- Потому что мне приходится смотреть на вас снизу вверх, а вам на меня сверху вниз.
- Ну так что?
- Нет-с, я этого не хочу! Тогда и я тоже встану!
Алексей Иваныч вскочил и прошелся вдоль по длинному кабинету обычным своим шагом, - мелким, частым, бодрым.
И вдруг, остановившись среди комнаты, сказал тихо:
- Моя жена… умерла, - это вы знаете?
- Д-да, к несчастью… Это мне известно.
Илья поправил шнурок пенсне и кашлянул глуховато.
- Ах, известно уж!.. Родами, родами умерла, - вам и это известно?
- Известно.
Алексей Иваныч раза два в сильном волнении прошелся еще, стуча каблуками, смотрел вниз и только на поворотах коротко взглядывал на Илью; оценивал рост, ширину плеч, уверенность, подобранность, прочность и ловкость тела, - только это.
Прежде, каким он видел его два раза, Илья был похож на сырого ленивого артиста, из тех, которые плохо учат роли, много пьют и говорят о нутре. Это тот, прежний Илья вошел в его дом, и вот - нет дома, нет жены, нет сына, - тот Илья сделал его таким неприкрытым, обветренным, осенним, - а этого, нового Илью он даже и не узнал сразу.
И, подумав об этом, сказал быстро Алексей Иваныч:
- Вы себя изменили очень… Зачем это?
- Вам так не нравится? - медленно спросил Илья.
- Нет!.. И прежде, прежде тоже нет… Всегда нет!
Илья подобрал в кулак бородку, поднял ее, полузакрывши рот, и спросил:
- А ко мне вы зачем?
- О-о, "зачем"!.. Зачем! - живо подхватил Алексей Иваныч. Еще раз прошелся и еще раз сказал: - Зачем!
- Я понимаю, что вы хотите объясниться, и я не прочь, только…
- Что "только"?
- Не здесь, потому что я здесь не один… Здесь дядя мой, сестра. Ведь я в семействе.
- Ах, вы в семействе!.. То я был в семействе, а теперь вы в семействе!.. Значит, вы меня куда же, - в ресторан позовете?.. Это где сорока, - а-а, это где собака слюнявая, и потом горбатенькая такая за стойкой?.. И у таперши подглазни вот такие?.. Спасибо!.. Нет, я туда не пойду, - я уж здесь.
- M-м… да… Но-о… ко мне сейчас должен прийти клиент… Лучше мы сделаем так… (Илья вынул часы.)
- Ах, у вас уже и клиенты!.. По бракоразводным делам?.. Вообще мой визит вам, кажется, неприятен? Что делать! Мне это больше неприятно, чем вам, - да, больше… в тысячу раз, - верно, верно… И мы "как лучше" не сделаем, а сделаем "как хуже".
- Хорошо.
Илья пожал плечами, сел на стул, кивнул на кресло Алексею Иванычу, сказал густо, как говорил, вероятно, своим немногим клиентам:
- Присядьте! - и подвинул к нему спички и большую коробку папирос.
Когда много накопилось против кого-нибудь, трудно сразу вынуть из этого запаса то, что нужнее, главнее, - так не мог подойти сразу к своему главному и Алексей Иваныч. Он обшарил глазами весь обширный письменный стол Ильи, ища чего-нибудь ее, Валентины, своей жены, - ничего не нашел: обыкновенные чужие вещи, толстые, скучные книги, чернильница бронзовая, пресс-папье в виде копилки - все, как у всех, а от нее ничего. На стене, над столом, была карточка девочки-гимназистки с толстой косой и самого Ильи, теперешнего, - больше никаких. От этого и на душе стало пустовато, тускло… даже неуверенно немного, холодно…
Но совершенно независимо ни от чего, что в нем было, чуть дотронулся Алексей Иваныч до подлокотников кресла, привстал и спросил тихо:
- Она тоже в этом кресле сидела?
- Кто?
Но уж почувствовав сразу, что именно в этом, и потому приподнявшись во весь рост, Алексей Иваныч впился белыми глазами в купеческое лицо Ильи:
- Это здесь, в этой вот комнате, вы дали ей двадцать пять рублей на дорогу?
- Кому?
- Ей, ей, а не "кому"!.. До кого-нибудь мне нет дела! Не "кому", а ей!
Об этом написала ему сестра Валентины и уж давно, тогда же, как Валентина приехала к ней, но тогда он не обратил на это внимания, тогда как-то много всего было, тогда не до того было, а теперь это неожиданно прежде всего вытолкнула память резко и крупно, и теперь он сам был оглушен обидой: ее кровной обидой, - это ей пришлось вынести от Ильи, именно это и вот именно здесь.
Он представил ярко, как Илья из этого вот стола доставал бумажку. Должно быть, в левой руке держал папиросу, вот такую, с длинным мундштуком, а правой выдвинул ящик стола, не спеша (он все не спеша делает) взял бумажку за угол двумя пальцами и, когда давал ей, экал густо… экал потому, что - что же он мог говорить?
- И она, такая гордая, - она взяла?!. Двадцать пять рублей. Ей!.. Как нищей!.. Бедная моя!..
Он сам это чувствовал (и Илья это видел), - у него стали совсем прозрачные, как слезы, глаза. В первый раз теперь это тронуло его до глубины, - глубоко изумило, - так глубоко, что совершенно отчетливо он представил всего себя ею, - Валей, - и этих слез, которые набежали на глаза, не было даже стыдно: это ее слезы были, Вали, - и этого, чуть отшатнувшегося, укоряющего безмолвно, немужского совсем наклона тела тоже не было стыдно: это ее тогдашняя поза была, - Вали, - и так он стоял и смотрел на Илью долго, а Илья был как в белом тумане, почти и не было Ильи, - так что-то неясное, - и не было комнаты, ни слона с гвоздикой, и печью не пахло: было только одно это, найденное теперь, ощутимое, живое: оскорбили смертельно.
- И вот, жить ей стало нельзя… - проговорил, наконец, Алексей Иваныч, опускаясь на стул рядом с креслом, потому что обмякли ноги.
- Валентина… Михайловна?.. у меня была, - глуховато, но твердо сказал Илья, - это так…
- Здесь?.. В этой вот комнате?
- Здесь, и нигде больше… От поезда до поезда… Ехала она к сестре.
- А-а… а двадцать пять рублей? (Мелькнуло: может быть, и нет?.. Анюта, она - честная, но… может быть…)
- Да, у нее не хватало на дорогу, и я ей, конечно, дал.
- Дали!.. Больную… беременную… К вам она уехала от меня совсем, - потому-то и денег у меня не взяла, что ехала к вам, совсем, - понимаете?.. А вы ее… не приняли! - изумился и опять вскочил со стула Алексей Иваныч.
- Нет, это не так, - сказал Илья, кашлянув.
- Как же?.. А как же?
- Ко мне она только заехала, а ехала к сестре.
- Больная? Перед тем как родить… Совсем ведь больная!.. Я ведь останавливал ее, предупреждал… Что вы мне говорите: к сестре!.. Зачем?
- По крайней мере мне лично она именно так сказала.
- Ах, вот как!.. Сестра на Волыни, а к вам она заехала по дороге! Хорошо "по дороге" - тысяча верст крюку!.. Правда, мне она не сказала даже, куда едет… Мне она сказала только: "Тебе нет до этого никакого дела!.." Но вам она так и сказала: к сестре?.. Она могла именно так и сказать - из гордости… чтобы вы сами уж догадались понять ее иначе… Вам же это было ни к чему; зачем догадываться, когда можно и не догадываться? Не так ли?.. Я разве не знал, что так именно и будет? О, как еще знал! Отлично знал! Но она - женщина ужасно большой веры в себя… Я ее не осуждаю… Она все время говорила о свободе, а искала рабства. Все женщины всю жизнь говорят о свободе, а ищут рабства… Мне она была только… ну, просто часть меня самого, и я над ней не имел власти… Разве я мог бы заставить ее взять какие-то двадцать пять рублей? Как это?.. Даже и представить не могу. А от вас она взяла, как подаяние… и… может быть, еще и руку по… пожала?
Он хотел сказать что-то другое и сам испугался вдруг: "Нет, другого она не могла все-таки сделать"… - так хотелось поверить в это, а глаза впились в руку Ильи, легшую тяжко на стол. "Что, если вдруг высокая, гордая, но ведь измученная, но ведь брошенная, - наклонилась и поцеловала?"
- За что же она вас настолько любила? - тихо сказал Алексей Иваныч и даже усмехнулся грустно. - Вы для нее ничего не сделали, ничем не поступились, а она… О, я понимаю, конечно, что каждый человек - свой мир, и я не судья ей, - нет, нет… Я даже и вам не судья… однако… Должно же было что-то быть в вас такое, если Валя… И вы поверите ли - я ведь до сих пор ничего не знаю, как это у вас вышло, когда, где вы познакомились даже, - ничего она мне не сказала… Но до чего вы мне чужой!.. До чего вы мне ненавистны! И череп этот ваш… и пенсне, - все!..
- По-зволь-те!
- Нет уж, теперь вы позвольте!.. Вы пришли откуда-то, неизвестно откуда, и вот… Моего сына, Митю, вы помните? Вы его должны были видеть, не правда ли?.. Вот… Он умер - месяца три назад.
- Как?.. И Митя?
Илья посмотрел небезучастно, и Алексей Иваныч это заметил.
- Да, и Митя… Если бы был материнский, ее уход, он бы, может быть, и поправился, - не так ли?.. Вне всякого сомнения, если бы жива была она, и он был бы жив… Это, это ведь вне сомнений… Предупреждал ее, уговаривал: "К этому негодяю ты едешь, Валя? А если он не примет?.. У всякого своя правда: у тебя своя, у него своя… А если эти две правды, твоя и его, не совпадут?.. И какая же правда у него? У негодяев какая правда?"
Илья снял пенсне и посмотрел на него щуро.
- Это вы обо мне так?
- А?.. Да, - рассеянно сказал Алексей Иваныч. - Она ведь забыла даже проститься с Митей, когда уезжала, - так спешила к вам: боялась опоздать на поезд… Везла вам нового, вашего сына, а вы ей - двадцать пять руб-лей и помахали на прощанье шляпой… А может быть, вы даже и на вокзал не проводили ее?.. Я даже убежден, что нет!.. Она ушла, вы затворили за нею дверь… и выругались: все-таки двадцать пять рублей!.. Негодяй!
- Да вы… вы сознаете ли ясно, что вы говорите, или вы бредите?!
Илья поднялся. Алексей Иваныч только поднял голову.
- А-а!.. Я оскорбил все-таки вас?.. Это хорошо. Я думал, что у меня не выйдет. Издали это казалось легче, а здесь… Я ведь, главное, не знаю, как она… Ведь самое важное для меня это, а не вы… Вы - нуль. Даже то, что Митя… Этого я также не могу поставить вам в вину: может быть, это она так хотела и взяла… Что мы знаем в этом? Но я сам за себя, я лично вас, лично - ненавижу! Для меня лично вы всегда, ныне и присно - негодяй!.. И вовеки веков!.. Вы слышите?
- Сейчас же идите вон! - сказал Илья тихо.
- Ага! Хорошо, мы будем драться с вами… Вы думаете, вы сильней меня физически? Нет… И я красивее вас гораздо, замечу в скобках… Да и моложе-то вы меня на очень немного… Значит, то, что называлось - суд божий… Я готов. Вот! - и он сунул руку в боковой карман, чтобы выхватить револьвер, как в каюте, но нащупал рядом с ним какой-то плотный конверт и вспомнил, что это последнее письмо Анюты о маленьком Лепетюке, который носит зачем-то и будет носить фамилию Дивеев.
Он вынул письмо, посмотрел на него забывчиво, протянул Илье:
- У вашего сына режутся зубки… Если вам интересно, какие именно, то вот.
- Нет, мне это неинтересно, - повысил Илья голос, не взяв письма. - Интереснее будет, если вы уйдете. Сейчас же!
- Не-ет уж, нет… Нет, это нет… Я не уйду! Не уйду, - нет!
Алексей Иваныч прошелся по комнате уже совершенно спокойный, а в это время зазвенел очень слышный отсюда дверной звонок, и Илья привычно сделал два шага к двери, чтобы открыть, но остановился:
- Самый удобный момент вам выйти… Это или клиент, или…
- Для меня безразлично, кто, - перебил Алексей Иваныч и продолжал мерять комнату своими стукотливыми шагами.
Звонок повторился, и Илья вышел, прихлопнув двери, и слышно стало потом два женских голоса и еще чей-то мужской - очень веселый, но старый.
"Не это ли дядя?" - подумал Алексей Иваныч.
"Нет, это все что-то не то у меня вышло… То или не то? - думал он дальше, никакого уже больше внимания не обращая на кабинет Ильи, шагая в нем, как в своих комнатах на даче Алимовой. - Нет, не то; я говорю все время сам, а он молчит… Узнать нужно мне, а не ему, а говорю все время я, а не он… Нет, я буду теперь спокоен… совершенно успокоюсь… - Остановился, сжал голову руками и опять: - То я делаю или не то?" (Это уж он ее спрашивал робко, Валю.)
Ильи что-то долго не было. Разделись в прихожей и прошли в другую комнату: это слышно было по топоту ног. Алексей Иваныч еще походил немного, остановился перед письменным столом, понюхал гвоздику, посмотрел на девочку с толстой косой и опять походил с минуту. Потом подумал, что Илья и не может скоро прийти, если это гости. "А я от него не уйду так, ни с чем… Все равно, и я буду сидеть с гостями"… И он, поправив галстук и пригладив волосы, двинулся уже было к двери, как вошел снова Илья.
- Ну что? Кто это? Клиенты? - спросил Алексей Иваныч очень участливо, увидя, что Илья переоделся.
- Н-нет… Это свои.
- Ну, и хорошо… Мы еще поговорим с вами.
Илья посмотрел на него искоса и густо вздохнул; Алексей же Иваныч заметил, что правый карман его пиджака сильно отдут, догадался, почему именно, и не сумел удержать беглой улыбки.
- Если вы можете говорить спокойно… - начал было Илья, но Алексей Иваныч его перебил:
- Совершенно спокойно!.. Я именно этого-то и хочу, спокойно! - и сел на стул, но оперся рукою о подлокотник кресла, которое было ему знакомо.
Илья тоже сел, но глядел на него подозрительно, - боком, хотя руки не держал в правом кармане.
- Только все это все-таки странно, чтобы не сказать больше, - проговорил он.
- А как же? В жизни все странно! - живо подхватил Алексей Иваныч. - Или совсем нет ничего странного!.. А то, что было между нами тогда, - разве это не странно? И неужели вам так и не хотелось никогда узнать, почему же я так отнесся к этому тогда, тогда ничего не предпринял, не старался увидеться даже с вами?.. А вот только поэтому: я ошеломлен был… И ведь вы, конечно, тут главное, а она… Непостижимо!
- И об этом лучше не говорить, - сказал Илья, поморщась.
- Нет, нельзя "лучше"… И когда-нибудь с вами случится то же самое, что со мной, и вы будете так же… Вы от кого узнали о смерти… Валентины Михайловны? От Анюты, конечно, - это она вас известила… Нет, я не то хотел спросить… Вот что я хотел: она, Валентина Михайловна, писала ли вам, когда уехала от вас, отсюда вот?
- Ничего.
- А-а… Неужели?.. Ничего? А мне она написала, чтобы я… А вы тогда ждали письма? Только откровенно, ради бога!
- Ждал, и это вполне откровенно.
- Ничего? даже карандашом?..
Какая-то бодрость, если не веселость, заметно проступила на лице Алексея Иваныча, и он погладил пальцами подлокотник кресла, но вдруг вскочил:
- Что же у нее на душе тогда было? Какой ужас!
И опять заходил по комнате. А Илья как будто уж привыкал к нему и не так напряженно следил за ним, и Алексей Иваныч это заметил. "Это хорошо, - думал он, - теперь он мне все расскажет"… И сам он не притворился (это не притворство, а что-то другое было), когда сел снова на стул и спросил просто, как у хорошего знакомого:
- У вас, конечно, герметические печи?
- Д-а… а что?
- Но уж давние… Теперь они, как простые: потрескались. Купите для них задвижки, - печник вставит… А так и тепла много пропадает и опасно, - верно, верно… Ходы нужно выкладывать изнутри кровельным железом, а не так.
И потолок и окна он оглядел внимательно и только потом уже спросил внезапно и поспешно:
- Когда вы были у моей жены, а я шел с Митей из церкви, это первый раз вы у нас были?
Илья пожал плечами, вздохнул почему-то, но все-таки ответил:
- Да, и в последний… - Но тут же спросил сам: - Вы сюда по какому-нибудь делу?
- То есть? - очень удивился Алексей Иваныч.
- Сюда, то есть в наш город, по делу?
Алексей Иваныч ни минуты не думал:
- Конечно, я сюда совсем! Не только по делу, а совсем… А дело ближайшее: одно частное лицо строит здесь за городом лечебницу… это - врач один.
- Здешний? Как фамилия?
- Мм… Крылов… Не здешний, нет… Мы с ним в Харькове договорились.
- Вы прямо из Харькова?
- Да… Да, я сюда совсем… Ведь уж мне все равно, где… У меня уж нигде ничего не осталось… У вас хоть сын растет… на Волыни, а у меня?.. Вы ударили надо мною, как гром! Почему именно вы?
- Мог быть и другой, - сказал Илья вяло.
- Как вы смеете? Как другой?.. Всякий другой?.. Как вы смеете? - вскочил Алексей Иваныч.
- Зачем же кричать?.. Дело прошлое: теперь мы никаким криком не поможем, - и Илья тоже встал.
- Но так говорить о моей покойной Вале я вам не позволю, - прекратите! - поднял голос Алексей Иваныч. - И прошу не обобщать! И прошу прекратить! Совсем!.. Ничего не надо больше, решительно ничего! Аминь!
- Конечно, аминь, - сказал Илья, а Алексей Иваныч вновь в сильнейшем волнении заходил по комнате, и, сделав несколько кругов в то время, как Илья спокойно курил, он заговорил снова:
- Я вижу теперь одно: это несчастие!.. Вы ударили, как гром, но громом вы не были, конечно, - ни громом, ни молнией… а просто это ошибка, - несчастие… Например, когда синица залетит осенью в комнату и потом в стекло бьется… Она-то думает, что небо, а это стекло только, а небо дальше… Мы это видим и знаем, а она не может понять: хватит в стекло головой с разлета, - и на пол, и из носика кровь… Пошипит немного, - и конец… Так и Валя. Она не знала, но мы с вами - мы это видели и знали: и я видел и знал, и вы тоже… Вы еще больше, чем я… Я все-таки так же, как Валя, тогда думал, что-о… Вы говорили ей когда-нибудь, что на ней женитесь?
- Никогда, - спокойно сказал Илья.
- Никогда?.. Как же это?.. Нет, вы откровенно? - умоляюще поглядел Алексей Иваныч.
- Никогда, - так же повторил Илья.
- Вы были только несчастие наше… Вам даже и мстить нельзя: дико… Вы - как тиф, как дифтерит, вот от которого Митя умер!.. Верно… Это верно…
Илья побарабанил пальцами по столу и спросил скучно:
- Ну-с, значит, вам теперь ничего уж от меня не надо больше? - и поднял ожидающе круглое вялое сытое лицо.
Алексей Иваныч долго смотрел на него, пока не заговорил сбивчиво:
- Никогда, вы сказали… Что ж это было? Но она с вами все-таки была же когда-нибудь счастлива? Должно быть, была… Разумеется, была… И вот приехала к вам сюда вот, в эту комнату… (Алексей Иваныч положил руку на спинку кресла.) Что же она вам говорила здесь?.. Передайте мне что-нибудь, ведь вы помните?.. Больше ничего мне не нужно, - только это. Только одно это… Вот, вошла… так же, как я вошел… Вы были изумлены, конечно, неприятно… Я уверен, вы и не знали, что она приедет: она про себя решила это, и ей казалось, что это - все. Это могло быть… Вошла…
Алексей Иваныч попятился к двери и стал так же, как могла стать она, войдя, и опять ясно показалось ему, что и теперь это не он совсем, что это она пришла снова к Илье: ведь только в нем, в Алексее Иваныче, жила еще она на земле, - он ее принес сюда. Так же, как семь месяцев назад, вот вошла она опять к Илье, стала у порога и… и…
- Что же она вам сказала, кроме того, что едет к сестре?..
Илья побарабанил по столу, сбычив голову, поглядел на него пристально, дотянулся до папирос, закурил не спеша и спросил:
- Вы в какой гостинице остановились?
- То-то и есть… Вы не хотите этого сказать мне… Почему же?.. Конечно, я так и думал, что не скажете.
Ему казалось, что одна половина его самого - темная, ночная - знает, что тут произошло, а другая - дневная - никогда не узнает. Он так и сказал Илье: