Занятый своими мыслями, Артык не заметил, как к нему, с трудом вытаскивая сапоги из песка - словно из болотной топи, приблизился худощавый, неряшливо одетый мужчина в старой, приплюснутой кепке.
Мужчина тронул Артыка за плечо:
- Артык Бабалы!.. Какая нелегкая тебя к нам занесла?
Артык, вздрогнув, повернулся к мужчине, прищурился, силясь его узнать.
Лицо мужчины было все в пыли, глаза скрыты за темными очками… А нижняя губа чуть отвисла. По этой безошибочной примете Артык угадал в подошедшем мужчине Зотова и радостно, изумленно воскликнул:
- Иван Петрович! Дружище!..
Они знали друг друга еще с конца войны - Артыку довелось тогда работать вместе с Зотовым на строительстве первого Тедженского водохранилища. Зотов был старшим прорабом, а Артык, как районный уполномоченный, руководил колхозниками, присланными на помощь строителям. Они жили вдвоем в тесной комнатушке, но бывали там редко, целыми днями пропадали на стройке.
Тогдашняя стройка не похожа была на нынешнюю. Все ресурсы страны поглощала ненасытная война. На стройке остро ощущалась нехватка техники, запасных деталей, Зотов то и дело хлопал себя в отчаянии по бедру: какая это техника - старье, утиль, металлолом? Поскрипев день-два, механизмы выходили из строя, и, пока их ремонтировали, они торчали недвижно и мрачно, словно в ожидании приговора. Работать в основном приходилось вручную, землю к плотине таскали на носилках, возили на тачках. Люди выбивались из сил, а зачастую им и подкрепиться-то было нечем: то горячие обеды не поступали на участки, то хлеб… Тогда Артык брал с собой две грузовые машины, мчался в пустыню Чэче и набивал там за ночь по тридцать - сорок джейранов, ослепляя их фарами грузовиков. Оружия-то в ту пору у местных жителей не было, и джейраны стадами носились по пустыням…
Не понимая, почему вдруг замолчал Артык, Иван Петрович с беспокойством спросил:
- Ты что, не рад встрече?
Артык, очнувшись от своих раздумий, крепко обнял старого друга:
- Рад, еще как рад, Иван!..
Он произнес это имя с какой-то нежностью и тут же повторил его:
- Иван… Сколько у меня было настоящих друзей - Иванов…
Зотов посмотрел на него с опаской, боясь, что старик сейчас ударится в воспоминания. Так оно и случилось. На лицо Артыка набежала тень, он задумчиво проговорил:
- И первым я всегда называю Ивана Чернышова. Хочешь - верь, хочешь - нет, дорогой мой Иван Петрович, но тридцать шесть лет назад я стоял вот на этом месте с Иваном Чернышовым. В мае девятнадцатого года мы вышибли отсюда белых…
Зотов с удовольствием бы потолковал с Артыком и о прошлом, и о днях, проведенных на строительстве
Тедженского водохранилища, но его ждала машина, чтобы отвезти на пятый участок, он спешил и потому, видя, что рассказ Артыка может затянуться, с невольной досадой хлопнул себя ладонью по бедру.
Артык поднял брови:
- Ты что это, с комарами воюешь? Вроде нет их тут…
- Понимаешь… ногу иногда сводит.
- Лечиться надо, Иван. Да… Смотрю я вот на тот энергопоезд, а перед глазами - бронепоезд белых, разбитый, обгоревший. Он там же стоял. Наш снаряд разгрыз его посередке, словно бедренную кость. Как сейчас вижу - торчит из-под обломков ствол орудия, как загнутый кабаний клык.
- Артык, - перебил его Зотов, - может, мы вечером повидаемся, поговорим не торопясь…
- А я и сейчас не тороплюсь. Да… Стоим мы с Иваном Чернышовым, оглядываем искореженную снарядами землю, а он и говорит: "Вот кончится война, и край этот преобразится. Мирные годы станут годами великих строек. По тем вон рельсам, где скорчилась вражеская броня, помчатся пассажирские, товарные поезда - может, и электрические!.. Сейчас трудно даже представить, какие чудеса преподнесет нам мирная жизнь!"
Зотов томился.
Артык обвел рукой окрестности, увлеченно воскликнул:
- Вот они - чудеса!.. Далеко вперед глядел Иван Чернышов. Святой был человек…
В это время к Зотову подбежал молодой парень;
- Иван Петрович, Бабалы-ага уже в машине. Велел вас позвать.
Зотов повернулся к Артыку:
- Видишь - ждут меня. - Он кивнул на парня: - Это мой шофер. Мы должны с Бабалы Артыковичем ехать на один участок…
- Подождет твой участок. Подождет Бабалы Артыкович. - Строго глянув на парня, Артык приказал: - Ступай, скажи Бабалы Артыку: Иван Петрович беседует с Артыком Бабалы.
Шофер переводил растерянный взгляд с незнакомого старика на инженера:
- Бабалы-ага велел…
- А я тебе велю: ступай к машине и передай Бабалы Артыку, что я сказал. Ну?!
Парень опрометью бросился обратно. Артык, нахмурясь, проговорил, обращаясь к Зотову:
- Уж раз свела нас судьба, ты так легко от меня не отделаешься. Имеются у меня к тебе вопросы. И пока ты не ответишь на них, я тебя не отпущу, даже если небо на нас обрушится.
- Что ж ты сразу не начал со своих вопросов?
- А ты даешь мне их задать? Все рвешься куда-то да по ляжке себя хлопаешь.
- Артык, ты же видишь, мне некогда. Выкладывай поскорей свои вопросы.
- А ты убери-ка руку со своей ляжки да очки сними - окинь неторопливым взглядом расстилающиеся вокруг просторы, и тогда снизойдет на тебя покой, и покажется тебе, что мои слова касаются твоего слуха как легкий ветерок.
- Ну, снял, - теперь Зотов сердито похлопывал себя по бедру темными очками.
Артык понимал его нетерпение, но решил поддразнить старого друга:
- Вот тебе первый вопрос. Ты как, Иван, женился или все еще остаешься холостяком?
- Ты что, издеваешься надо мной? Если все твои вопросы будут такими же…
- Вопрос вполне правомерный. Если ты не женат, тогда все понятно: холостяки, особенно старые, народ суетный и раздражительный… Все торопятся куда-то, сердятся, даже друзей своих, с которыми век не виделись, не желают дослушать…
- С чего ты взял, что я сержусь!.. - Зотов покорно махнул рукой - Я слушаю тебя, Артык Бабалы…
Со стороны разговор Зотова и Артыка выглядел забавно: первый пытался говорить по-туркменски, второй по-русски, у обоих хромала грамматика, оба неправильно ставили ударения и то и дело вплетали в свою речь слова из родного языка.
Артык, посерьезнев, сказал:
- Ты опытный инженер, Иван. Участвовал во многих стройках. Признайся честно: ты веришь, что строительство Большого канала завершится полным успехом?
Зотов пожевал губами:
- Видишь ли, дорогой… Многие инженеры сомневаются в успехе.
- Я хотел бы знать твое мнение.
- Ты верно сказал, - Зотов провел ладонью по кепке, - я полысел на всяческих стройках.
- Э, нет, волосы у тебя вылезли из-за холостяцкой жизни.
- Опять ты со своими шуточками!.. Дай же мне договорить.
- Ха! Как будто это я тороплюсь куда-то - словно уходит мой караван.
- Меня, правда, ждут дела. Но уж ладно, объясню тебе все - как сам это понимаю. Видишь эти пески, которые растекаются во все стороны, как расплавленный свинец?
- Они передо мной с той минуты, как я впервые открыл глаза.
- А не кажется тебе, что есть некоторое сходство между этими песками и решетом?..
- Ты думаешь, пески поглотят воду, которая пойдет по каналу?
- Не один я так думаю…
- По-твоему, значит, народные деньги уйдут в песок? Зачем же тогда было приниматься за строительство?
- Ты сам любил приводить пословицу: народ повелит - так прирежь собственного коня. Ведь туркмены считают, что текущей воде ничего не страшно. Им вторит большинство ученых, они тоже утверждают, что текущую воду ничто не в силах остановить, кроме плотины, и что вода, наоборот, укрепит пески.
- А разве не так? Разве после дождя песок не становится твердым, как камень? Ты и твои сомневающиеся инженеры походят на предводителя одной банды курдских аламанов*. После очередного налета очутились они в пустыне, и тут хлынул дождь. Тогда предводитель в панике возопил: "Этот проклятый песок и так не давал нам идти, хватал за нога наших коней. Мы тут чуть не увязли. Теперь же, когда зарядил дождь, пески и вода поглотят нас! Пока есть время - прочь из этого ада!" Аламаны пустили коней вскачь, вырвались из-под дождя - и погибли в сухой, знойной пустыне.
- Занятная сказка. - Зотов пристально вглядывался в даль, потом протянул вперед руку - Видишь - по пустыне бредет смерч?
- Смерчи нам не в диковинку.
- Значит, ты представляешь, насколько он огромен? И весь этот высоченный столб соткан из песка, который перемещается в воздухе с места на место. Тонны песка!.. Представь на минуту, что они обрушились на канал. Мы ведь не можем оборонить его от смерчей, это дети пустыни, а канал на сотни километров протянется через пустыню.
Артык даже поежился:
- Страшную ты нарисовал картину, Иван.
- Я только хочу сказать, что с пустыней не шутят.
- Но ведь стоит воде пройти по пустыне, как вокруг поднимется и осока, и камыши, и туранга *, и травы всякие… И живая эта зелень наверняка окажется посильней мертвого песка,
- Ты повторяешь доводы ученых-оптимистов.
- Так народ думает…
- А вы не учитываете других опасностей? Ведь поверхность Каракумов неровная. Холмы сменяются глубокими впадинами. И если поток воды встретит на своем пути хоть малое препятствие - он устремится в ближайшую впадину.
- Это уж ваше дело - позаботиться о том, чтобы не было никаких препятствий.
- От неожиданностей никто не застрахован.
- Но нужно идти им навстречу, а не бежать от них!
Издалека донесся протяжный крик:
- Ива-а-ан Петро-о-ович!..
Зотов торопливо сунул Артыку ладонь:
- До свиданья, Артык Бабалы. Бегу! Заговорился я тут с тобой…
- Так ведь разговор-то только начался.
- Ты что, хочешь оставить меня без куска хлеба? Характер Бабалы Артыковича весьма похож на отцовский.
- Недаром же молвится: нрав отца продолжается в сыне.
- Вот потому я и бегу. Прощай.
Артык, незаметно улыбаясь в усы, ухватил Зотова за стеганку:
- Погоди! У меня же еще куча вопросов!
- Вечером, Артык. Вечером обо всем потолкуем. Вырвавшись, Зотов затрусил вниз по насыпи, обернулся на ходу, снял кепку и помахал Артыку.
Глава четырнадцатая
АННАМУ НЕ ВЕЗЁТ
кскаватор трудился, не зная устали. Ковш его наклонялся к земле, поднимался, опять наклонялся - словно творил молитвенный обряд. Гора вынутого грунта заметно росла сбоку от экскаватора.
Неподалеку виднелся домик-вагончик, рядом с ним палатка. А вокруг пустыня, испятнанная редкими кустами.
День выдался безветренный, воздух словно застыл, как горячая лава, и без того невыносимый зной все усиливался, жег, как огонь.
У домика хлопотала пожилая женщина, в длинном широком платье, подпоясанном кынгачем *. Ей приходилось следить сразу и за тамдыром, из которого вырывалось пламя, и за казаном, стоявшим на очаге - в казане бурлила гайнатма*. Торопливо подняв крышку с казана, женщина попробовала, достаточно ли в гайнатме соли. В лицо ей ударил густой душистый пар. Женщина опустила крышку и метнулась к там-дыру, чтобы поправить огонь. От тамдыра она опять устремилась к казану. Потом поспешила в дом, где в большой миске, закутанной в полотенце, подходило тесто. Еще чуть-чуть и оно выползло бы из миски.
Женщина вынесла миску во двор, расстелила возле тамдыра кендирик *. Разделив тесто на шесть частей, она слепила шесть лепешек и каждую несколько раз проколола дуртгучем *, чтобы лепешка не вздулась при выпечке. Дождавшись, когда огонь в тамдыре приутих, женщина натянула нарукавник и одну за другой, предварительно положив каждую на репиду * пришлепнула лепешки изнутри к стенкам тамдыра. Они тут же зазолотились, зарумянились. Женщина побрызгала на них водой, помешала кочергой угли в тамдыре.
Судя по всему, это была рачительная хозяйка: она прихватила с собой на стройку всю кухонную утварь, которая могла бы тут понадобиться!
Присев немного передохнуть, женщина глянула в сторону экскаватора. Оттуда шла к вагончику стройная девушка в голубом комбинезоне; несмотря на жару, голова у нее была повязана тонким платком, укрывавшим волосы от пыли. Когда она приблизилась, женщина, отдыхавшая у тамдыра, узнала в ней учетчицу Марину. Это была русская девушка, белолицая, светловолосая.
Старательно выговаривая туркменские слава, она обратилась к пожилой женщине:
- Вам не нужно помочь, Бостан-эдже?
- Нет, Марал-джан. Нет.
Бостан отвечала девушке коротко и внятно, дабы та могла понять ее. Сама она совсем почти не знала русского языка.
Марина посмотрела на чуреки:
- Ой, уже испеклись! Какие красивые!
- Хорошие чуреки, хорошие, - согласно закивала Бостан. - Жар в тамдыре хороший.
- Может, надо в казане помешать?
- Я уже мешала. Обед скоро будет готов.
Она горкой положила на широкое блюдо румяные чуреки. Они и правда были красавцами и, казалось, улыбались женщинам. Пахли они так аппетитно, что Марина сглотнула слюну. Взяв один чурек и перекидывая его с ладони на ладонь, - такой он был горячий, - она с восхищением воскликнула:
- Красивый какой, как солнце! Так и хочется поцеловать его!
- А ты не стесняйся, дочка Попробуй.
- Я понесу их, Бостан-эдже.
Подхватив блюдо с чуреками, Марина направилась в тень, которая падала от вагончика. Бостан-эдже, покачав головой, пробормотала ей вслед:
- Ох, дочка, разговариваем мы с тобой - будто слепые камешками перекидываются.
Забрав кендирик и другие обеденные принадлежности, она тоже побрела за вагончик.
В это время Марину позвали с экскаватора, она ушла и по дороге столкнулась с Аннамом, который медленно, тяжело шагал к вагончику. Лицо у него было мрачное, расстроенное. Марина бросила на него обеспокоенный вопросительный взгляд: что, мол, с тобой случилось, но он отвел глаза в сторону, молча прошел мимо.
Бостан раскладывала на сачаке чуреки - чтобы они немного остыли.
Не перекинувшись с ней ни словом, Аннам сел на бочонок с водой, уткнул голову в ладони…
Бостан видела, что сын чем-то угнетен, но не хотела растравлять его раны досужими расспросами. На сердце у нее было тревожно, она чувствовала сыновью боль, как свою…
Что же это с ним такое могло стрястись? Может, захворал? Но тогда он сказал бы: "Мама, нездоровится мне что-то, свари-ка лапшички да поперчи ее покрепче". Он всегда при простуде, при головной боли прибегал к этому испытанному средству, после горячей лапши с перцем с него семь потов сходило…
А может, он вспомнил об отце?.. О, война проклятая, сколько унесла она дорогих жизней! Бостан горько вздохнула… Сама она поседела раньше времени, получив черную весть о гибели мужа. А Аннам, уже когда война закончилась победой, долго еще приставал к ней: "Мама, когда же отец вернется? У Дурды уже вернулся и у Гыды вернулся, а моего все нет, а мне так охота его увидеть!"
Всю послевоенную жизнь посвятила Бостан Аннаму, единственной своей радости.
Она посмотрела на сына, тот сидел, не двигаясь, в угрюмой, страдающей позе.
Да, у мальчика заноза в сердце, - чем же помочь ему?.. Уж не поругался ли он с кем-нибудь? Непохоже это на Аннама, Он и в детстве-то ни с кем не ссорился, характер у него смирный, спокойный. Вай, неужто же от Мухаммеда ему влетело? Так ведь если Мухаммед бранит кого из своей бригады, так только за дело, и Аннам не маленький, чтобы обижаться за это на своего бригадира. Мухаммед заботится об Аннаме. Он ведь знает, как любил его отца, Сары-ага, дед Ан-нама, Гандым-ага…
Что же стряслось с Аннам-джаном?..
Размышляя о сыне, Бостан-эдже возилась с обедом. И не выдержало все-таки материнское ее сердце. Проходя мимо сына, она как бы между делом спросила:
- Ты не устал, Аннам-джан?
Аннам поднял голову:
- Нет, мама.
- Может, заболел?
- Я здоров как бык.
Бостан-эдже отнесла к сачаку миски и вернулась к сыну:
- Не нравится мне твой вид, сынок. Сидишь как в воду опущенный.
- Я себе самому не нравлюсь!
- Ой, сынок…
- Да, да, мама! У твоего сына на плечах не голова, а тыква! - Унылое выражение на лице Аннама сменилось сердитым, и сердился он, судя по его словам, на себя. - Я ведь был неплохим шофером, а, мама?
- На тебя никто не жаловался. Все хвалили.
- Вот и надо было мне им оставаться. А я решил прыгнуть выше собственной головы. Полез на экскаватор… Да разве под силу мне эта махина? Не могу я с ним сладить…
- Ты ведь еще ученик, сынок.
- Плохой ученик. Никуда не годный! Не слушается меня экскаватор. - Аннам глубоко вздохнул: - Сейчас вон трос лопнул…
- Какой такой трос, сынок?
- А тот, что возносит ковш к самому небу.
Бостан-эдже обессиленно опустилась рядом с сыном на связку саксаула, сокрушенно мотнула головой:
- Вай, сынок, и ковш больше не молится земле?..
- Экскаватор в простое.
- Ты ведь говорил, что это чудо заменяет тысячу человек. И ты поломал его?! Сколько же тебе придется за это платить?
- А, мама, дело не в деньгах. Совесть меня мучает, ведь каждая минута простоя - в убыток стройке, народу! А тут работа на несколько дней задержится. Сорвется план по выемке грунта из канала. Да и товарищи мои могут пострадать. Без заработка останутся. А уж Мухаммед наверняка схватит выговор. Трос-то не так просто заменить, с запчастями у нас прямо горе.
Бостан опять покачала головой:
- Недаром молвится, что беда таится меж бровью и глазом. Ты-то ведь у меня старательный, бережливый, гвоздю не дашь пропасть…
- А у меня трос полетел! Я, мама, и правда уж так стараюсь… Но вот видишь: хотел бровь подправить - вышиб глаз. Бестолковый я, видно… Что же де-лать-то, мама?
Бостан смотрела на сына участливо и беспомощно:
- Ну… Скажи о своей беде Мухаммеду. Уж он-то тебя выручит.
- Сколько можно меня выручать? Как я посмотрю ему в глаза? Нет, нет, видать, одно остается - сесть обратно за руль автомобиля.
Увидев, что к вагончику идет Мухаммед со своими ребятами, Бостан поднялась:
- Сынок, наши уже на обед спешат. Ты уж подтянись… Джигит и в беде должен высоко держать голову!
Она заторопилась к сачаку. А Аннам, пока экскаваторщики мыли руки, подошел к Мухаммеду, произнес виновато:
- Мухаммед-ага! Уж не знаю, как тебе и сказать об этом…
- Не знаешь, погоди, скажешь - когда будешь знать.
- Нет, я сейчас… Как старшего брата прошу: отпусти ты меня к Бабалы-ага шофером!
- Тебе не по душе работать на экскаваторе?
- По душе, не по душе - не слушается он меня!.. Что ни день, то какая-нибудь поломка.
- Вот что, дорогой, - строго проговорил Мухаммед, - если ты и правда почитаешь меня за старшего брата - то чтоб больше я не слышал таких разговоров!
Аннам стоял перед ним, понурясь. У Мухаммеда потеплели глаза: