- Наш участковый. Ему запиши только номер машины - найдет браконьера хоть в городе, хоть где угодно и притянет к ответственности. Никому не посноровит. В позапрошлом году он отобрал у одного видного браконьера подводное ружье и баллон с кислородом. Этот интеллигент с бородкой-челочкой на своих "Жигулях" прикатил в Прилужье к родным из Москвы. Когда учился там да приезжал студентом, так сидел на Нодоге с удочкой. А добился положения - оснастился для рыбалки вредной техникой. Напялит маску страшнее, чем у Фантомаса, а к ней от баллона на хребте протянута резиновая трубка для дыханья. Забредет в длинных лягушачьих тапочках в реку и нырнет в глубину под обрывистый берег, где в корягах прячется самая робкая рыба - голавли. Высмотрит, который покрупнее, и пронзит его насквозь гарпуном из ружья. Ребятишкам на диво такой способ, а взрослым, знамо... кого хошь покоробит с него. Дохнули участковому. Туманцев накрыл браконьера и отнял у него не только снаряжение, а и полный рюкзак рыбы в крови и слизи. Тот взъерепенился: "Подводный лов - спортивный. На него нет запрета". - "На море - да, - подсек его Туманцев. - Там можете охотиться хоть на белуг, хоть на акул. Да и то еще с разрешения. А здесь, в малых реках, истребишь зрелую рыбу - пропадет и молодь". Тот не унимается: "Не имеете права учинять произвол! Я кандидат наук". А Туманцев ему: "Да будь вы академиком - одна честь за беззаконие: акт, и к ответу!" - Старик засмеялся: - Говорят, на прошлой неделе опять приехал этот кандидат и уж чин чином торчит на Нодоге с такой же складной удочкой, как у вас.
Лысухин воспользовался поотмякшим, показавшимся выгодно-снисходительным душевным состоянием старика и проговорил, вроде сдаваясь на его милость:
- Как я понимаю вас, Захар Капитоныч, вы, так сказать, намерены конфисковать мою сеть и уведомить о том участкового докладной запиской?
- Чего? - насупился вдруг старик. - Не погоняйте-ка меня на всякие намеренья, что мнятся вам. Если уж клонить к тому, то следовало бы взять не только вашу сеть, а и верхнее дно в коляске мотоцикла. Сами вделывали его? - потребовал признанья.
Лысухина пронизало сначала ознобом, который мгновенно сменился испариной, как бывает при остром моральном потрясении: вдобавок к одной скверной неприятности старик неожиданно преподнес ему и другую, сказав про обнаруженный им тайник под сеть и рыбу. Лысухин не нашелся, как солгать, и не стал отпираться:
- Брат жены соблазнил меня такой конструкцией и врезал фальшивое-то дно. Он первоклассный слесарь. У него четверо ребят, а жена страдает тромбофлебитом - закупоркой вен - и еле управляется по дому. Через то ему и приходится подрабатывать. Он хорошо разбирается в моторах и обеспечен клиентурой со стороны. За сестру, мою жену, он в навязчивом беспокойстве: знает, что я завидую, у кого дети, а у нас их нет. Хотя мы с женой живем согласно, но он опасается, не ушел бы я к другой, и старается всяко угодить мне, лишь бы не порвать родственность. Сожгите сеть, Захар Капитоныч, только не возбуждайте, пожалуйста, следственного дела!
Он раскраснелся от смущенья и стыдобы за свою провинность да от попрания собственного престижа и снискания у старика снисхождения себе. А тот каждый раз тяготился чужими унижениями и сомнительными на веру оправданиями. И с горечью сказал гостю:
- Всегда так: кто бы ни блудил на реке или в лесу, наткнешься да уличишь - непременно даст зарок, что больше не будет своевольничать. А к иному из чужих едва подступишься. Тебе же и пригрозит: "Вались-ка, дед, подальше, покуда цел!" Здесь с таким труднее справиться, чем, бывало, с лазутчиком на Дальнем Востоке во время "великого стояния": там ты на посту вооруженный, а здесь с пустыми руками. Опасаемся и за дом, не спалили бы. Нам с Секлетеей могли бы дать квартиру в совхозных домах, какие строятся сейчас в Ильинском, да жалко расставаться с родным местом. Оно в отраду и Геронтию. Он пользуется всякой возможностью вырваться сюда из производственной мастерской на творческую работу. Жаль оставлять и памятник без надзора. Восьмой уж год живем мы на отшибе. И ладно, что не съехали: здесь уж хотят открыть санаторий для слабых детей школьного возраста. По решению комиссии областного здравотдела. Место признали самым подходящим. Как же не оберегать его от всяких безалаберных туристов и кого бы то ни было! Пока неприятности минуют нас. Здешние, с кем и доводилось сталкиваться через контроль-то, все равно здороваются со мной при встрече. Я каждому известен в округе и не ронял уважения. Чужой опаснее, с ним держи ухо востро.
Лысухин тяжело поднялся и заговорил просительно:
- Захар Капитоныч! Извините, что столько вам доставил хлопот, беспокойства и неприятной возни со мной!
- А, полноте, - благодушно осадил его старик. - Извиняются больше пьяницы. Это у них самое швыркое слово. - И коснулся груди гостя. - Обождите маленько. Я только что поставил в печь два чугуна с дождевой-то водой из чана. Придет Секлетея после полдневной дойки и постирает. Сейчас я разожгу дрова, и будем завтракать.
- Нет, нет, спасибо, Захар Капитоныч! Я уж поеду домой. У меня своей провизии на сутки хватит. Выбьюсь отсюда на шоссе и поем. А по нему до города за час докачу.
- И наш автобус из Ильинского идет только полтора часа. Делает три рейса в день. Ну что ж, Вадим Егорыч. Коли надумали, задерживать не буду. Воротина двора не на засове, только прижата. Сами с улицы откроете ее.
Они распрощались. Старик из окошка проследил взглядом, как гость потрясся на мотоцикле по дороге, вобравшей в себя после дождя всю влагу и оставшейся все так же плотной и шишковатой. Когда Лысухин скрылся на повороте за посадками, где находился обелиск, старик вышел из избы и спустился с крыльца, чтобы закрыть оставленную распахнутой воротину. Сеть валялась во дворе возле дровней. Старик скомканно забрал ее в обе руки. Она загремела камешками, зашебуршала поплавками из бересты. Пальцы приятно застряли в ячейках из тонких, словно паутина, однако крепчайших капроновых нитей. Сеть была хороша и легка. Но старик твердо шагнул к загороди и, как вещь не ценнее для него, чем пригодную в утильсырье, бросил ее через загородь в полумрак пустого хлева.
Земляки
Повесть
Сотрудник областной газеты Писцов и колхозный механик Саша Батин возвращались из третьей бригады в село Новинское.
Лес только что простегнуло кратковременным ливнем. Сразу стихло. На ржавый подстил за много лет осыпавшейся хвои бесшумно падали с ветвей сосен редкие капли. Мокрая листва случайных кустов в бору зеркально сверкала под пробившимися лучами предвечернего солнца. Уксусно пахло от муравейника.
Писцов был недоволен сведениями, полученными от механика: анкетные данные, а не впечатляющий материал. Не только очерка - заметки серьезной не получится. Всегда эти передовики рассказывают корреспонденту о себе скупо, скованно, без подробностей о существенном. А редактор требует: "Дайте живого человека!" "Попробовал бы сам подкопаться под живого-то", - мысленно сетовал Писцов. Он почти зло смотрел на широкую спину рослого Саши, который молча шел впереди.
Внезапно возле них упала шишка, и вверху послышались звуки: "Цок, цок"... Оба остановились и задрали головы: метрах в шести над собой увидели белку на сучке сосны. Сучок был тонок. Белка сидела, предельно подобравшись и накрывшись пышным хвостом. Заметны были лишь черные чечевички глаз да темные кисточки на кончиках ушей.
- Нарочно сбросила, - пояснил Саша. - Нас подразнить.
Он прицелился в белку из пальца и звучно щелкнул языком. Белка лишь передернула хвостом и ни с места.
Саша рассмеялся:
- Не боится, поцыкуха-погрибуха. Не то что зимой, когда дорожит шубой...
Они с минуту любовались на шуструю проказницу, затем опять пошли своей тропой. Писцов улыбался: хандра и неприязнь уж схлынули совсем. Саша тоже ободрился, вдруг обернулся и свойски притронулся к рукаву Писцова.
- А знаете, - возбужденно кивнул туда, где осталась белка, - она напомнила мне, как лет уж пять тому у меня чуть было не стряслась авария с женитьбой. Рассказать вам?
- Расскажите, - согласно подхватил Писцов в предчувствии того главного, чего он не добился от механика при официальной беседе с ним. Саша свернул с тропы и зашагал рядом с Писцовым.
- С Дорой я познакомился месяца за два до женитьбы, - начал он. - Я работал тогда в МТС ремонтником, а числился трактористом широкого профиля. Меня всегда тянуло к машинам. Еще мальчишкой, бывало, как заслышу мотор - пулей из избы на улицу. Уж до школьной поры знал тракторы всех типов. А о грузовиках да о легковушках одно скажу: на которых не довелось ездить наяву, так во сне на них катался. Так что до поступления на курсы трактористов я уж по части техники кое в чем разбирался.
Саша так увлекся рассказом, что не замечал, как задевал Писцова локтем, когда приходилось отстраняться от теснившихся к тропе стволов.
- И в армии мне повезло: попал в бронетанковую часть, дорвался до самых мощных моторов. После службы подался в МТС. Сказать по чести - за меня там прямо ухватились. Приступил к делу. Работал с искрой, можно сказать, жал на все педали. Начали меня отмечать: благодарность, премиальные, фотографию в самый центр доски Почета. На собраниях ставили в пример другим. В общежитии да и в мастерской замечал: кое-кто из товарищей косился на меня. Я хоть не хуже других заправлен горючим, но считаю за позор перекидываться оплеухами. У меня на агрессоров своя тактика: покорять добром. Я действовал так: догляжу, кто безнадежно забуксует на сложной детали, задержусь мимоходом, вроде ненароком, включусь помогать. Свое брошу, а уж застрявшего выручу. Тем и доказал, что я не рвач. С ребятами у меня наладился полный контакт. Для них я так и оставался накоротке - Сашей, а директор с инженером называли меня Александр Гаврилыч. Бывало, вызовут к себе и интересуются моим мнением: "Как, Александр Гаврилович, уложимся ли с ремонтом в такие сжатые сроки?" И в руки мне график. Помозгую я над графиком - и им без всякого хвастовства: "С нашей братвой можно еще недельку-другую сбросить..." - Он задорно пригладил пятерней черные волосы, но вдруг точно осекся и сконфуженно улыбнулся Писцову: - Впрочем, я уж не то... Начал про женитьбу, а повело на выхвалку...
- Нет, нет, Александр Гаврилович! Продолжайте, пожалуйста! Обо всем. И без всяких оговорок.
- Пожалуй, обо всем-то уж и нечего. В декабре началась ликвидация нашей МТС. Пока шла передача техники колхозам, мы, ремонтники, все еще торчали в мастерской, исправляли что придется, но уж настроение было, как на вечеринке без девок. Еще до расчета начали мы планировать, куда потом пойти. Кто метил на целину, кто в город на автобазу, кто в крепкий колхоз с денежной оплатой. Меня и кое-кого из товарищей инженер предупредил: "Погодите, друзья. Скоро откроем ремонтную станцию - зачислю в штат". Ладно. Погодить - не трактор водить, рук не навихляешь. Вскоре из нас, отборных спецов, составился такой дружный коллектив, что, существуй черт, мы бы его зараз на комбайн переделали. Так я и оставался бы до сих пор в районе, при РТС, если бы тогда не встретился с Дорой.
Случилось это в выходной. Мои товарищи ушли в чайную. А я отправился в библиотеку. Признаться, я такой любитель читать, что, бывает, полночи урву от сна для хорошей книги. Взял роман Злобина "Степан Разин" и хотел уже уходить из библиотеки, как вдруг появляется в дверях девушка. Из себя хрупкая. Ни ростом не взяла, ни комплекцией. Но пока шла к барьеру, у которого выдают книги, сразу бросилась мне в глаза. Походка легкая и вроде чуть с подпрыжечкой. Так-то стружку гонит ветерком. Но главное не это. Главное то, что все в ней как-то от локотка... привлекает. Понимаете?
Саша даже перевел дух.
- Не только понимаю, а даже вижу, - с чувством отозвался Писцов. - "От локотка..." Есть, есть такие! И наверно, красивая?
- Не без того, - подтвердил Саша. - Волосы светло-желтые, как песок. Над лбом взбиты да еще завиты в гнездышко и выгодно удлиняют круглое лицо. Умеют это девушки! На щеках румянец, видать, от мороза. Один недостаток - не то родинка, не то бородавочка на верхнем веке правого глаза. Прильнула, вроде теста, не больше крошки, - так бы ее и оторвал! Но одета не особо приглядно: по карманам черного пальто плюш уж повытерся, на голове не по зиме тоненький платок радужной расцветки, а на ногах серые валенки с калошами. "Должно, не больно имущая", - подумалось мне тогда. А представьте, обманулся! Но об этом - потом... С библиотекаршей Таисьей Павловной поздоровалась она, как со старой знакомой, и вынула из сумочки сетку да бумажку. "Сегодня, - заявляет библиотекарше, - наберу у вас целую стопу книг". - "Пожалуйста! - улыбается Таисья Павловна. - Каких вам, Дора Карповна?" Мне очень понравилось имя девушки. Только после выяснился подвох: Дора оказалась по паспорту та же Дарья. Но уж этим и не огорчался.
Саша с ходу обшиб кулаком протянувшийся от ствола сосны сухой сучок и довольный, что сучок треснул, словно выстрел из детского пистолета, продолжал;
- Расправила Дора бумажку и по списку первый запрос: "Дайте роман "Будденброки". Не читал я такого романа. Хотел про себя повторить название - ничего в тот раз не получилось. Слово-то в уши вторгнулось, а в голове не улеглось. Запомнил, когда уж прочитал на обложке поданной книги. А у Доры-то оно слетело с языка легко и звонче, чем с пластинки радиолы: "Будденброки"!
Саша искусно воспроизвел голос Доры.
- Да вы артист! - весело изумился Писцов.
- Какое! - махнул Саша рукой. - Разве, как она, скажешь?
- Ну, а еще какие книги взяла ваша Дора? - полюбопытствовал Писцов.
- Тогда-то она еще не была моей, - вставил замечание Саша. - Библиотекарша сама взяла у нее список, чтобы быстрее управиться. Уйдет за перегородку, к стеллажам, и то принесет книгу, то крикнет, что такая-то "на руках". А книги все мне незнакомые - и те, о которых говорит библиотекарша, и те, что лежат перед Дорой, названия которых я читаю через ее плечо: "Титан", "Жерминаль", "Ярмарка тщеславия"... И оттого что они мне неизвестны, я досадую на себя и завидую Доре, поскольку она и знает их, и имеет к ним свой особый интерес. Мне не терпится допытаться, кто она такая и зачем ей столько книг. Как известно, большое значение в подходе к девушкам для парня имеет его природная стать. Этим меня не браковали. Да и характер у меня легкий. Потому я не затруднялся в подступах к знакомству с любой из девчат. Но перед этой птичкой-невеличкой, представьте, растерялся. Стою, будто связанный, и на языке замок. А она совсем не замечает меня. Знай кладет книги в сетку. Пожалуй, так я и оставался бы до конца, пока не ушла Дора, посторонним, не принеси библиотекарша еще одну книгу. Положила перед Дорой и опять ушла за перегородку. Прочитал я на обложке: "Герхардт Гауптман. Пьесы". "Стоп! - обрадовался про себя. - Мой наставник..." И не успела Дора припасти местечка в сетке, как я накрыл книгу своей пятерней: "Замечательный писатель!"
Она вздрогнула и резко обернулась ко мне. В глазах не то испуг, не то удивление. А они серые да крупные. Сдалось мне, будто она подумала обо мне: "Что ты за выскочка?" И чувствую, как щеки у меня вспыхнули от стыда. Но смущением-то как раз и повлиял на нее. Ей тоже вроде сделалось неудобно. Наклонила голову и спросила: "Чем же замечательный?" И взглянула на книгу, с которой я уж убрал свою лапу. "А тем, - говорю, - что сагитировал меня против водки лучше, чем доктор на лекции..." И рассказал ей, как еще будучи на курсах трактористов, прочитал драму Гауптмана "Перед восходом солнца". Эта драма попала ко мне случайно: мы готовились к празднику Октябрьской революции и достали всяких песенников и пьес. Драма с первых страниц захватила меня. Может, читали?
- Да, да, - с жаром отозвался Писцов. - Очень актуальное произведение!
- И Дора тогда высказала такое же мнение. А я ей запросто и откровенно: "Прочитал, - говорю, - эту драму, и так она на меня подействовала, что я тут же дал себе зарок на всю жизнь: пить не буду! Не желаю плохой наследственности! Заодно и курить бросил. И теперь силища во!.." - похвалился ей для убедительности...
Саша согнул руку в локте, и Писцов искренне восхитился его бугристым, как у борца, бицепсом.
- А тогда я был в кожаном пальто, - меня премировали им за год до ликвидации МТС, - рукав-то так и вздуло. Баллон баллоном.
- Ну и как она на это?..
- Даже вздохнула: "Вы, - говорит, - вправе гордиться и физическими данными, и твердым характером: таких - один из ста..." После этого между нами завязался разговор. Она оказалась учительницей. Да и где, представляете? В нашем же Новинском! Второй год преподавала в семилетней школе русский язык. И сама училась заочно в педагогическом институте. Книга, которые она брала в библиотеке, нужны ей были к экзамену по литературе. Мы вместе вышли из библиотеки. Я проводил ее до автобуса. "Не знал, - говорю, - что вы в нашем селе живете. Ведь у меня там мать. Я редко бываю в Новинском, все как-то не приходится". А Дора, не стесняясь пассажиров, дожидавшихся обедавшего в чайной шофера, погрозила мне из автобуса варежкой: "Не оправдывайтесь! Все вы, одиночки-сынки, эгоисты". Но бранит, конечно, шутя и сама смеется, только зубы блестят, как рядок зерен в кукурузном початке. А я стою в дверцах, и у меня одно желание - забраться в тот же автобус, сесть за руль и, прикажи она - хоть на край света!.. Никогда еще не испытывал такого. И после, когда она уехала, я сделался вроде сам не свой. Иду по улице, вижу дома с ярью солнца в окошках, мальчишек на лыжах, но при белом-то свете явственнее всего видимого представляется мне она, Дора. А уж ночью-то совсем мне не читалось и не спалось. Товарищи пришли из кино, принялись жарить на керосинке треску и надымили на все общежитие. Такое случалось частенько. Понервничаешь и выйдешь на свежий воздух. А в этот раз я в таком был раздумье о Доре, что и дым мне ни к чему. Укрылся с головой одеялом и ни гугу. А перед глазами она - какой увидел ее в библиотеке. И слышу ее первое слово: "Будденброки". - Саша рассмеялся и покачал головой.
- Что говорить... повело меня на любовь с первой встречи. Днем и на работе, и на досуге только и думал о ней. А сердечко зовет в Новинское. "Наведаюсь к матери", - сошлюсь на причину приезда при встрече с Дорой. И точно, наведался, только двумя днями раньше выходного - и не гостем, а со всем багажом...
- Расчет взял? - изумился Писцов.