Я очень рад, что девочка у вас хорошая - она уже небось совсем человек в доме. Люсе надо бы написать нам письмо домой - Жене. К нам сейчас приехала из Брюсселя мама. Она такая же чудная, как и раньше. Мера - та все еще не может оправиться, похварывает, это очень грустно.
Книжки я тебе завтра вышлю, но получишь ли ты их - гадательно, одни доходят, другие нет, надеюсь, что стихи-то дойдут.
Грустно, что у тебя заработки гнусные, да, наверное, предпринять нечего для их увеличения.
Обо всем, что в моей жизни достойно внимания, я буду писать вам - не забывайте и меня. Если ты считаешь, что мне полезно знать что-нибудь сверх моего "знатья" - напиши.
Целую вас всех Ваш И. Бабель
Р. 10/I-28
186. А. М. ГОРЬКОМУ
26 января 1928 г.,
Париж
Дорогой Алексей Максимович.
Я уезжал из Парижа в деревню, вернулся и застал Ваше письмо. Спасибо за приглашение. От всего сердца благодарю Вас. Можно ли мне приехать весной? Я очень хочу Вас видеть. Я все бьюсь над работой, которую начал давно. Поездка в Италию - соблазнительная чрезвычайно - может рассеять рабочее мое настроение, я этого боюсь. Поэтому мне хотелось бы приехать попозже, весной.
Слухи о моих "болячках" преувеличены. Еще поживу.
Любящий Вас И. Бабель
26/I-28
15 Villa Chauvelot Paris 15.
187. А. Г. СЛОНИМ
26 января 1928 г.,
Париж
Милая Анна Григорьевна. Послал Вам: Линдберга "Mon avion et moi" и Воронова "Conquete de la vie". Первая - как мне кажется - если ее сократить - чрезвычайно подойдет для "Огонька", книга же Воронова представляет выдающийся интерес, и, по-моему, Госиздат или любое другое издательство должны ухватиться за нее. Есть ли у Вас связи в Зифе - они, кажется, легче на подъем. Я думаю, что Вы можете просто обратиться к Нарбуту от моего имени.
Выписать стоящую книгу рассказов или просто стоящую книгу здесь очень трудно. По-нашему - французы пишут о пустяках, с нашей точки зрения (и как будто это правильная точка зрения), все это очень скучно. Я не теряю надежды выслать Вам в конце этой недели еще несколько книг, на этот раз более подходящих. О деньгах - нечего толковать. Все это гроши. "Свои люди - сочтемся".
Отзыв Ваш о "Бронепоезде" меня удивил. Из Москвы все время доносятся стоны восторга. На "Закат" я никаких надежд не возлагаю и даже наоборот.
Что касается меня - тружусь. Телу жить здесь хорошо - душа же тоскует по "планетарным" российским масштабам.
Евгения Борисовна выставляла картину в осеннем салоне. Говорят, что у нее есть способности, но очень она ленива, ничего не работает. Кланяется она Вам изо всех сил.
Мужчинам вашим шлю пламенный пролетарский привет и клич, конечно, - какой бы клич им послать? - "товарищи, ходите пешком" - что ли?..
Ждите от меня через несколько дней очередного послания и новых книг.
Любящий вас всем сердцем И. Бабель
Р. 26/I-28
188. И. Л. ЛИВШИЦУ
26 января 1928 г.,
Париж
Милый мой Исаакий! <...> Книги ты, я надеюсь, получишь. Книжный магазин сообщил мне, что задержка вышла из-за того, что никак нельзя было достать книгу Valery. Из снобизма книги Valery печатаются - можешь ты себе это представить - в пятидесяти или ста экземплярах, - делает он это для того, чтобы "чернь" не читала. Но поэт, все говорят, изумительный.
О моей работе... Контуры ее - успех ее или неуспех (для меня) обнаружится, я думаю, месяца через три. Тогда я тебе подробно о ней напишу. А сейчас что можно сказать - тружусь трудно, медленно, с мучительными припадками недовольства.
Здоровье удовлетворительно. Получил письмо от Горького, приглашает к себе в Италию. Если будут деньги - весной поеду. "Конармия" вышла в Испании в превосходном издании и, говорят, имеет там успех. Это открывает мне дорогу в Испанию, до сих пор ни одному русскому - ни белому, ни красному - визы не давали. Но для поездки нужно много денег...
Если можешь - пришли мне два-три экземпляра "Конармии".
Посылаю тебе записку Берсеневу, я ее нарочно пометил 5-го февраля; когда дело подойдет к премьере - предъявишь ее и получишь билеты. Где ты читал "Закат"? Разве он уже напечатан? Положительного твоего мнения об этой вещи, прости меня, я не разделяю. Как поживает Ита Ахрап? Где она, что она? Низко кланяюсь Люсе и отпрыску. Будьте веселы и благополучны.
Р. 26/I-28 Твой И.
189. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
28 января 1928 г.,
Париж
Тамара, если бы тебе удалось выплатить Полонскому 60 рубл., это избавило бы меня от стыда. Больше никаких поручений к тебе нет. Ольшевцу я придумаю, что написать. Стыдно, что я ничего им не послал, но ужас моей жизни заключается в том, что мне не хочется работать и, вернее, совсем не хочется работать.
Письмо от тебя грустное. Грустнее всего то, что ты потеряла работу. Не знаю, что и сказать. Если бы я хоть работал, чтобы исправить наше материальное положение, но, право, делаю, что могу... Пиши, пожалуйста, пиши, не оставляй меня без всяких известий.
Что с Воронским, в Москве он или уехал?
12/I-28 И. Б.
190. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
26 января 1928 г.,
Париж
Тамара.
В Центросоюз написал. Думаю, что они больше тревожить тебя не будут.
Обождав один день, позвони Ольшевцу. Я отправил ему сегодня письмо, просил продлить командировку.
Я поручил Зозуле выплатить деньги Полонскому. Зозуля позвонит тебе, чтобы узнать, не заплачены ли уже деньги. Ты приписываешь мне мысль о том, что я тебя "обеспечил". Такой мысли у меня нет. Разве только в припадке умопомешательства я мог бы написать такой вздор. Я превосходно осведомлен о том, какой моральный и денежный долг есть у меня в отношении тебя и Мишки. Я рассчитываю на то, что придет день, когда я смогу заплатить этот долг.
Ты нашла нужным сообщить, что Всеволод запретил тебе разговаривать обо мне. Удивительное это сообщение - совершенная для меня новость. Если бы шальная мысль о том, что ты посвящаешь Всеволода в плачевные мои дела, могла бы взбрести мне в голову, я, конечно, воздержался бы от дачи тебе каких бы то ни было поручений.
Я напишу Лившицу и попрошу его заняться моим долгам фининспектору.
Жду карточки. Очень буду рад, если получу ее. От всего сердца желаю тебе получить работу.
П. 26/I-28 И. Бабель
191. И. Л. ЛИВШИЦУ
2 февраля 1928 г.,
Париж
Дорогой Изя. Надо говорить просто - меня нужно спасать. Мне нужно добыть себе пищи еще месяцев на пять-шесть, после этого, надо надеяться, унизительный период моей жизни кончится. Надеяться на это надо, потому что я работаю: во что бы то ни стало я должен добиться того, чтобы эта работа продолжалась без помехи. Помоги.
Посылаю письмо к Бескину (заведующему литературнохудожественным отделом Госиздата). Если он согласится дать просимые четыреста рублей, то надо, чтобы Госиздат деньги эти как можно скорее перевел по телеграфу. Дело это трудное, в Валютном Управлении - недоброжелательство и волокита, как правило, - поэтому, если не толкать, ничего не выйдет. Письмо к Бескину положи в конверт, заклей и передай лично, это важно для того, чтобы были личные впечатления. Ты должен держаться как доверенное лицо, но без всяких сантиментов, больше, чем сказано в моем письме, говорить не следует. А посторонним, конечно, никому - а то все начнут говорить, что я прошу подаяния на улицах Парижа.
Есть еще вероятие, что я получу деньги в "Круге", но об этом я попрошу Анну Григорьевну Слоним. В твоем письме неувязка (вернее, в Госиздате неувязка) - художественный сектор утверждает, что третье издание выйдет через месяц, а в издательском отделе говорят, что книга в печать еще не поступала. Не может ли Лизаревич разъяснить тебе это противоречие?
Получил ли ты книги Кокто и Валери? Я мог бы тебе послать несколько интересных книг, но нету денег на покупку - подожди маленько, я все надеюсь, что ждать придется недолго.
Будь здоров и весел и не поминай меня лихом.
Домочадцам привет с любовью. К ним будет отдельное обращение от всей семьи.
Р. 2/II-28 Твой И.
192. И. Л. ЛИВШИЦУ
17 февраля 1928 г.,
<Париж>
Уважаемый товарищ. Денег из Госиздата еще не получил. Думаю, что здесь будет затруднение. Несколько дней тому назад "Известия" (Ольшевец) прислали мне по телеграфу двести рублей. Капля эта в бушующем море позволила мне заплатить долги. Я боюсь, что Валютное Управление не разрешит переслать мне в феврале еще четыреста рублей. Надо все же им указать на то, что я в течение нескольких месяцев не получал ни копейки. Во всяком случае, я думаю, что оставлять Госиздат в покое нельзя, а то все это заглохнет. Я знаю, что поручение хлопотать о деньгах в Госиздате - это самое подлое поручение, которое можно дать смертному, но больше я тебя такими хлопотами отягощать не буду. Постараюсь устроиться так, чтобы получать деньги здесь и чтобы они выплачивались в Москве.
Берсеневу я написал о том, чтобы тебе прислали три места на генеральную репетицию. Думаю поэтому, что записка теперь тебе не нужна. Я непоколебимо убежден, что пьеса провалится с неслыханным позором. Все предпосылки для провала - налицо. Если тебе не лень будет - напиши мне свои впечатления.
Книгу Валери, вероятно, задержали на границе. Пойду сегодня в книжный магазин, посмотрю, что бы тебе послать еще. Я ничего не читаю - когда пишешь, читать не хочется. Жизнь у меня - ты это понимаешь - нелегкая, борюсь. Посмотрим, что из этой борьбы выйдет.
Мама уедет через несколько дней. Ее пребывание было омрачено, увы, второй старушкой, которая от нее не отходила ни на шаг, поэтому мама мало выходила; вторая старушка у нас такова, что миру ее особенно показывать не приходится. Впрочем, мама обнаруживает несокрушимое добродушие, и глаза ее блестят по-прежнему.
Если фининспектор не досаждает, то тут, конечно, и толковать нечего - будем молчать, как мыши.
Пожалуйста, высеки из Госиздата эти 400 рублей. Это будет поступок, достойный бронзового памятника.
Женя ушла в Академию рисовать. Будем верить, что она напишет и что ее письмо застанет вас в живых. Трудновато у нее с письмами.
С пламенным приветом И.
17/II-28
193. А. Г. СЛОНИМ
18 февраля 1928 г.,
Париж
Милая Анна Григорьевна. Вчера узнал, что подлая librairie до сих пор не послала Вам книги Charmian London - поэтому вчера послал Вам свой экземпляр и скандальную книгу Бруссена (продолжение воспоминаний об Анатоле Франсе) и биографию Диккенса, написанную Честертоном.
Здесь большая мода на биографии-романы. Я Вам пошлю еще блистательную биографию Бальзака. Думаю, что ее стоит перевести на русский язык, она найдет много читателей, да и форма необычная. С книжкой Лондона все было бы хорошо, если бы не последние главы, где говорится об отношении Лондона к войне, увы, оно было положительное. Бруссена, по-моему, легко пристроить, - книга пахнет дурно, но написана хлестко.
"Закат" провалился с небывалым позором. Я написал Берсеневу, чтобы он Вам прислал места на генеральную репетицию. Я знаю, что Вы будете опечалены этим спектаклем. Если захотите - напишите мне Ваши впечатления.
С нетерпением жду от Вас телеграммы. Если Вы получите деньги, сделайте милость, храните их у себя. Пересылать их мне нет никакой возможности, поэтому я здесь буду искать людей, которым нужно делать переводы в Москву. По их поручениям придется выплачивать, другого выхода нет - да и не знаю, можно ли будет воспользоваться этой комбинацией. Во всяком случае Вам предпринимать тут нечего. Беда с этими переводами. Живем скудно до крайности. Я, впрочем, не унываю. Глупо только то, что именно в Париже совершенно нет денег. Очень прошу Вас подтвердить получение книг.
Жму рабочие руки Ваших мужчин и бью им тысячу поклонов.
Любящий Вас И. Бабель
Р. 18/II-28
194. Л. В. НИКУЛИНУ
Париж,
24/II-28 24 февраля 1928 г.,
Париж
Дорогой Лев Вениаминович!
Сделайте милость, пойдите на представление "Заката" и потом не поленитесь описать мне этот позор. Получил я пьесу в издании "Круг". Это чудовищно. Опечатки совершенно искажают смысл. Несчастное творение!..
Из событий, заслуживающих быть отмеченными, на первом месте - упоительная, неправдоподобная весна. Оказывается, люди были правы - хороша весна в Париже!
Проездом в нашем городе гостят Безыменский и Жуткин. Первого из них видел и чуть не подавился от хохота. Непрезентабельно выглядят гении на фоне парижской мостовой! А впрочем, Безыменский - хороший человек.
До февраля я работал порядочно, потом затеял писать одну совершенно удивительную вещь, вчера же в 11 1/2 часов вечера обнаружил, что это совершенное дерьмо, безнадежное и выспренное к тому же... Полтора месяца жизни истрачены впустую. Сегодня еще горюю, а завтра буду уже думать, что ошибки учат. Кончили ли Вы уже Вашу повесть? Жажду ее прочесть! Переехали ли на новую квартиру? Вообще опишите за Вашу жизнь, а то я совсем оторвался от масс...
Крепко жму скептическую Вашу руку.
И. Бабель
195. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
28 февраля 1928 г.,
Париж
Право, Тамара, было бы подло с моей стороны сердиться на тебя. Как я ни выискиваю виновных, но нахожу только самого себя - единственного виновника моих злоключений. Правда, иногда я совершаю промахи не по злобе, а по недомыслию. Я не сумел вовремя догадаться, что не следует отягощать тебя моими обращениями. Если сможешь, пришли карточку. Я теперь главным образом хочу заняться устроением ужасных, непереносимых моих материальных дел.
И.
П. 2/II-28
196. А. М. ГОРЬКОМУ
29 февраля 1928 г.,
<Париж>
Дорогой Алексей Максимович!
Начинаю хлопотать о визе. Приеду в апреле. Спасибо, что не забываете меня. Тревожиться обо мне не стоит, а может, стоит... Перемудрил я, кажется. Окончу проклятую книгу, из которой никак выбраться не могу, и снова кинусь в "мир", хлебнуть свежего воздуха. И "мир" выберу погуще. Три года живу среди интеллигентов - и заскучал. И ядовитая бывает скука. Только среди диких людей и оживаю. Вот дурак-то выдался...
Был у меня Безыменский, рассказал, что Вы бодры и в добром здравии. Я очень рад. Жуткина еще не видел, бог спас... (Жаров и Уткин называются в Москве Жуткин).
Посылаю Вам мою пьесу "Закат", чудовищно изданную "Кругом"; грубейшие опечатки совершенно искажают текст. Я, какие ошибки заметил, выправил. Пьеса эта вчера - 28/II - в первый раз была представлена на сцене 2 МХАТа, надо думать - провалилась.
До свиданья, Алексей Максимович.
Ваш всем сердцем
29/II-28 И. Бабель
197. И. Л. ЛИВШИЦУ
7 марта 1928 г.,
Париж
Достолюбезнейший и обожаемый Исаакий. Как и следовало ожидать - "Закат" провалился. "Событие" это произвело на меня, как бы это получше сказать, благоприятное впечатление, во-первых, потому, что я был к нему совершенно подготовлен и оно чрезвычайно утвердило меня в мысли, что я разумный и трезвый человек, и, во-вторых, я думаю, что плоды этого провала будут для меня в высокой степени полезны и послужат мне на пользу.
Но ты-то как опростоволосился с телеграммой. Впрочем, телеграмму гораздо более восторженную я получил от труппы. Поэтому утешься - ты ошибался в большой компании. Единственное, чего я вправду не ожидал, - это то, что спектакль выйдет скучным, и он был, очевидно, томительно скучен. Еще в этом худо то, что никаких денег не будет, потому что, очевидно, никакого скандала (способствующего сборам) не было, а просто спектакль покорно опустился в Лету. Если тебе попадутся какие-нибудь рецензии - сделай одолжение - пришли.
<...> Я хворал гриппом, но теперь поправился и чувствую себя хорошо. Весна упоительная, душа рвется к небесам, и самочувствие поэтическое. В начале апреля уеду, вероятно, к Горькому в Италию. Он приглашает так настойчиво, что отказываться неудобно. Впрочем, когда эта поездка примет более осязательные формы - я напишу тебе точнее. Пока же ни на какие передвижения нет денег. Я об этом не тужу, потому что мне и двигаться не хочется. Если ты сможешь это сделать - узнай, были ли сборы на первых представлениях "Заката" - все-таки несколько сот рублей очистится.
Ну, до свидания. С весной вас. С новым солнцем и новым счастьем (исхожу я из того, что счастье внутри нас).
P. 7/III-28 Твой И.
198. И. Л. ЛИВШИЦУ
Париж, 20/III-1928
20 марта 1928 г.,
Париж
Дорогой мой. Давно не писал тебе. Прости. Писать по совести - надо было жаловаться (бесполезное занятие), а не по совести - не хотелось. Переход на новые рельсы дается мне трудно, профессиональное занятие литературой (а я впервые здесь занялся ею профессионально) дается мне трудно, сомнения борят мя мнози, такой снисходительности к самому себе - писать и жить, как пишут и живут почти все другие, 99% пишущих, - не могу найти в своей душе.
Целый месяц хворал душевно и физически (очевидно, мозговое переутомление) и только теперь ощущаю вновь в себе, или, вернее, вновь сочинил в себе, какую-то силу для борьбы и "размышления", выражаясь высокопарно.
Послезавтра, в воскресенье, едем к маме и Мере в Брюссель, а оттуда все вместе поедем, может быть, в какую-нибудь приморскую деревушку. Сколько пробудем в Бельгии - не знаю, может быть, месяц, потом вернемся в Париж, а в сентябре я очень бы хотел выехать в Россию, не в Москву, а в Россию. Во всяком случае, я на отлете... Ответ на это письмо все же можешь прислать в Париж, мне перешлют. Как обстоят дела у тебя, что девочка, живете ли вы на даче? У тебя тоже было невеселое время, я знаю, и никто не мог это почувствовать лучше меня, тягостно отбивающегося от болезни. Надо назвать то, что я испытываю, настоящим словом, - то есть болезнью, неврастенией, как в дни юности <...>
Твой И.