- Я не про то. Смахивает на полевую солдатскую хэбэ. Серенько, скучно. Может, розовый платок под воротник?
- Излишества, пустое. Мы, между прочим, те же солдаты, а БАМ - тот же фронт, только мирный.
- Не завидую твоему будущему мужу.
- Прекрати дурацкий разговор! Мы на БАМ едем работать.
- Нет, Любаша, нет. И работать, и любить будем, и веселиться будем. Не любила ты, видно, никого, поэтому так и говоришь. А придет время…
- Командир, хватит!
- Ага, злишься. Значит, в точку попал. Я ж тебя наскррозь вижу!
- Временами ты бываешь просто невыносим!
Серые Любины глазищи огромны, строги. Тонкое удлиненное лицо ее словно с иконы списано. Красавица дивчина, парни на нее глаза так и таращат. Но она полагает, что комиссар ударного отряда должен быть из кремня и стали, без единой слабинки. Даже свои роскошные цвета соломы волосы хотела отрезать и подвязать их красной косынкой. Дмитрий попросил ее не уродовать себя. Волосы Люба не отрезала, лишь перехватила их красной лентой.
Девушка очень неглупая, и энергии хоть отбавляй. Когда выбирали комиссара, ребята в один голос потребовали: Грановскую! Не зря, стало быть. Правда, часто рубит сплеча, - с людьми надо быть терпимей, тактичней…
- Ты обедать идешь? - спросила Люба.
- Нет, я позже. Ты ступай.
Дмитрий, пользуясь недолгим затишьем, набросал на листке бумаги план речи, с которой должен был выступить на митинге. Митингов во время пути было много, в каждом крупном городе, но в Дивном хотелось сказать особые слова, найти особые мысли.
За вагонным окном по-прежнему был плотный частокол тайги. Солнце садилось, и бесконечный сосновый частокол казался бронзовым. Грохот колес на стыках был монотонным и привычным, как тиканье настенных часов.
Оставив дела, Дмитрий невидящими глазами смотрел в окно. Ему опять вспомнилась Инга, его Инга, хотя он и не хотел вспоминать ее. Последний разговор был мучителен для него.
"Нет, нет, я не оставлю Москву даже временно, даже ради тебя, - говорила она. - Почему-то принято считать любовь москвича к Москве чем-то чуть ли не порочным: вот он не едет туда-то, потому что не может без Москвы. А я во всеуслышание заявляю: да, я не могу без Москвы. Без улицы Горького, Манежа, моей Третьяковки… Пятый год хожу по залам галереи, а насмотреться не могу. Холсты мне ночами снятся…"
Разговор происходил в дворике Третьяковки. Инга поглядывала то на часы, то на группу англичан, которых с минуты на минуту должна была вести по залам галереи.
Они помолчали. Потом Дмитрий сказал:
"В Дивном ты могла бы работать учительницей английского языка…"
"Представляю экзотику: я в резиновых сапогах и телогрейке, по колено в грязи пробираюсь в школу, похожую на сарай, а вечером возвращаюсь в нашу палатку и слушаю транзистор. Уволь, уволь, ради бога!"
"Школу в Дивном уже строят добротную, с центральным отоплением, а люди живут в вагончиках и коттеджах. Впервые в истории железнодорожного строительства решили обойтись без палаток".
"Не надо, Дима, - мягко сказала Инга. - Ты едешь, потому что тебе приказали ехать…"
"Мне никто не приказывал. Я должен ехать".
"А я, слава богу, никому ничего не должна".
"И мне?"
"Ну, пора. До вечера. Как всегда, на нашем месте?" - И, не дожидаясь ответа, заторопилась к своей группе, и Дмитрий услышал, как она сказала по-английски: "Леди и джентльмены, здравствуйте! Я ваш экскурсовод, меня зовут Ингой Александровной.
Сейчас мы совершим…"
Думает, что все вокруг создано только для нее, временами бывает вздорна и капризна, а вот поди ж ты, не смотрит Дмитрий на других. В отца, верно, однолюб…
За окном чуть стемнело, и Дмитрий увидел свое отражение в стекле. На него глядело не юное уже лицо с мелкой сеткой морщин на лбу, тяжелым подбородком, широким "боксерским" носом, с гривой редкостного цвета, почти белых волос. Инга называла Дмитрия "альбиносом" и находила, что он похож на негра, "только блондинистого и голубоглазого".
Дмитрий поворошил волосы, усмехнулся: "Смахиваю на хиппи. Состричь, что ли?.. Да черт с ними, не стоит". Мода, что поделать. В отряде каждый второй - такой "хиппи". Правда, ребята на пять, а то и на десять лет помоложе его.
Он усмехнулся капризам моды. На его памяти почем зря ругали "дудочки". Потом вдруг узкие брюки надели те, кто ругал их. Сейчас поругивают расклешенных и длинноволосых. Кто знает, не начнут ли через год-другой щеголять в брюках-клеш и старички, не отпустят ли и они гривы до плеч?
…А все началось совсем недавно, когда его, первого секретаря районного комитета партии Москвы, вызвали к начальству. Моложавый заведующий отделом минут пять говорил на отвлеченные темы, пожурил Дмитрия, что тот все еще не женат, похвастал: "А вот у меня уже четверо бегают" - и после паузы спросил:
- Ваше мнение о БАМе, Дмитрий Михайлович?
- Стройка важнейшая, не сравню, пожалуй, ни с Магниткой, ни с Днепрогэсом и даже с КамАЗом. Идее БАМа уже сто лет. Киркой и тачкой строить тогда, разумеется, не решились. Удивлен, что о БАМе говорят так мало. Ведь на Центральном участке уже уложены "серебряные" рельсы.
- На съезде комсомола будут говорить о БАМе во весь голос… Есть предложение: направить вас парторгом на важнейший участок БАМа. Лучшей кандидатуры не видим. У вас ведь диплом МИИТа. С ответом не спешите, все как следует продумайте.
- Я согласен, - ответил Дмитрий.
- Так сразу, Дмитрий Михайлович?..
- Я согласен, - повторил Дмитрий и поднялся. - Разрешите приступить к сдаче служебных дел.
Потом был съезд комсомола, и Дмитрия избрали его делегатом.
О БАМе говорили много.
Съезд принял такую резолюцию: "…Сооружение этой железной дороги - дело чести Ленинского комсомола, всей советской молодежи, продолжение славных традиций первостроителей Днепрогэса и Магнитки, покорителей целины, Ангары и Енисея…"
В дни съезда был сформирован и отправлен на важнейшие участки БАМа, в поселки Звездный, Дивный, Ардек, спецпоезд - Всесоюзный молодежно-комсомольский отряд из представителей всех союзных республик. Командиром отряда назначили Дмитрия Янакова. Вся страна слышала командирский рапорт со съездовской трибуны:
- Мы, посланцы комсомольских организаций Москвы, Ленинграда, всех союзных республик, выполнить важнейшее поручение партии готовы!
"Как там Каштан поживает?.." - разом смягчившись лицом, подумал Дмитрий. Он уважал этого смышленого, работящего парня, так рано познавшего цену куска хлеба. Занятый в райкоме с утра до ночи, Дмитрий написал ему за все время лишь два письма и сейчас чувствовал что-то вроде угрызения совести. "Но и Ванька хорош: шлет только поздравительные открытки к великим праздникам, - подумал он. - Впрочем, сибиряку легче избу срубить, чем письмо написать". О своем приезде в Дивный в суматохе сборов Каштану не сообщил.
Дверь хлопнула, и в штабной вагон стремительно вошла Люба. Она взяла микрофон, щелкнула тумблером и торжественно сказала:
- Товарищи! Прильните к окнам, посмотрите вниз. Мы проезжаем грандиозное творение рук человеческих - Братскую ГЭС. Ее возводили наши отцы и старшие братья. Два десятка лет назад на этом месте была дремучая тайга, а теперь утвердился современный город с многотысячным населением, известный каждому школьнику…
Поезд проходил по гребню плотины. Внизу на головокружительной глубине синела Ангара. На воде то там, то здесь появлялись белые буруны волн. Снующий в волнах прогулочный теплоход казался не больше сигаретной пачки, что лежала на столе перед Дмитрием. На излучине темнели две исполинские морщинистые скалы. Они как бы образовывали ворота, в которые врывалась обузданная человеком Ангара. Эти исполинские скалы-ворота были в несколько раз ниже бетонного тела плотины. А на берегах серебряной паутиной переплелись стальные конструкции ГЭС и виделся город Братск. Над одно- и двухэтажными, потемневшими от времени деревянными бараками высились стройные, как бы парящие над тайгою многоэтажные дома из бетона и стекла.
Оставив в Тайшете, на Западном участке БАМа, часть своего состава (им предстояло ехать до станции Лена, где начинался БАМ), спецпоезд имени Съезда комсомола под зелеными светофорами на бешеной скорости мчался на Дальний Восток.
И через несколько дней после съезда никому ранее не ведомый поселок на колесах Дивный стал известен всей стране. О Дивном в каждом номере на первой полосе писали центральные газеты, упоминали "Последние известия", по "Маяку". Из газет и по радио жители поселка знали, что к ним едет спецпоезд с ударным отрядом. Не успел поезд миновать Новосибирск, "Маяк" уже передавал: "Спецпоезд имени Съезда комсомола прибыл в сибирскую столицу. Жители города восторженно встретили посланцев Ленинского комсомола…" Спецпоезд приехал в Братск. Через час об этом событии слушали сообщение миллионы людей: "В Братске состоялся грандиозный митинг. Колонна из ста семидесяти бойцов ударного отряда во главе со знаменосцем маршировала по городу. Эти парни и девчата, цвет нашей молодежи, сегодня уедут на станцию Лена, откуда начнется великая магистраль…"
В Дивный прилетели корреспонденты "Правды", "Известий", "Труда"; "Комсомолка" организовала в поселке свой постоянный корпункт.
Ждали прибытия поезда. Ему оставалось пройти считанные сотни верст. Но прежде в Дивный прикатили товарные составы с открытыми платформами, на которых зеленели новенькие, с завода, цельнометаллические жилые вагончики на железных полозьях. Бочкообразные, цилиндрические, с электрообогревом, прихожей, кухней, умывальником, мягкими спальными полками, отделанные внутри красивым цветным пластиком, они были мечтой любого путейца. Их решили отдать ребятам из спецпоезда, а "старичков" пообещали переселить постепенно, по мере поступления новых вагончиков.
Тракторами и тягачами вагончики вытянули на просеку, прорубленную в тайге, поставили друг против друга, как избы в деревне. Название новой улицы оставили придумывать будущим жителям, бойцам отряда.
"Старички" радовались, что о Дивном заговорила вся страна. Радовался каждый по-своему. Семейные были довольны тем, что улучшится дело со снабжением стройки и они будут жить не в отслуживших свой век вагончиках, а в прекрасных сборно-разборных коттеджах (газеты сообщили, что первая партия таких коттеджей отправлена на БАМ Пермским домостроительным комбинатом).
Толька радовался, что в Дивном будет веселее, чем было до сих пор, потому что приезжает сразу столько молодежи. "Всегда интереснее работать на стройке, о которой все говорят" - так думали Каштан и Эрнест.
Спецпоезд миновал Улан-Удэ, Читу…
В Дивный он прибывал после обеда. Рабочие, служащие собрались возле старого тесного вокзальчика, ради гостей украшенного плакатами. Ждали. Платформы в Дивном не существовало вообще; марь, что тянулась вдоль железнодорожного полотна, закидали землей, посыпали щебнем. Неподалеку от вокзальчика высилась наспех сколоченная дощатая трибуна; там же находился духовой оркестр - бравые солдаты-пограничники.
Наконец по толпе эхом прокатилось:
- Едут! Едут!..
Сначала послышался приглушенный расстоянием дробный перестук колес, потом из-за сопки вынырнул литой лобастый локомотив с ярко-красной поперечной полосой. Перед поселком он резко осадил, как разгоряченный конь, и к вокзальчику подплыл медленно и важно. Каждый вагон перечеркнут, как подарочный шоколадный набор, алой лентой. Крупные буквы, написанные белилами: "МЫ - РОССИЯНЕ", "БАМ НАЧИНАЕТСЯ В ГОРЬКОМ", "МЫ - ИЗ ЛАТВИИ", "СОЛНЦЕ БАМу - ИЗ УЗБЕКИСТАНА", "А МЫ С ОДЕССЫ".
Под триумфальный марш оркестра пограничников бойцы выпрыгивали из вагонов, как на подбор рослые, атлетического телосложения, красивые, все в одинаковой форме. У каждого алел комсомольский значок на груди и чуть ли не у каждого - значок мастера спорта или разрядника. На куртках, со спины, выведено: "БАМ - АБХАЗИЯ" (рисунок: кедр и пальма), "БАМ - КАЗАХСТАН" (кедр и чинара), "БАМ - ГРУЗИЯ" (кедр и кипарис)…
- Стройся! - скомандовал Дмитрий.
Побросав рюкзаки и чемоданы, бойцы в считанные секунды вытянулись в колонну. Впереди - комиссар со знаменем в руке и командир. Оркестр пограничников грянул строевой марш, и колонна двинулась к трибуне. И прошли отлично и остановились четко. Почти все бойцы служили в армии и не понаслышке знали, что такое строевая подготовка.
Дмитрий шагнул к трибуне. Бывший десантник, он хотел отрапортовать по-военному сухо и официально, но, увидев стоявшего на трибуне начальника управления, с которым проработал на Березовой - Сыти не один год, перед могучими знаниями которого преклонялся, неожиданно для всех улыбнулся и негромко сказал:
- Иннокентий Кузьмич! Принимайте Всесоюзный Съездовский отряд. Ребята хорошие, не подведут.
Каштан узнал Дмитрия, когда колонна уже печатала шаг, и окликнуть его было неудобно. Увлекая за собою Эрнеста, он протиснулся сквозь толпу поближе к трибуне.
Дмитрий выступал перед микрофоном. Речь его не походила на те речи-призывы, которые обычно говорят на митингах, скорее она напоминала сжатый доклад специалиста. Сколько километров просеки предстоит прорубить на участке Дивный - Ардек. Сколько километров земполотна отсыпать. Какая техника прибудет в Дивный в самое ближайшее время. Какие новшества разработаны НИИ транспортного строительства для железной дороги в условиях вечной мерзлоты.
- Дорога в некоторой степени уникальна, - говорил он, - она расположена в зоне вечной мерзлоты. Намечен ряд экспериментов. Вот один из них, на мой взгляд самый интересный: на всем участке трассы впервые в СССР смонтируют металлические гофрированные трубы для пропуска воды под земполотном. По своим свойствам гофрированные трубы не уступают широко применяемым у нас в стране железобетонным, а трудоемкость их сборки, укладки, транспортировки снижается в несколько раз. - После короткой паузы, оглядев колонну, Дмитрий сказал: - Стройка всенародная, это верно. Стоит только посмотреть на наш Всесоюзный отряд, чтобы убедиться в этом. Вот я вижу русского и латыша, узбека и казаха, украинца и грузина… Но, пожалуй, неверно полагать, что БАМ имеет только всесоюзное значение. Он имеет всемирное значение. Не говоря уже о социалистических странах, в строительстве БАМа кровно заинтересованы страны капиталистические. На взаимовыгодных условиях уже подписан и скоро вступит в действие договор с Японией. Японцы обязались снабдить нас своей техникой и построить на одном из участков четыреста километров железнодорожного полотна, за что мы им предоставляем возможность в течение ряда лет эксплуатировать месторождения высококачественного каменного угля Южной Якутии. Уже в пути мощные и надежные самосвалы из ФРГ - "магирусы", а наш газ потечет в квартиры западных немцев. Таким образом, смею утверждать, БАМ служит делу мира во всем мире.
Когда Дмитрий закончил, Каштан, стоявший под трибуной, не выдержал и окликнул:
- Дима!..
Командиру отряда надо бы стоять на трибуне до конца митинга, но Дмитрий пригнулся и спрыгнул на землю. Они обнялись.
- Вымахал, черт, не узнать!.. Как в институте дела?
- Порядок. И ты изменился сильно… Кем к нам?
- Парторгом.
Каштан смутился. Ему стало неловко, что он окликнул Дмитрия, как мальчишку. Дмитрий, однако, не находил в этом ничего неудобного. Ткнув кулаком бригадира, обиженно спросил:
- Что ж ни одного толкового письмеца не кинул?
- Да так, время всегда в обрез…
Было у Каштана для такого письма время, не раз в мыслях писал его. Но не написал и не отправил: знал, что за должность у Дмитрия в Москве, понимал, как он занят.
- Мой товарищ, - представил Эрнеста Каштан.
Дмитрий и Эрнест не знали друг друга: Аршавский приехал на Березовую - Сыть, когда Янаков был уже в Москве.
Они пожали друг другу руки.
- Кто такая? Прослушал, - спросил Дмитрия Каштан, глядя на выступавшую девушку с энергичным взглядом и рассыпанными по плечам соломенными волосами, туго схваченными на затылке красной шелковой лентой.
- Любаша, наш комиссар, - ответил Дмитрий. - Перед отъездом диплом педагогического вуза получила. В школе рабочей молодежи математику преподавать будет… Что, хороша?
- Краля, что и говорить, - признался Каштан. - Да не с лица, однако, воду пить. Так у нас на деревне говорят.
- Красива, - подтвердил Эрнест. - Прямо-таки античная, классическая красота…
- Вдобавок умна. Довольно редкое сочетание, - улыбнулся Дмитрий. - Но предупреждаю сразу: с шурами-мурами к ней лучше не подступайтесь. Укусить может.
- Небось царевича своего на западе оставила, - предположил Каштан. - Разве такие в девках засиживаются?.. Ну, будет. Ровно кумушки разошлись, язык-то без костей.
Люба заверила начальника управления, что ни один боец Всесоюзного отряда не уедет, пока не будет построен БАМ…
Потом неожиданно кратко выступил Гроза.
- Магистраль наша, дорогая ты моя комиссарша, будет строиться не год и не два, а больше десяти лет, - обращаясь как бы к одной Любе, сказал он. - Так что твоего заверения не надо: не каждого хватит на такой срок. Устанете вы - вас подменят другие. А вот если Всесоюзный отряд в полном составе в Ардек через пару лет придет, "серебряные рельсы" там уложит, - честь вам и хвала. Тогда считайте, что долг свой комсомольский сполна отдали… - Иннокентий Кузьмич помолчал, окинул взглядом четкую колонну и заключил: - Добро пожаловать, ребята, спасибо за помощь вашу.
- Ну, не чудо ли старикан? - сказал Дмитрий Каштану и Эрнесту. - "Добро пожаловать" - все! Зачем говорить, когда и так все ясно?.. Как-то в старой кинохронике видел выступление Калинина перед строителями. Взошел на трибуну и сказал единственное слово: "Нажмем!" - а прозвучало оно сильнее самой пламенной речи…
С вещами колонна тронулась к зеленым вагончикам, что притулились в таежном коридоре. На вагонных окнах играли солнечные зайчики.
Люба вдруг забежала вперед, легко вскочила на пень и энергично подняла руку.
- Товарищи! - крикнула она. - Оказывается, наша улица еще не имеет названия. Прежде чем войти в нее, давайте придумаем название.
Галдеж, шум…
- Крещатик! - закричали украинцы.
- Ташкентская! - закричали узбеки.
- Рижская!
- Фрунзенская!
На пень - импровизированную трибуну - вскочил разбитной парень, из-под ворота зеленой форменной куртки у него выглядывал треугольник тельняшки. Лицо у парня было хитроватое, продувное.
- Вы просто меня удивляете, граждане и гражданочки! - с чувством сказал он. - За что идет спор?.. На минуту забудьте свои национальные чувства, и вы вспомните, что есть на Черном море город Одесса, а в городе том имеется улица с неповторимым названием, волнующим сердце и слух, как музыка великих композиторов, - Дерибасовская. Даешь название нашей улице - Дерибасовская!! - громко заключил одессит и для пущей убедительности ударил себя кулаком в грудь.
Захохотали.