- У нас осталась водка? Страшно голова трещит, - увидев Фирсова, сухо поклонился: - Капитан Омарбеков.
Одутловатое, с нездоровым оттенком лицо офицера было неприятно.
Разговор не клеился. Штабные заметно чуждались Фирсова, и Андрей, выпив чашку чаю, накинув шинель, вышел.
На окраине улицы горели костры, Андрей побрел к ним.
Отблески пламени освещали усталые, давно не бритые лица солдат. Увидев "прапора", солдаты неохотно подвинулись, уступая место.
Фирсов раскрыл портсигар.
- Закуривайте!
Заскорузлые пальцы солдат мяли тонкие папиросы, рассыпая табак.
- Закурите лучше нашего, зауральского, - вытаскивая кисет, улыбнулся один и стал свертывать цигарку.
- Ты из Зауралья? - живо спросил Андрей и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Значит, земляки?
- А вы откуда?
- Из Марамыша, - ответил Фирсов.
- И впрямь земляк, - обрадованно заговорил солдат. - Мы горянские, - продолжал он. - Нас здесь несколько-человек: Епифан Батурин, Осип Подкорытов и я. Слышь, Епифан, - обратился он к одному из солдат, - господин прапорщик, оказывается, из Марамыша.
Лежавший возле костра рослый солдат в серой шинели, доходившей ему едва до колен, поднял глаза на Андрея.
- Я вас знаю, - произнес он не спеша. - Мы с вами встречались у Григория Ивановича Русакова. Не помните?
- Вы сын ямщика Батурина? - спросил радостно Андрей.
- Да, - ответил Епиха и, свертывая цигарку, продолжал, не скрывая усмешки: - Родителя вашего тоже знаем. Праведной жизни человек.
- За отцовские дела я не ответчик, - резко ответил Фирсов.
- Правильно, отец сам по себе, сын сам по себе, - вмешался в беседу первый солдат и, стараясь загладить неприятный разговор, спросил: - Что из дому пишут?
- От отца писем не получаю и сам не пишу, - ответил Андрей и, помолчав, спросил в свою очередь: - А вам что пишут?
- Нужда заела, последнюю корову со двора свели, - безнадежно махнул рукой солдат. - Теперь там Тегерсены хозяйничают, - продолжал он. - Заводчик Балакшин кооперативное товарищество организует, а кто в правлении сидит? Поп да богатые мужики. Вот тебе и товарищество. Это товарищество овец с волками, - рассказчик сплюнул на огонь. - В единении - сила, - произнес он с насмешкой. - Тит Титыч жмет руку Ваньке безлошадному. Картина! - и тут же крикнул проходившему мимо здоровяку: - Оська, зайди!
Когда тот подошел, значительно сообщил: - Знаешь, кто наш господин прапорщик? Брат Сергея Фирсова. Родной брат!
Тревожно стало на сердце Андрея от мрачного взгляда Осипа. Не поняв его, Фирсов подумал: "Велика же ненависть к богатству моей семьи!"
…Рота, куда Фирсов был назначен взводным командиром, несколько дней подряд отбивала яростные атаки неприятеля. Сила артиллерийского огня нарастала.
Омарбекова не было видно. Связавшись по телефону со штабом полка, Андрей получил приказ контратаковать неприятеля на своем участке.
Над окопами взвилась ракета - сигнал к контратаке. Андрей выскочил из траншеи:
- Ура!
- А-а-а, - разнеслось по полю. Солдаты кинулись навстречу врагу.
Фирсов смешался с ними, выпустив из пистолета все пули, с силой ударил рукояткой здоровенного немца и, подняв винтовку упавшего, обрушился ею на врагов. Рядом с ним дрался Епифан Батурин, недалеко, пробивая путь штыком, упорно шел вперед Осип Подкорытов.
Обычно добродушное лицо Епифана было искажено злобой. Казалось, несокрушимая сила влекла его в гущу врага. Разгоряченный боем, он яростно пробивался через вражеские ряды к знамени. Плечом к плечу шли остальные солдаты. Левая щека Осипа была рассечена, но он не чувствовал боли, яростно работал штыком, не отставая от Батурина.
Фирсов отбивался шашкой от наседавших на него врагов. Если бы не подбежал Осип, Андрею пришлось бы плохо. Солдат прикладом свалил ближайшего немца. Остальные попятились.
Из маленького, чудом уцелевшего леска выскочила конная сотня оренбургских казаков и кинулась наперерез вражеским уланам. Свалка продолжалась вокруг неприятельского знамени. Рослый Епифан, точно таран, пробивался к плотной группе врагов, окруживших знамя; от винтовки его остался один ствол. Приклад был сломан, коробка разбита, и штык стал не нужен. Верхняя губа Батурина рассечена, и кровь залила подбородок.
Стоявшая в резерве вторая сотня оренбургских казаков решила исход контратаки.
Возвращаясь в свой блиндаж, Андрей заметил прижавшегося к брустверу человека. Приглядевшись к тощей фигуре, узнал батальонного командира Омарбекова.
Чувство отвращения охватило Фирсова. Сделав вид, что ищет что-то под ногами, Андрей наклонился, не громко, но внятно произнес:
- Трус!
Омарбеков съежился, точно от удара, и умоляюще произнес:
- Ради бога, не предавайте гласности.
Андрей круто повернулся от батальонного и поспешно зашагал по окопу.
В блиндаже Андрей повалился на постель; однако, заслышав чьи-то шаги, приподнялся. Вошел вестовой.
- Вас вызывают в штаб полка.
- Иду, - Андрей неохотно поднялся, отправился в штаб. Увидев Фирсова, Омарбеков отвернулся.
Командир полка фон Дитрих, полный седеющий мужчина, казалось, весь был поглощен изучением полевой карты.
- Прапорщик Фирсов прибыл по вашему вызову.
Фон Дитрих поднял глаза от карты.
- Из батальона капитана Омарбекова?
- Так точно.
- Сегодня я представляю вас к получению звания подпоручика и к георгиевскому кресту второй степени. А сейчас, - фон Дитрих повернул надменное лицо к адъютанту, - приготовьте приказ о временном назначении Фирсова командиром второй роты вместо убитого в бою подпоручика.
К Фирсову подошел Омарбеков и заискивающе произнес:
- Поздравляю с наградой.
Андрей, не скрывая отвращения, посмотрел на командира. Пробормотав что-то невнятное, Омарбеков отошел.
Зима. Маленькая галицийская деревушка, где была расквартирована часть фон Дитриха, утонула в глубоких сугробах.
Первую весть о Февральской революции принес Епиха. Ворвавшись в избу, точно ураган, он еще с порога крикнул:
- Николашку убрали! Сейчас вестовой прискакал из штаба корпуса, рассказывал…
Фирсов поспешно оделся и, пристегнув кобуру револьвера, торопливо зашагал вместе с Епихой к штабу.
- Подожди здесь, - шепнул он.
Батурин, не выпуская винтовки из рук, остался в сенях.
Омарбеков уныло сидел в углу, недалеко от него два-три молодых офицера обсуждали вполголоса манифест об отречении царя от престола.
- Поздравляю, - увидев Андрея, произнес сквозь зубы фон Дитрих. - Император Николай уже не правит Россией, - полковник скривил губы. - Зная ваш авторитет среди солдат, надеюсь на совместные усилия по укреплению дисциплины нижних чинов. Война должна быть доведена до победного конца!
- Я придерживаюсь другого мнения, - сухо ответил Андрей.
- А именно? - фон Дитрих вперил в него глаза.
- Война не популярна среди нижних чинов. Солдаты устали и стремятся домой.
- А вы? - Полковник резко поднялся из-за стола.
Омарбеков испуганно икнул и тревожно завертел головой.
- А вы? - Лицо фон Дитриха побагровело. Не сдерживая бешенства, он в исступлении заорал: - Большевик! Пораженец!
- Да, большевик, - четко сказал Андрей.
Фон Дитрих выхватил револьвер, но, увидев ощетинившийся штык вбежавшего Епихи, отпрянул.
На деревенской улице стихийно возник митинг.
Андрей взобрался на табурет и, оглядев солдат, громко произнес:
- Товарищи! Иго царизма пало. Но до полной победы революции далеко. У власти стоит буржуазия. Каждый из нас должен подумать, идти ли ему в ногу с кулаком и помещиком, или следовать за большевистской партией в борьбе за мир, за свободу, за землю! Других путей нет. Я уверен, что крестьяне и рабочие, одетые в солдатские шинели, пойдут единственно правильным путем. Сегодня мы должны избрать представителей в полковой комитет. Да здравствует нерушимый союз рабочих и крестьян! Все под красное знамя революции!
На митинге по предложению Епифана Батурина в полковой комитет были избраны Андрей Фирсов, Федор Осколков, бывший грузчик Новороссийского порта, и несколько солдат из соседних рот.
Однажды Андрей заметил небольшую группу австрийских солдат, которые вышли из своих окопов, направляясь в сторону его участка.
Расстояние между окопами небольшое, ясно слышались голоса:
- Русс! Камрад!
Австрийцы шли без оружия, продолжая кричать:
- Русс, русс, камрад!
Они спустились в русские окопы, и, оживленно переговариваясь на своем языке, начали совать в руки солдат папиросы и консервы.
Увидев офицера, на миг замолкли.
- Русс, камрад, - осмелев, один из них раскрыл перед Фирсовым портсигар.
Андрей взял папиросу. Большинство австрийцев - из Закарпатья. В роте Фирсова находилось несколько украинцев. Те и другие плохо понимали друг друга, подкрепляли слова оживленной жестикуляцией. Вечером большая группа солдат во главе с Батуриным пошла в австрийские окопы и вернулась поздно.
Перед утром Епиха влез в блиндаж Фирсова и, боясь потревожить командира, тихо улегся рядом.
Первым проснулся Андрей и, поглядев на безмятежно храпевшего Батурина, улыбнулся: "Спит после гостебы".
Братание началось и в других ротах. Фон Дитрих вызвал к себе Фирсова.
- Приказываю прекратить братание с неприятельскими солдатами. Открывать по ним огонь, не жалея патронов. Вы меня поняли, господин подпоручик?
- Понял. Но это невозможно, - ответил Андрей невозмутимо.
- Почему? - сдерживая себя, спросил полковник.
- Братание солдат принимает массовый характер и идет по всему фронту. Вы, очевидно, об этом знаете, - сказал раздельно Фирсов.
Офицеры, находившиеся в халупе, насторожились.
- Не рассуждать! - фон Дитрих стукнул кулаком по столу.
- Прошу не кричать. Я вам не денщик, - круто повернувшись, Андрей вышел из штаба полка.
В крупных городах России начались забастовки. На фронте отдельные части отказались идти в наступление, и фон Дитрих, зная, что снятие Фирсова, за которого стояли солдаты, в данной обстановке невозможно, ограничился строгим выговором.
Андрей вернулся в блиндаж.
Епиха разжигал железную печурку, сырые дрова горели плохо, и он ворчал:
- Надоело вшей кормить в окопах. Скоро ли это кончится?
- Скоро, Батурин, скоро, - отозвался из угла сидевший на корточках Осколков.
- Скоро конец войне, - повторил Осколков и, повернув лицо к Андрею, спросил: - Ребят вызывать в блиндаж?
- Нет, сегодня не нужно, пускай отдыхают, - ответил тот. За последнее время вокруг Андрея стали группироваться революционно настроенные солдаты. Андрей радовался, что в полку положено начало крепкому ядру большевистской организации.
Через несколько дней после митинга ненадежный полк по настоянию фон Дитриха отвели в глубокий тыл, в район Пскова. Андрей Фирсов, как представитель солдатского комитета, находился в штабе полка.
ГЛАВА 27
Весть о свержении самодержавия дошла до Марамыша в первых числах марта 1917 года. К Никите Захаровичу примчался с заимки перепуганный Толстопятов.
Наспех привязав взмыленного жеребца, быстро поднялся наверх. Никита уже знал от сына историю со свиньей и не мог сейчас скрыть брезгливости. Нехотя подал руку и торопливо вытер ее.
- Осиротели, - овечьи глаза Дорофея были влажны. Вынув из кармана клетчатый платок, он оглушительно высморкался и, сложив руки на животе, с надеждой посмотрел на Фирсова. - Как таперича быть?
Никита по привычке забегал по комнате, полы его частобора развевались.
- Худо, Дорофей Павлович, худо. Сам не знаю, что делать. - Круто остановившись перед гостем, он заявил: - Остается, пожалуй, одно - надеяться на бога и добрых людей, - помолчав, добавил: - На днях говорил мне один человек, что господин Родзянко взял в руки власть. Сказывают, из наших, - Никита понизил голос до шепота. - Еще появился какой-то Керенский из присяжных. Может, наладится с властью-то.
- Дай, господь, - облегченно вздохнул Дорофей, - а я, признаться, оробел. Сам посуди, - как бы оправдывая себя, заговорил он, - пришли позавчера ко мне на двор эти самые голоштанники из переселенцев, давай поносить разными словами, Дашкинова парнишку припомнили, что свинья съела. "Конец, говорят, тебе будет скоро, толстопузый". Это мне-то, значит. Ну, я не утерпел. Сгреб централку - и на них. Всех, говорю, перестреляю! Пристав спасибо скажет. А они, слышь, сгрудились да к крыльцу. "Твоего пристава вместе со стражниками в прорубь пора, - кричат. - И тебя заодно!" На ступеньки поднялись. Что делать? Кругом степь, людей добрых нет. Я, значит, в избу, дверь на крючок. Покричали, покричали, да и разошлись. Старуху мою насмерть перепугали, а Феоньюшка, дочка моя слабоумная, в голбец залезла, втапор так и выманить не мог.
- Смириться надо, - ответил Никита, - на первых порах поблажку дать: скажем, насчет хлеба. В долг отпусти. А придет время, - глаза Никиты расширились, - так давнем, что кровь брызнет! - Фирсов развел узловатые пальцы рук и, сжав их, приблизился к Дорофею.
- Земли надо? Дадим, не поскупимся - по три аршина на каждого, - прошептал он зловеще, взглянув на киот, перекрестился.
- Страдал господь, когда шел на голгофу. Так, должно, и нам придется. Как у тебя с хлебом? - неожиданно спросил он Дорофея.
- Тысяч шесть наскребется, - притворно вздохнул Толстопятов.
- Вот что, Дорофей Павлович, держать его тебе опасно. Того и гляди разнесут амбары. Продай мне.
- Можно, пожалуй, - согласился тот. - Как думаешь рассчитываться? - спросил он осторожно.
- Не сумлевайся. Миропомазанник ушел, да деньги остались.
- И то правда, - согласился Толстопятов.
Заключив сделку, довольный Дорофей утром выехал из города. Проезжая казахское стойбище, неожиданно встретил Бекмурзу.
Тот торопливо подгонял серого иноходца. Увидев Дорофея, круто осадил коня, закивал головой:
- Селям!
- Здорово, Бекмурза. - Толстопятов придержал лошадь. - Далеко бог несет?
- Марамыш, Сережка едем, толковать мало-мало надо.
- А што за притча?
- Сарь-то Миколай свой юрта бросал, как тапирь быть ?
- А тебе не все ли равно? Николай-то ведь русский царь, а не киргизский, - ухмыльнулся Дорофей.
- Вот чудной-та. Сарь-та каталажка имел, казак имел, Джатак мой лошадь тащил, стражник мало-мало нагайкой его стегал. А тапирь как?
- И теперь дуй этих нищих в хвост и в гриву. - Дорофей, свесив ноги из кошевки, продолжал: - Царя нет, да порядки прежние остались.
- Вот это латна.
Друзья расстались.
Никодим отречение царя встретил без радости.
- Осталась земля русская без хозяина, церковь православная без опоры, - жаловался он Сергею.
Молодой Фирсов был ко всему равнодушен.
- Провались все в тартарары, - махнул он рукой.
- Как это понять? - Никодим внимательно посмотрел на молодого хозяина.
- Очень просто, - ответил тот. - Политика мне не нужна. Лишь бы дело не страдало, а на остальное наплевать.
ГЛАВА 28
Митинг устраивали местные меньшевики. К Народному дому стекался народ. Кожевники с Анохинского завода, пимокаты, горянские мужики во главе с Елизаром Батуриным. Из Заречья на городскую площадь пришли фронтовики. Люди теснились в проходе, у входных дверей. Стоял неумолкаемый гул голосов. В первых рядах партера были видны форменные фуражки гимназистов, модные шляпки дам, красные бантики приказчиков и мундиры служащих казначейства.
На сцене, за длинным столом, сидела группа меньшевиков во главе с Кукарским. Тот играл тонкой золотой цепочкой, которая болталась на модном жилете. Русаков подумал: "Главный краснобай… Послушаем, о чем будет петь".
Потрясая кулаком, Кукарский патетически восклицал:
- Граждане великой неделимой России, власть узурпатора пала! Мы, - оратор разжал пальцы, на них сверкнули золотые кольца, - от имени трудящихся города требуем передать всю полноту власти Временному правительству! Мы говорим, что только истинно русские люди, желающие довести войну до победного конца, могут управлять страной! Да здравствует обновленная Россия! Да здравствует Учредительное собрание, которое определит судьбу родины и выполнит священную миссию, возложенную на нас союзниками!
Гимназисты и приказчики аплодировали стоя, дамы от волнения сморкались в надушенные платочки.
- Долой с трибуны! - выкрикнул один из фронтовиков.
- В прорубь их!
- Долой! - настойчиво закричали из разных углов зала. Под сводами Народного дома раздался четкий голос Русакова:
- Да здравствует социалистическая революция! Да здравствует партия большевиков!
Кукарский, пытаясь что-то сказать, размахивал руками и, навалившись туловищем на барьер трибуны, в исступлении кричал:
- Граждане, граждане!
В ответ раздался оглушительный свист, улюлюканье, и адвокат безнадежно махнул рукой. Русаков поднялся к трибуне. Лицо его было спокойно. Шум в партере и на галерке затих.
- То, что говорил сейчас адвокат, - это призыв к старому ярму помещиков и капиталистов, - начал он. - Трудовой народ никогда не пойдет за вами, - оратор повернулся к группе меньшевиков и повторил с силой: - Никогда!
В напряженной тишине уверенно звучал голос Русакова:
- Рабочие и крестьяне знают, что их дорога, их путь к счастью - только с большевиками.
- Правильно! - радостно поддержал кто-то из группы фронтовиков.
- Режь правду-матушку, - гаркнул бородатый кожевник и, работая локтями, стал приближаться к Русакову.
На него зашикали:
- Тише ты, медведь, куда прешь?
- Любо, ребята, говорит, - лицо бородача расплылось в улыбке.
- И нам любо, однако не лезем, - резонно заметил Елизар.
- Нас опять хотят ввергнуть в кабалу к Фирсовым, Широковым и другим толстосумам. Этому не бывать! - Русаков энергично взмахнул рукой. - Пускай не путаются у наших ног разные господа Кукарские и прочая нечисть, обреченная историей на свалку!
Казалось, толпа вот-вот сдвинется с места и сметет жалкую кучку меньшевиков, сидевших на сцене. Русаков повернул гневное лицо к Кукарскому:
- Вы поняли меня, господин адвокат?
Тот съежился, точно от удара. Постучал карандашом о стол.
- Вы нарушаете регламент.
- К черту ваш регламент! - послышалось с галерки.
- Дуй их, Русаков!
- О каких истинно русских людях вы говорите? - не отрывая глаз от лица Кукарского, продолжал Русаков. - О князе Львове, которого царь метил в премьер-министры? О Гучкове, Милюкове и Рябушинском - российских капиталистах и помещиках. Об эсерах? О Керенском, подлом лакее буржуазии? Да, они нужны вам, но скоро наступит час, когда беднота вас сметет.
Русаков повернулся лицом к народу.
- Товарищи! Марамышский комитет партии большевиков поручил мне открыть митинг на площади. Все, кому дороги завоевания революции, за мной! - Григорий Иванович спрыгнул со сцены в партер.
Толпа хлынула за Русаковым.
В дверях образовался затор. Каждому хотелось скорее попасть на площадь.
Кто-то догадался вынести из Народного дома скамейку. Поднявшись на нее, Русаков обвел взглядом толпу.