже пожал руку и сказал:
- Ну, Ваня, теперь держись! Покажи значок! Лида, я по глазам вижу, ты ему пришить хочешь…
- Очень хочу!
Золотая голова Лиды склонилась к Ване.
- Идем к нам!
В первый раз зашел Ваня в спальню одиннадцатой бригады. Девочки окружили его, усадили на диван, угощали шоколадом, расспрашивали, смеялись, потом он снял блузу, и Лида Таликова собственноручно пришила значок на левый рукав.
Когда он снова нарядился, девочки завертели его перед зеркалом. Шура Мятникова наклонилась из-за плеча к зеркалу и засмеялась: зубы у нее белые, большие и ровные.
- Смотри, какие мы красивые!
А когда прощались, все кричали:
- Ваня, приходи в гости, приходи!
Шура Мятникова растолкала всех:
- Честное слово, я его в библиотечный кружок запишу! Мне такой нужен деловой человек. Пойдешь ко мне в кружок, пойдешь?