- Не хочу, чтобы меня пекли! - выпалила Кира, не пригасив яростного кипения глаз.
- Ое-ей, какие мы, оказывается, умеем быть сердитые! - Нателла Георгиевна на ее сердитость ответила умной доброжелательностью, но не безобидной, нет. - Можно подумать, я тебе зла желаю. Кира, детка, ты что? Я ведь тебе пока не враг.
- Мне не нравится, когда мной распоряжаются и затягивают!
- Куда тебя затягивают? - Нателла Георгиевна слегка нахмурилась, движением бровей предостерегая зарвавшуюся подружку.
- Не важно куда, важно, что затягивают.
- Ты, лисенок, действительно, кажется, больна. Ты анализы сдала?
- Сдала, - гордо отчеканила Кира. - И еще буду сдавать.
Нателла Георгиевна налилась розовой улыбкой, как яблоко наливается соком.
- Хорошо, Кира! Если тебе так все это не по душе, давай забудем. Давай сделаем вид, что я тебе ничего не предлагала. Не стоит нам ссориться из-за пустяков. Ты согласна?
Кира кивнула. Ей уже было стыдно, что она повела себя как оскорбленная барышня-институтка. Как барышня, которой обожаемый кумир невзначай предложил прогуляться в кустики. Она понимала, что к прежней их с Нателлой Георгиевной дружеской близости с этого момента нет возврата, и почувствовала облегчение. Все равно не прочна та связь, которая держится на любопытстве, с одной стороны, и на снисходительности, да вдобавок, как выяснилось, на казенном интересе - с другой.
- Ой, Нателла Георгиевна, мне так неловко, - прощебетала она. - Я вас, наверное, подвожу? А вы так много для меня сделали. Ой, я сама не рада своему характеру! Не знаю, как меня муж терпит.
Наставница смотрела на нее задумчиво и строго, точно запоминая на прощание полюбившиеся черты.
- Может, ты и права, девочка. Не знаю уж, что ты себе напридумывала, но, может, ты права. Я тоже когда-то с ожесточением себе вредила и так была в ту пору счастлива... О да!
Весь этот день Кира места себе не находила, маялась, переживала, бездельничала. Будто на душе капал липкий, промозглый дождь. Она ничего лучше не придумала, как пойти под вечер к Петру Исаевичу Тихомирову.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В ту осень рано, еще в сентябре, нападал снег, заметелило, но потом вдруг грянули могучие южные ветры, снег истаял, не оставив даже грязи, и весь октябрь стояла щемящая сердце сухая теплынь. Грипп, сунувшийся было в Москву с первыми предзимними холодами, тут же и отпрянул, затаился в неведомых щелях до лучших времен. Горожане по утрам недоуменно высовывали головы в форточки, не зная, что надевать - плащи или пальто, тем более что метеослужба с маниакальным упорством изо дня в день предрекала понижение температуры и осадки в виде мокрого снега с дождем. Беспокойные старушки, а им трудно угодить погодой, выходили на прогулки закутанные в шерстяные платки и по обыкновению запугивали друг друга бормотанием о наказании господнем. Голуби сиротливо разевали клювики, не решаясь взлетать. Ощущение тревоги накапливалось в воздухе подобно туману.
Грише Новохатову тот прозрачно-синеватый октябрь запомнился защитой Кирьяна Башлыкова, закадычного друга. Впоследствии он, разумеется, не связывал в памяти это событие со временем года, но тогда все разом накатилось и смешалось: необычное, возбуждающее свечение холодноватых солнечных дней, хлопоты Кирьяна с диссертацией и собственное упадочническое настроение. И над всем этим висело, как часы с кукушкой, первое, странное отчуждение Киры.
Он надолго испугался в ту осень. Он затворился в себе наглухо, заполз ужом в собственные сокровенные глубины и там притих, но по-прежнему держал перед миром, как пароль, улыбающееся, беззаботное лицо.
Собственно, ничего не случилось особенного. Как-то он подошел к Кире на кухне и привычно, ласково сзади обнял, прижался щекой к ее пушистому затылку. Она чистила картошку и то ли не ожидала его объятий, то ли задумалась и не слышала, как он тихонько подкрался, но ойкнула и вздрогнула, как ударенная током, а когда он повернул к себе ее лицо, то успел увидеть гримасу ледяной досады. Это его и убило. Кира могла злиться, могла его отталкивать, умела съязвить в самый неподходящий момент, но никогда он не замечал такого равнодушного выражения, почти отвращения, точно он шлепнул ей на шею мокрую тряпку.
- Фу, медведь, - засмеялась Кира. - Оставь свои телячьи нежности, лучше помоги женщине по хозяйству.
Он поспешил себя уверить, что ему померещилось. Он знал за собой склонность к своего рода нервическим миражам. Но нежная ранка на сердце не заживала. Это уж после он привык к этому легкому, постоянному кровотечению и перестал его замечать. С того дня он начал за женой наблюдать исподтишка. Он изучал ее заново, как охотник изучает повадки зверька, которого собирается вскоре убить. В этой игре было много новизны и дразнящих ощущений. Он подглядывал за ней в самые интимные минуты. Когда она ночью забывалась, и млела в его руках, и начинала бессвязно лепетать, он продолжал сквозь смеженные веки жадно вглядываться в ее лицо, подернутое серым пеплом истомы. Тогда он еще не понимал, что есть загадки, к которым не надо искать ответа. Он привык думать, будто все происходящее с человеком можно очертить и обозначить четкими формулами слов.
Он заводил с женой проникновенные, вроде бы отвлеченные речи, в которых умело маскировал свое жгучее, нездоровое любопытство.
- Принято считать, - говорил он к случаю, небрежно, - что союз двух людей, мужчины и женщины, прочен тогда, когда держится на двух китах: физическом влечении и духовном родстве. Кажется, звучит убедительно, верно? Но ведь это пустые слова, за которыми, если вдуматься, нет правды. Ты согласна, малыш?
Кира рада была с ним соглашаться всегда.
- Нет, ну суди сама - физическое влечение, так сказать, эротические тылы любви. Ведь это штука ненадежная, временная. Ты согласна?
- Порядочной женщине и думать об этом грешно.
- Допустим, начинается естественное физическое охлаждение, а оно обязательно начинается в силу разных причин - пресыщения, возраста, болезни и так далее. Причем у мужчины эта потребность близости, как правило, падает раньше, чем у женщины.
- Обидно!
- И что же выходит - конец семье? Так выходит, если отталкиваться от общей схемы. На одной духовной стороне долго не протянешь. Вот у тебя бывает такое чувство, что я тебе надоел?
- Как раз сейчас у меня такое чувство.
- Подожди, малыш, дослушай. Выходит, если физическое охлаждение в какой-то мере неизбежно и если это один из основных стержней, которыми крепится союз мужчины и женщины, значит, любая семья обречена на распад изначально? Значит, не из-за чего огород городить?
Упершись в собственный печальный вывод, как в стену, Гриша сам маленько растерялся.
- Наверное, это я тебе надоела, раз ты об этом заговорил. Надоела, так и скажи! Нечего тут особенно мудрить.
- Ты так веселишься, будто только и ждешь, чтобы я тебе это сказал.
- Успокойся, любимый!
Гриша Новохатов привык держаться с женщинами властно и насмешливо, в победительной манере, но перед Кирой он пасовал. Он оробел перед ней в самом начале их знакомства, и это блаженно-глупое состояние порой приводило его в бешенство. Он хотел бы возвыситься над ней, воспарить орлом над сизой голубицей, да не мог. Чудовищность возникшей ситуации поражала его самого в минуты просветления. Он иногда воспринимал Киру как часть своего "я", обретенную с опозданием. Не щадя ничего, истязая свой мозг и нервы, он злорадно смаковал самые сокровенные подробности их отношений, пытаясь убедить ее в несоизмеримости их личностей. Кира морщилась, но всегда была ровна и ласково-покорна. Восторжествовать над ней ему не удавалось. Кира вроде бы и сдавалась ему на милость, редко спорила и тем не менее непостижимым образом оставалась недоступной и окруженной таинственным, роковым сиянием. Бывало жутковато. Он словно затаскивал ее в болото, где они оба барахтались, и ему надо было ее непременно утопить, но она оставалась на поверхности, а его самого затраченные усилия волокли на дно, били о коряги. И самое ужасающее - Кира видела и понимала смысл его диких усилий. "Успокойся, любимый!" - просила она и растирала ему виски сильными, нежными пальцами.
Тусклое это было время для Новохатова, а тут еще подоспела защита диссертации Кирьяна Башлыкова. Когда закадычный друг, с которым вы шли по жизненной тропе голова в голову, вдруг делает рывок и вас оставляет позади, это, конечно, приятно, но очень в меру. Гриша Новохатов не был тщеславен в обычном представлении, зато хорошо чувствовал тщеславие других. А тут еще Кира под рукой, любимая женщина, которая, наверное, как и все женщины, склонна судить о достоинствах мужчины по внешним регалиям. Да и Кирьян, совестясь перед другом своего успеха, надоел извиняющимися, заискивающими лепетаниями. Дошел до того, что понес галиматью в свое оправдание:
- Ну вот, Гришуня, после защиты я полностью в твоем распоряжении.
- Чего? - не понял сразу Новохатов.
- Помогу в расчетах. У тебя там с чем заминка, в твоей диссертации?
- У меня не в диссертации заминка, а в голове. У меня на верхотуре голова кружится.
Это было за несколько дней до защиты. Они чуть не поцапались.
- На какой верхотуре? - удивился Кирьян.
- А на той самой, куда вы все прете сломя голову. Там вас оделяют значками и должностишками.
Сказать такое Башлыкову было по меньшей мере несправедливо. Он ни на какую верхотуру, где навалены грудой всевозможные гостинцы, никогда не пер. Но как же приятно сказать иногда гадость близкому другу и смотреть, как у него вытягивается лицо. Они бы поругались, если бы Башлыков был порасторопнее в эмоциях. Бог наделил его редким даром пропускать мимо ушей несущественное, сиюминутное. Обидеться на кого-нибудь он мог только по зрелом размышлении.
- Зря ты так, - заметил Башлыков. - Я не хуже тебя понимаю, что диссертация, тем более такая, как у меня, блеф, поплавок. Но ведь она дает возможность какой-то самостоятельности. Это нельзя сбрасывать со счета. До каких пор быть на побегушках? И ты напрасно медлишь. Ты способнее, умнее меня, но все равно надо торопиться. В науке стоять на одном месте - значит катиться назад.
- Побереги эти перлы для лекций в обществе "Знание".
Ему чудилось, что и Кира, и посторонние люди подозревают в нем уязвленное самолюбие и не верят, что он может быть искренне рад за Кирьяна. Суматоха вокруг диссертации, надо сказать, завертелась большая. Башлыков, скромник, оказывается, успел обрасти массой поклонников и приятелей. Новохатов поневоле гадал: а защищайся он сам, поднялся бы такой шум? Вряд ли. Да и что загадывать, если у него нету диссертации. То, что он потихоньку, эскизно набрасывал, - это пряник к чаю, а не диссертация. А у Башлыкова внедрение темы на носу. Не случайно даже Трифонюк, заведующий отделом, монстр из провинции, но умеющий гениально держать нос по ветру, не без ехидства поинтересовался у Новохатова:
- Послушайте, Гриша, а это не ваш приятель из пятого сектора защищается?
- В очках, что ли, который? Такой хлипкий на вид?
- Вам виднее. Вы ведь к нему убегаете курить по сто раз на дню, так что вас и отыскать бывает затруднительно.
- Точно. Это Кирьян Башлыков. Но он не курит.
Виталий Исмаилович работал в институте второй год и еще не успел толком приглядеться к сотрудникам. Но к Новохатову он пригляделся, так ему прямо об этом и сказал:
- Вы, Гриша, усвоили по отношению ко мне какой-то особый, ернический тон. Может, какие-то мои качества как руководителя вас не устраивают? Но поверьте, к вам я расположен всей душой. И, честно говоря, мне обидно наблюдать, как вы непродуктивно тратите время. А оно невозвратимо, по себе знаю. То, что можно успеть в молодости, потом не наверстаешь.
Он произнес это с грустной, доброй улыбкой, и у Новохатова не повернулся язык ответить резкостью. Он только сочувственно хмыкнул.
- Обидно и потому, - продолжал Трифонюк, - что у вас идеальные условия для творческой работы. Нам в ваши годы такие и не снились.
- Кому это вам? - все же не удержался Новохатов. - Вам лично? Или вы говорите от имени масс?
Виталий Исмаилович огорченно поднял брови.
- И мне лично, и многим другим, у которых, поверьте, котелки варили не хуже, чем у вашего друга Башлыкова. Но нам приходилось зачастую думать о хлебе насущном, а не о диссертациях.
"Какая чушь, - негодовал Новохатов. - Что-что, а высшие курсы демагогии вы все успели закончить. О хлебе насущном! Да на ваше поколение выпали величайшие открытия в науке. Ренессанс физики, биологии, медицины Тебе ли жаловаться, благополучный страдалец!"
Вслух он сказал:
- Но сейчас, слава богу, все трудности позади.
- Я этого не говорил. Ох, Новохатов, неужели вы не понимаете, что ирония как способ выражения мыслей непродуктивна... Трудности, конечно, есть, и их достаточно. Но все же сейчас талантливому человеку в науке легче пробиться и себя доказать. Разве не так?
- Талантливому человеку легко только в могиле, - мрачно отозвался Новохатов. - Так было во все времена. Правда, бывают состояния общества, когда слишком легко живется бездарностям.
Виталий Исмаилович не первый раз заводил с ним задушевные разговоры, но он не верил в его благожелательное сюсюканье. Не верил хотя бы потому, что Трифонюк появился в Москве и в их институте по мощной протекции. До того он работал в третьеклассном подмосковном институте в должности старшего научного сотрудника. И вдруг такой небывалый скачок. А это уж известно, как бывает с людьми, если их за уши выдергивают, как морковку из грядки, и тащат наверх. Они либо быстро скукоживаются, не выдержав нового уровня обитания, либо окапываются с прочностью железобетонных свай. Похоже, Виталий Исмаилович относился к последним. Он был осторожен и медлителен. Не наживал себе врагов необдуманными поступками и высказываниями и в то же время как-то исподволь, но упорно и последовательно подтягивал довольно разболтанный до него коллектив тугими путами дисциплины. Те сотрудники, которые поопытнее и подальновиднее, быстро к нему прислонились, а те, кто, подобно Новохатову, чересчур дорожили своей мнимой независимостью, продолжали наблюдать и дерзко подтрунивать. Но таких оставалось все меньше, и Новохатов чувствовал, что скоро может оказаться в гордом одиночестве.
Защита происходила в маленьком конференц-зале подведомственного предприятия, туда набилась масса народу. Как на спектакль. Тут Новохатов и увидел собственными глазами, сколько у его друга почитателей и болельщиков. Много их было, молодых, веселых, стремительных. Одно обстоятельство сильно озадачило Новохатова. На защиту пришли многие их бывшие однокурсники, некоторые даже прибыли из других городов. Причем приехали ребята, с которыми сам Новохатов не поддерживал никакой связи, серенькие, в институте неприметные, после распределения канувшие, как ему казалось, в реку забвения. Никуда они не канули, почти все здесь, точно на собственных именинах. С Новохатовым они здоровались сдержанно, а на Кирьяна пялились восхищенно и с какой-то непонятной гордостью. Будто это они его выпестовали, а сейчас по праву разделяли с ним триумф. Только одна девица с роскошными льняными заводями волос, тоненькая, стройненькая, не отходила от Новохатова, примостилась рядышком и уделяла ему не меньше внимания, чем триумфатору. Это была Шурочка Зенькова, генеральская дочка, распределенная, кажется, в Курск. Господи помилуй, да у них с Шурочкой, помнится, был роман на втором курсе! Или даже не роман? Но ведь прошло только шесть-семь лет, а он с трудом восстанавливает в памяти, какого рода отношения их связывали. Что это с ним случилось?
- Кирьян-то, Кирьян! Какой важный, какой серьезный! - шепнула Шурочка, светясь радостным возбуждением.
- Маститым становится. Надо соответствовать.
Башлыков был бледен, то и дело поправлял галстук, затягивая его все туже. Сегодня он позвонил Новохатову в шесть утра, сообщил, что они с женой никак не могут решить, надеть ли ему костюм или идти на защиту в свитере, который он не снимал еще с института. В свитере ему будет удобнее, но в новом костюме вроде представительнее. Что думает по этому поводу Гриша? Новохатов, лютый спросонья, посоветовал другу облачиться во фрак, а на безмозглую башку намотать чалму, чтобы замаскировать ослиные уши. Башлыкова его совет успокоил и просветлил, на защиту он явился в мешковатом, зато с иголочки, новом костюме-тройке заунывно зеленоватого цвета.
Начинать не торопились, кто-то, облеченный властью, запаздывал.
- Ну и как там, в Курске, житье-бытье? - спросил Новохатов у Шурочки наугад.
- Милый город. Не Москва, конечно, но...
- Замуж-то выскочила? - Новохатов не был уверен, что Шурочка еще в институте не сделала этого решительного шага, но спросил, чтобы обозначить заинтересованность в судьбе бывшей подруги (или возлюбленной?).
- Выскочила, Гриша, выскочила. Не засиделась в девках. А ты на это рассчитывал?
- И ребеночка завела?
- Да, родила сыночка.
- И с кем он сейчас?
- И не спрашивай. Со свекровью. Я так переживаю. Прямо ругаю себя последними словами. Свекровь такая нескладеха. За ней самой надо приглядывать. Но уж очень мне хотелось всех вас повидать. Да я ведь только на один день прилетела.
Она взглянула на него не то чтобы многозначительно, но коварно. И он вспомнил наконец. Шурочка Зенькова была продувная бестия. Да, он вспомнил. Они как-то полночи простояли в подъезде, и он ее домогался. Она сначала сказала, что родители уехали на дачу, на генеральскую дачу, а после, под завязку, когда сама изнемогла от поцелуев, вдруг заявила, что дома бабушка, специально оставленная блюсти ее девичью честь и неосведомленность. Она Гришу к себе домой не пустила, но и надежды не лишила. Затяжно, около месяца, разыгрывали они головокружительный любовный дебют, и все шло к тому, чтобы им по взаимному влечению отдаться наплыву страсти, чтобы соединиться, может быть, навек. А потом Гриша познакомился с Кирой Никитиной.
В тот день, сам того не подозревая, он отрекся от всех прежних своих увлечений и шагнул в иную жизнь.
Кира стояла в очереди за билетами в кинотеатр "Прогресс". Странно было, что такая девушка, цветущая, как тысяча садов, в ковбойке и джинсах, стояла за билетами одна. Гриша пристроился сбоку и поинтересовался, хороший ли собираются показывать фильм. Девушка с готовностью объяснила, что она фильм не смотрела и поэтому не может сказать, хороший он или плохой. Но итальянский режиссер, который ставил фильм, вообще-то очень талантливый и известный. Гриша, получив подробный ответ, оживился.
- Этого режиссера я знаю, - сказал он. - Этот режиссер не лыком шит. Я какую-то его картину смотрел дважды. Там еще девушку изнасиловали, а после ее в стену замуровали. Комедия такая была. Вы не помните разве?
Девушка, впоследствии оказавшаяся его суженой, холодно заметила:
- Нет, не помню.
Он понял, что не угодил своей остротой об изнасилованной девушке, и попытался перестроиться на ходу: