Третьим нужно назвать Кирилла Крупова, тоже "старика-полтавца". Кирилл всегда был очень способным и в настоящее время учится в одном из вузов Харькова. Неизменно активный, он был в комсомольской ячейке одним из самых видных членов. Правда, на него иногда нападало легкомысленное настроение. Он очень любил начать вдруг возню. Его желание встряхнуться после работы выражалось в диких прыжках и сумасшедшей беготне, причем далеко не всегда удавалось избежать столкновения с вещами и с людьми. Бывали у него минуты, когда на него "находило". Вдруг он становился забывчивым и недисциплинированным. После ему приходилось отдуваться на общих собраниях наравне с малышами. Но в общем это был хороший товарищ и прекрасный коммунар.
Павлуша Перцовский, любимец всех коммунаров, человек удивительно добрый, но с твердыми убеждениями. Такие люди, как он, сильны прежде всего тем, что умеют от чего угодно отказаться и с чем угодно примириться, если это касается материальных условий.
Вот Николай Веренин - это совсем другой человек. Пришел он к нам жадненьким и весьма нечистым на руку. Между словами "купить", "выменять", "отнять", "украсть" он не видел никакой качественной разницы и избирал всегда тот способ, который был наиболее удобным. Жизнь в горьковском коллективе, чрезвычайно настойчивом и не боявшемся никаких конфликтов, подействовала на Веренина только в том смысле, что заставила его быть гораздо осторожнее. Веренин был парень очень неглупый, Уже в колонии Горький он был в старшей группе и считался одним из самых образованных коммунаров. Он умел объединить несколько невыдержанных товарищей, чтобы вместе с ними начать игру в карты, проникнуть в кладовку, организовать наблюдение за тем, что плохо лежит, и т. д. Новичков Веренин в первый же день брал на свое попечение и эксплуатировал их, как только было возможно. Использовал он и кое-кого из ребят постарше, тех, кто поглупее. В числе таких был Охотников, которого ребята назвали "удивительная балда". Однако политика Веренина еще в колонии Горького начала срываться. Его выкинули из комсомола и стали смотреть на него как на последнего человека.
В самый день переезда новых дзержинцев из Куряжа в Новый Харьков Веренин был назначен сопровождать воз с ботинками. И конечно, пара ботинок исчезла неизвестно куда. Веренин был не один - с ним был Соков, спокойный и стройный мальчик, самим своим видом внушавший к себе доверие. Веренин указывал на то, что с ними был конюх и им нужно было отлучаться от подводы по делам. В первый же день в коммуне Дзержинского пришлось разбирать такое грязное дело.
Свою жизнь в новом доме мы начали с организации самоуправления.
Как только коммунары разделись и наскоро ознакомились со зданием коммуны, Крестовоздвиженский взялся за сигнальную трубу, предусмотрительно купленную накануне. Впервые в нашем дворце зазвенели звуки старого сигнала, так всем хорошо знакомого, такого зовущего и такого непреклонного:
"Спеши, спеши, скорей!"
Оживленные, радостные ребята, восхищенные и домом и новизной своих костюмов, сбежались в зал "громкого" клуба. Витька, вытирая ладонью мундштук сигналки, засмеялся:
- Хорошо! Проиграл один раз - и все на месте.
Действительно, в колонии Горького, чтобы собрать общее собрание, да еще такое экстренное, пришлось бы с трубой в руках обходить все корпуса и закоулки.
В "громком" клубе на новых диванах киевской работы расселись шестьдесят новых коммунаров.
На собрании мы занялись подсчетом: для слесарной нужно две смены, для столярной две смены, для швейной две смены - вот уже шесть отрядов. Еще сапожная мастерская - тоже выходит два отряда, но относительно ее были сомнения.
- Тут такие мастерские и машины, что никто не захочет идти в сапожную, - говорили ребята.
Наметили и еще один отряд - хозяйственный. По горьковскому плану в этот отряд входили ключники, завхозы, кладовщики, секретарь совета командиров и вообще все должностные лица колонии или ребята, имеющие индивидуальную работу.
Решили на собрании, что каждый коммунар сейчас же напишет на клочке бумаги, в какой мастерской он желает работать, а совет командиров немедленно соберется и рассмотрит все эти записки. Совет командиров выбрали тут же на собрании и поручили ему распределить по отрядам командиров. Выбрали и секретаря совета - Митя Чевелий. Первыми нашими командирами были: Крестовоздвиженский, Нарский, Соков, Перцовский, Шура Сторчак и Нина Ледак.
Только тронулись все из "громкого" клуба, а Витька уже затрубил "сбор командиров".
Коммунары разошлись по коммуне, главным образом по мастерским, где их ожидали новенькие станки - токарные, сверлильные, шепинги, фрезерные, долбежные.
А в комнате совета Митя Чевелий оглядел всех шестерых своими черными глазами и сказал ломающимся баском:
- Совет командиров трудовой коммуны имени Дзержинского считаю открытым.
Михайло Нарский, самым видом своим противоречащий всякому представлению о торжественности, сказал, весело шепелявя:
- Хиба ж это совет командиров? Шесть каких-то человек! От, понимаешь, даже смешно! Вот в колонии хиба ж так?
Но Мия сердито оборвал его:
- Если тебе смешно, так выйди в коридор и посмейся.
Нарский смущенно наклонил лохматую голову и сказал:
- Та я шо ж? Я ж ничего… Так только…
Долго пришлось просидеть за столом совету командиров, распределяя коммунаров по отрядам, учитывая все личные особенности и желания, считаясь и с требованиями заведующего производством. Особенно трудно было с сапожной мастерской: никто не хотел посвятить свою жизнь сапожному делу. Пришлось в скором времени мастерскую закрыть.
Занялись и Верениным. Недолго бузил Николай, повинился в грехе, и сказал ему Митька:
- Ото ж, щоб було в послiднiй раз, бо не знаю, що тобi зроблю!
И удивительно! - как священный завет принял Веренин слова Митьки: сегодняшний случай с Николаем действительно оказался последним.
Первый отряд
В коммуне теперь двенадцать отрядов.
Первичным коллективом на производстве в коммуне всегда был отряд коммунаров, а не класс или спальня.
По нашей системе вся группа коммунаров, работающая в той или другой мастерской в одну из смен, составляет отряд.
Таким образом, у нас получилось:
Первый отряд - токарно-слесарный цех первой смены.
Второй отряд - тот же цех второй смены.
Третий отряд - столяры первой смены.
Четвертый отряд - столяры второй смены.
Пятый отряд - швейная мастерская первой смены.
Шестой отряд - швейная мастерская второй смены.
Седьмой отряд - литейный цех первой смены.
Восьмой отряд - литейный цех второй смены.
Одиннадцатый отряд - никелировщики первой смены.
Двенадцатый отряд - никелировщики второй смены.
Только десятый отряд соединяет в себе "шишельников" обеих смен, так как разбивать их было нецелесообразно - слишком маленькие получились бы отряды.
Девятый отряд - запасной: он посылает помощь остальным отрядам, если кто-нибудь заболеет или командируется на работу на сторону. Обычно в девятый отряд входят те коммунары, которые еще не определили своих симпатий в производственном отношении, или новенькие. Новеньким дают возможность присмотреться и попробовать себе на работе.
Некоторые из отрядов сложились уже в крепкие коллективы; другие, напротив, никак не подберут постоянного состава. Сейчас первые шесть отрядов состоят из ребят, давно живущих в коммуне.
По сменам коммунары распределились в зависимости от принадлежности к школьной группе. В коммуне в последнем учебном году было шесть групп семилетки: одна третья, два четвертых, два пятых и одна шестая.
Самый заслуженный и лучший отряд в коммуне - это первый. За восемь месяцев междуотрядного соцсоревнования три месяца победителем был этот отряд.
В первом отряде подобрались знающие ребята, лучшие наши металлисты, старые коммунары. Из четырнадцати человек в отряде семеро уже проходили командирский стаж, некоторые - по нескольку раз. Многие занимают теперь более ответственные посты - заместителя заведующего, членов санкомов (а в санком всегда выбирается самый подтянутый и чистоплотный коммунар). Первый отряд носит почетное звание комсомольского, так как он составлен исключительно из комсомольцев.
Командует отрядом Фомичев. Он избирается на командирский пост уже не первый раз.
Фомичев - веселый и неглупый парень, бесспорный кандидат на рабфак, способный производственник. Только недавно он вместе с Волчком перешел на токарный станок - и вот теперь уже Фомичев и Волчок идут первыми по токарному отделению и перегнали даже самого заслуженного нашего токаря, Воленка. И Волчок и Воленко - оба в первом отряде. У них несколько странные отношения. Они по ряду причин не любят друг друга, но стараются не показать этого в коммуне. Воленко изрядно завидует успехам Волчка в токарном цехе, завидует его исключительному положению в коммуне.
Волчок - общий любимец и общепризнанный авторитет. Этот семнадцатилетний мальчик уже давно в комсомоле, всегда он расположен ко всем, всегда улыбается и в то же время подтянут и по-коммунарски подобран. Он - старый командир оркестра и умеет держать его в руках, несмотря на то, что в оркестре подобрался народ, имеющий большой вес в коммуне. Коммунары в восторге от музыкальных талантов Волчка. Действительно, он - незаурядный музыкант. Он ведет партию первого корнета, освобожден педагогическом советом от занятий в нашей школе и ежедневно посещает Музыкальный институт, готовится к серьезной работе по классу духового оркестра. Коммунары давно привыкли к своему оркестру, тем не менее они всегда собираются послушать, как выводит Волчок свои замечательные трели. За такое мастерство коммунары могут простить много грехов. Волчок умеет руководить, не потрафляя никаким слабостям товарищей и не вызывая к себе неприязненного чувства. Вот почему, когда Волчок командовал отрядом, отряд так легко захватил коммунарское знамя, удерживал его три месяца и сдал пятому отряду с боем.
Сейчас Волчок подчиняется Фомичеву как командиру отряда, но Фомичев играет на баритоне в оркестре и подчиняется Волчку как командиру оркестра. И если Волчок в отряде безупречен, то нельзя того же сказать о Фомичеве в оркестре. Опоздать на сыгровку, потерять мундштук, нотную тетрадь, иногда побузить во время игры - для Фомичева не редкость. Наш капельмейстер Тимофей Викторович раз даже просил его уйти из оркестра.
Волчку не раз приходилось призывать Фомичева к порядку, иногда даже представлять в рапорте вниманию высших органов коммуны.
Но у Фомичева мягкий характер. Он всегда добродушен, никогда не обижается на Волчка и вечно обещает ему, что "этого больше не будет". Трудно ему пересилить свою легкомысленную и немного дурашливую природу. Но он так же любит Волчка, как и все коммунары, и сколько Волчок ни отказывался, Фомичев все же настоял в совете командиров, чтобы Волчка назначили его помощником по отряду.
Недавно первый отряд должен был поливать клумбы перед зданием коммуны. Командир не сумел это дело организовать как следует: не распределил работу между коммунарами, не успел согласовать ее с другими работами отряда, не учел отпускных расчетов по отряду в день отдыха, не получил вовремя леек, не наладил брандспойты и вообще запутал дело так, что хоть зови следователя. Вышло все это не потому, что не хватало у него сообразительности, а просто по его халатности и забывчивости.
Получился полный беспорядок. Коммунары здорово обиделись на своего командира.
Волчок, с улыбкой наблюдая неразбериху в работе отряда, говорит Фомичеву:
- Чудак же ты! Как же ты назначаешь парня к брандспойту на шесть часов вечера, если он с пяти стоит на дневальстве в лагерях.
Командир сердится и кричит:
- Вы все только разговариваете, а я должен каждого просить! Боярчук на дневальстве? Хорошо. А почему Скребнев не мог взять кишку? Ты их защищаешь, а они радуются.
Волчок снова спокойно:
- Вот чудак! Ну, как тебе не стыдно? Разве Скребнев справится с брандспойтом? Он его и не подымет. Ты сообрази.
Фомичев в таких случаях именно сообразить и не может. Он "парится" и кричит, хватает первого встречного, уже и без того злого:
- Боярчук, иди на клумбу!
Хитрый и смешливый рыжий Боярчук поворачивает к командиру свою веснушчатую физиономию и, дурашливо уставившись на него, говорит ехидно:
- На клумбу идти? А ты ж сказал, чтобы я бочки прикатил…
Все начинают смеяться.
Тогда в полной запарке Фомичев приказывает:
- Нечего долго разговаривать! Бери ты, Волчок, брандспойт.
Волчок заливается смехом:
- Вот чудак, все я да я: и вчера я и позавчера я! Чего ты все на меня?.. Ну, хорошо, что с тобой делать?
И до поздней ночи возится Волчок с клумбой, наполняет бочки водой, расстилает для просушки мокрый брандспойт и убирает в вестибюле, через который приходится протягивать кишку от домового крана.
Рядом с ним напряженно работает сам командир, но работой командует уже не он. Три-четыре коммунара из отряда, приведенные в порядок веселым умным Волчком, деятельно носятся с поливалками.
Сложную и хитрую политику ведет Воленко. Это мальчик серьезный, немного обозленный, немного недоверчивый.
Он чрезвычайно активен и вполне заслуженно носит сейчас звание дежурного заместителя. Но, занимая и этот пост, стоя наиболее близко к управлению в коммуне, он всегда склонен подозревать всякие несправедливости, всегда готов стать на защиту кажущегося угнетенным. А так как угнетенных в коммуне нет, то Воленко часто поддерживает отдельных бузотеров и неудачников. Поддерживает он и Фомичева. Часто это приводит к конфликтам с Волчком. В голубой повязке дежурного заместителя Воленко неуязвим, его решения не подлежат обсуждению, и он этим пользуется в своей молчаливой борьбе с авторитетом Волчка.
Один раз Волчок поставил вопрос о Фомичеве перед общим собранием.
Играл наш оркестр в городе в каком-то клубе. Началась торжественная часть, весь оркестр в яме, а Фомичев пропал. Послали его искать, нашли в буфете. Говорят:
- Иди.
А он:
- Что, мне уже и отдохнуть нельзя?
- Да от чего ты отдыхать будешь? Ведь еще и не играли.
- А дорога?
Пришлось самому Волчку идти звать его. Вернувшись в оркестр, Фомичев заявил, что никак не может найти мундштука. А мундштук был в кармане пальто. Так и играли торжественную часть только с одним баритоном, а в антракте даже вызвали дежурного члена клуба, искали мундштук.
Коммунары возмутились ужасно.
Припомнили все прежние проступки Фомичева. Редько из четвертого отряда прямо предложил:
- Из-за него только позоримся всегда. Выкинуть его из оркестра, вот и все!
Фомичев хмуро стоял посреди зала и только огрызался:
- Ну что ж, и выкинь.
Волчок знал, что выкинуть нельзя, не скоро приготовишь нового баритониста, но и он ругал:
- Да и придется.
И вот тут Воленко, когда прения закончились, нанес свой удар:
- Замечание в приказе!
Волчок, чуть не плача:
- Да что ты, Воленко, замечание! Сколько уже замечаний было!
- А ты как считаешь? - спросил Воленко с подчеркнутой серьезностью.
- Как считаю?
Волчок улыбаясь, оглянулся и снова сердито показал на своего командира:
- Вот, смотрите: стоит - как с гуся вода. Ему десяток нарядов закатить нужно, чтоб помнил.
В собрании сочувствующий гул. Но Воленко настаивал:
- Что ж тут такого? Забыл, вот и все. Не нарочно он сделал.
Председатель собрания, наконец, прекратил этот поединок. Фомичеву объявили замечание в приказе. Однако легче ему не стало. Когда отряд пришел в спальню, все напали и на Фомичева и на Воленко. Последний снял уже голубую повязку, и, следовательно, с ним спорить было можно. Да он и сам, наконец, понял, что поступил с Фомичевым слишком милостиво.
Если сравнивать Фомичева каким он был два года назад, с Фомичевым теперешним, - нельзя не поразиться такой переменой.
Он был в высшей степени ленив, неаккуратен, рассеян и груб. Несколько раз общее собрание приходило в отчаяние: выходило так, что хоть выгоняй Фомичева из коммуны.
Этого Фомичева мы воспитали и сделали из него образцового коммунара. Теперь, если напомнить ему о прошлом, он улыбнется во весь рот и скажет: "А ведь и в самом деле!" Теперь, хоть и порядочно еще недостатков у Фомичева, все же недаром его на второй срок выбрали командиром лучшего отряда. Может он многое забыть и многое перепутать, но нет лучше его в цехе: умеет он и с мастером поговорить о разных неполадках, и всем коммунарам с ним весело и занятно. В комсомоле и разных комиссиях он, если захочет и не забудет, всякое дело сделает добросовестно и даст вразумительный отчет. Нет такого вопроса в коммуне, на который бы он не отозвался.
И еще вот что хорошо: он не обидчив и каждому члену отряда он приятель.
Пацаны
На другом полюсе коммуны находится и отряд пацанов.
В этом десятом отряде в настоящее время собраны не все пацаны. Года полтора тому назад они имели полную автономию и составляли довольно сильную общину, их было человек тридцать, занимали они отдельные спальни и выбирали себе своего командира. Я уже рассказывал, как они потеряли свою самостоятельность.