* * *
Шкида переехала с треском. Едва трамвайные платформы остановились у дома и ребята начали разгрузку, уличная шпана окружила их.
- Эге-ге! Приютские крысы приехали.
- Крысы приехали!
- Эй вы, голодные! Крысенята!..
Воробей возмутился и подскочил к одному, особенно старавшемуся.
- Как ты сказал, стерва? Повтори!
Тот усмехнулся и, заложив руки в карманы, поглядел в сторону своих.
- А вот как сказал, так и сказал.
- А ну, повтори!
- Голодные крысы!
В следующее мгновение кулак Воробья беззвучно прилип к носу противника. Брызнула кровь.
- А-а-а! Наших бить!
Шпана смяла Воробья, но подоспела выручка. Шкидцев было больше. Они замкнули круг, и началась драка. Шпана сразу же оказалась в невыгодном положении. Их окружили плотной стеной. Сперва они бились отчаянно храбро, но скоро из десятка храбрецов половина лежала, а вторая половина уже не дралась, а только заслонялась руками от сыпавшихся ударов.
- О-ой! Больно!
- Хватит!
- Не бейте!
Шкида уже не слышала стонов. Она рассвирепела, и десятки рук по-прежнему без жалости опускались на головы врагов.
Побоище прекратил Викниксор. Увидев из окна, что питомцы его дерутся, он выскочил, взбешенный, на улицу, однако при виде его шкидцы брызнули во все стороны, оставив на поле битвы лишь избитых противников и Воробья, который был здорово помят и даже не в силах был убежать.
Это событие имело свои последствия. Едва шкидцы устроились и расставили в здании мебель, как получился приказ заведующего: "Никого гулять не выпускать". Ребята приуныли, пробовали протестовать, но приказ отменен не был. А на следующий день законодательство республики Шкид обогатилось двумя новыми параграфами.
В этот день состоялось общее собрание, на которое Викниксор явился с огромной толстой книгой в руках.
Притихшая аудитория с испуганным видом уставилась на эту глыбу в черном коленкоровом переплете, а заведующий поднял книгу над головой, открыл ее и показал всем первый лист, на котором акварельными красками было четко выведено:
ЛЕТОПИСЬ ШКОЛЫ
ИМЕНИ ДОСТОЕВСКОГО
- Ребята, - торжественно начал Викниксор. - Отныне у нас будет школьная "Летопись". Сюда будут записываться замечания воспитанникам, все ваши проступки будут отмечаться здесь, в этой книге. Все провинности, все безобразия воспитанников будут на учете у педагогов; по книге мы будем судить о вашем поведении. Бойтесь попасть в "Летопись", это позорная книга, и нам неприятно будет открывать ее лишний раз. Однако сегодня же при вас я вынужден сделать первую запись.
Викниксор достал карандаш и, отчетливо произнося вслух каждое слово, записал на чистом, девственном листе:
"Черных уличен в попытке присвоить казенные краски".
Ребята притихли, и все взоры обратились на Янкеля. А Янкель опустил глаза, не зная, огорчаться ему или радоваться, что его имя первым попало в этот исторический документ.
Возражать Викниксору он не мог. Накануне, когда переносили вещи, Гришка с особенным рвением таскал по лестнице тюки с одеялами и подушками, связки книг, посуду и другое школьное имущество. В коридоре, у входа в учительскую, один из пакетов развязался и оттуда выпали два начатых тюбика краски. Будь это что-нибудь другое - может быть, Янкель и задумался бы, но перед этим соблазном его сердце художника устоять не могло. Он сунул тюбики в карман и в тот же миг услыхал над головой голос Викниксора.
- Что у тебя в кармане, Черных?
Янкелю ничего не оставалось делать, как извлечь из кармана злополучные тюбики.
Викниксор взял тюбики, брезгливо посмотрел на Черных и сказал:
- Неужели ты, каналья, успел забыть, что тебя только что простили и что тебе угрожал перевод в реформаторий?!
- Они сами упали, Виктор Николаевич, - пролепетал Янкель.
- Упали в карман?
Викниксор приказал Янкелю немедленно отправляться в класс. Просить извинения на этот раз Янкель и не пытался. Никому не сказав о случившемся, он прошел в класс и весь вечер пребывал в самом ужасном унынии. Но вот миновала томительная бессонная ночь, наступил следующий день, и Янкель начал понемногу успокаиваться: может быть, Викниксор в суматохе забыл о нем? Оказалось, однако, что Викниксор не забыл. И теперь Янкель сидел под устремленными на него взглядами ребят и думал, что отделался он, пожалуй, дешево.
А Викниксор записью в "Летопись" не ограничился. Расхаживая по столовой с толстенной книгой в руках, он, чтобы внушить трепет и уважение к этой книге, растолковывал воспитанникам смысл и значение только что сделанного замечания.
- Вот я записал Черных, ребята: Черных хотел присвоить краски. Эта запись останется в "Летописи" навсегда. Кто знает, может быть, когда-нибудь впоследствии Черных сделается знаменитым художником. И вот он будет сидеть в кругу своих знакомых и почитателей, и вдруг появится "Летопись". Кто-нибудь откроет ее и прочтет: "Черных уличен в попытке присвоить казенные краски". Тогда все отшатнутся от него, ему скажут: "Ты вор - тебе нет места среди честных людей".
Викниксор вдохновляется, но, вдруг вспомнив что-то, оставляет бедного Янкеля в покое и говорит:
- Да, ребята, я отвлекся. Кроме "Летописи", у нас вводятся также и разряды. Вы хотите знать, что это такое? Это, так сказать, мерка вашего поведения. Разрядов у нас будет пять. В первом разряде будут числиться те ученики, которые в течение месяца не получат ни одного замечания в "Летописи". Перворазрядник - это примерный воспитанник, образец, на который все мы должны равняться. Он будет среди прочих в положении привилегированном. Перворазрядники беспрепятственно пользуются установленным отпуском, в вакационные часы они свободно ходят на прогулку, перворазрядники в первую очередь ходят в театры и в кинематограф, получают лучшее белье, обувь и одежду.
- Аристократия, одним словом, - с ехидным смешком выкрикнул с места Япошка.
- Да, если хочешь - это аристократия. Но аристократия не по крови, не наследственная, не паразитическая, а получившая свои привилегии по заслугам, добившаяся их честным трудом и примерным поведением. Желаю тебе, кстати, Еонин, стать когда-нибудь таким аристократом.
- Где уж нам уж, - деликатно ухмыльнулся Японец.
- Теперь выясним, что такое второй разряд, - продолжал Викниксор. - Второй разряд - это ученики, не получившие замечания в течение недели. Второй разряд тоже пользуется правом свободных прогулок и отпусков, все же остальное он получает во вторую очередь, после перворазрядников. Для того чтобы попасть в первый разряд, нужно месяц пробыть во втором без замечания. Третий разряд - это середняки, ребята, получившие одно или два не очень серьезных замечания, но третий разряд уже лишается права свободных прогулок, третьеразрядники ходят только в отпуск. Из третьего разряда во второй воспитанник переводится в том случае, если в течение недели у него не было замечаний, если же есть хоть одно замечание, он по-прежнему остается в третьем.
Шкидцы сидели придавленные и ошарашенные. Они не знали, что эта громоздкая на первый взгляд система очень скоро войдет в их повседневный быт и станет понятной каждому из них - от первоклассника до "старичка".
А Викниксор продолжал растолковывать новый шкидский "табель о рангах";
- Теперь дальше. Все, кто получил свыше трех замечаний за неделю, попадают в штрафной разряд - четвертый - и на неделю лишаются отпусков и прогулок. Но… - Викниксор многозначительно поднял брови. - Но если за неделю пребывания в штрафном, четвертом разряде воспитанник не получит ни одного замечания, он снова поднимается в третий. Понятно?
- Понятно, - отозвались не очень дружные голоса.
- А пятый? - спросил кто-то.
- Да, ребята, - сказал Викниксор, и брови его снова поползли вверх. - Остается пятый разряд. Пятый разряд - это особый разряд. В него попадают воры и хулиганы. Кто проворуется, того мы не только лишаем на месяц отпусков и прогулок, мы изолируем его от остальных воспитанников, а в тетрадях его будет стоять буква "В".
Янкель похолодел. Безобидное замечание в "Летописи" вдруг сразу приобрело страшный, угрожающий смысл. Он плохо слышал, о чем говорил Викниксор дальше. А тот говорил много и долго. Между прочим, он объявил, что, кроме общих собраний, в школе учреждаются еще и еженедельные классные, на которых воспитатели в присутствии учеников будут производить пересортировку в разрядах. Тут же были установлены дни - особые для каждого класса, - когда должна происходить эта пересортировка.
И вот в ближайшую пятницу в четвертом отделении состоялось собрание, на котором отделенный воспитатель Алникпоп объявил, кто в какой разряд попадет. Большинство, не успевшее еще заработать замечаний, оказалось во втором разряде. В списке третьеразрядников числились Янкель и Воробей. В четвертый разряд попал Япошка, умудрившийся за неделю получить пять замечаний, и все "за дерзость и грубость". Тут же на собрании он заработал новое замечание, так как публично назвал новую викниксоровскую систему "халдейскими штучками".
Янкель, к удивлению товарищей, ликовал. Зато рвал на себе волосы от обиды и негодования бедный Воробышек, получивший единственное замечание "за драку на улице", за ту самую драку, в которой он и без того потерпел самый большой урон.
Остальные ждали, что будет дальше, куда понесет их судьба и собственное поведение: наверх или вниз?
С "Летописью" - зоркой, как часовой, - начала свой новый учебный год Шкида.
Лето прошло…
Кауфман фон Офенбах
Шкида на досуге. - Барон в полупердончике. - Воспоминания бывшего кадета. - О Николае Втором и просвирке с маслом. - Кауфман. - Держиморда, любящий кошек.
В классе четвертого отделения слабо мерцают угольные лампочки… Но стенам прыгают серые бесформенные тени.
У раскаленной печки сидят Мамочка, Янкель и Цыган. Они вполголоса разговаривают и, по очереди затягиваясь папиросным окурком, пускают дым в узкое жерло топки.
Пламя топящейся печки бросает на их лица красный заревой отсвет.
Остальные шкидцы разбрелись по разным углам класса; обладающие хорошим зрением читают, другие бузят - возятся, третьи, прикрывшись досками парт, дуются в очко. Горбушка играет с Воробьем в шахматы, получает мат за матом и по неопытности не ведает, что Воробей его надувает.
Данилов и Ворона, усевшись на пол у классной доски, нашли игру, более для себя интересную - "ножички", - бросают по очереди перочинный нож.
- С ладошки! - кричит Ворона и подбрасывает нож.
Нож впивается в зашарпанную доску пола.
Потом бросает Данилов. У него - промах.
- С мизинчика! - снова кричит Ворона и опять вбивает нож.
Сделав несколько удачных бросков, он разницу прощелкивает Данилову по лбу крепкими, звонкими щелчками. Широкоплечий Данилов, нагнув голову, тупо смотрит в пол, при каждом щелчке вздрагивает и моргает.
В классе не шумно, но и не тихо, - голоса сливаются в неровный гул…
Заходит воспитатель… Он нюхает воздух, замечает дым и спрашивает:
- Кто курил?
Никто не отвечает.
- Класс будет записан, - объявляет халдей и выходит.
После его ухода игры прекращаются, все начинают скулить на тройку, сидящую у печки. Те в свою очередь огрызаются на играющих в очко.
Золотушный камчадал Соколов, по кличке Пьер, кончив чтение, подходит к играющим в шахматы и начинает приставать к Воробью.
- Уйди, - говорит Воробей.
- Никак нет-с, - отвечает Пьер.
- В зубы дам.
- Дай-с.
Но щуплый Воробей в зубы не дает, а углубляется в обдумывание хода.
Пьеру становится скучно, он садится за парту и, пристукивая доской, начинает петь:
Спи, дитя мое родное,
Бог твой сон хранит…
Твоя мама-машинистка
По ночам не спит.
Брат ее убит в Кронштадте,
Мальчик молодой…
В это время в классе появляется Викниксор. Все вскакивают. Картежники украдкой подбирают рассыпавшиеся по полу карты, а Янкель, не успевший спрятать папиросу, тушит ее носком сапога.
Вместе с Викниксором в класс вошел здоровенный детина, одетый в узкий, с золотыми пуговицами, мундирчик… Мундир у детины маленький, а сам детина большой, поэтому рукава едва доходят ему до локтя, а на животе отсутствует золотая пуговица и зияет прореха.
- Новый воспитанник, - говорит Викниксор. - Мстислав Офенбах… Мальчик развитой и сильный. Обижать не будете… Правда, мальчик?
- У-гу, - мычит Офенбах таким басом, что не верится, будто голос этот принадлежит ему, а не тридцатилетнему мужчине.
- Мальчик, - насмешливо шепчет кто-то, - ничего себе мальчик. Небось сильнее Цыгана…
Когда Викниксор уходит, все обступают новичка.
- За что пригнали? - любопытствует Япошка.
- Бузил… дома, - басит Офенбах. - Меня мильтоны вели, так бы не пошел.
Он улыбается. Улыбка у него детская, не подходящая к мужественному, грубому лицу… Сразу все почему-то решают, что Офенбах хотя и сильный, но незлой.
- Сколько тебе лет? - спрашивает Цыган, уже почуявший в новичке конкурента по силе.
- Четырнадцать, - отвечает Офенбах. - Сегодня как раз именинник… Это мне мамаша подарочек сделала, что пригнала сюда.
Он осматривает серые стены класса и грустно усмехается.
- Ничего, - говорит Японец. - Подарочек не так уж плох… Сживемся.
- Неужели тебе четырнадцать лет? - задумчиво говорит Янкель. - Четырнадцать лет, а вид гужбанский - прямо купец приволжский какой-то.
- И верно, - говорит Воробей. - Купец…
- Купец, - подхватывает Горбушка.
- Купец, - ухмыляется Офенбах, не ведая, что получает эту кличку навеки.
- А что это у тебя за полупердончик? - спрашивает Янкель, указывая на мундир.
- Это - кадетская форма, - отвечает Купец. - Я ведь до революции в кадетском учился. В Петергофском, потом в Орловском.
- Эге! - восклицает Янкель. - Значит, благородного происхождения?
- Да, - отвечает Купец, но без всякой гордости, - благородного… Отец мой офицер, барон остзейский… Фамилия-то моя полная - Вольф фон Офенбах.
- Барон?!. - ржет Янкель. - Здорово!..
- Да только жизнь-то моя не лучше вашей, - говорит Купец, - тоже с детства дома не живу.
- Ладно, - заявляет Япошка. - Пускай ты барон, нас не касается. У нас - равноправие.
Потом все усаживаются к печке.
Купец садится, как индейский вождь, посредине на ломаный табурет.
Он чувствует, что все смотрят на него, самодовольно улыбается и щурит и без того узкие глаза.
- Значит, ты тово… кадет? - спрашивает Янкель.
- Кадет, - отвечает Купец и, ухмыляясь, добавляет: - Бывший.
Несколько мгновений длится молчание. Потом Мамочка тонким, пискливым голосом спрашивает:
- У вас ведь все князья да бароны обучались… Да?
- Фактически, - басит Купец, - все дворянского звания. Не ниже.
- Ишь ты, - говорит Воробей. - Князей, значит, видел. За ручку, может быть, здоровался.
- И не только князей. Я и самого Николая видел.
- Николая? - восклицает Горбушка. - Царя!
- Очень даже просто. Он к нам в корпус приезжал, а потом я его часто видел, когда в дворцовой церкви в алтаре прислуживал. Эх, жисть тогда была - малина земляничная!..
Купец вздыхает:
- Просвирками питался!
- Просвирками?
- Да, просвирками, - говорит Купец. - Вкусные просвирки были в дворцовой церкви, замечательные просвирки. Напихаешь их, бывало, штук двадцать за пазуху, а после с товарищами жрешь. С маслом ели. Вкусно…
Он мечтательно проводит рукою по лбу и снова вздыхает:
- Только засыпался очень неприятно!
- Расскажи, - говорит Японец.
- Расскажи, расскажи! - подхватывают ребята.
И Купец начинает:
- Обыкновенно я, значит, в корпус таскал просвирки, - там их и шамали… А тут пожадничал, захватил маслица, думаю - в алтаре, где-нибудь в ризнице, позавтракаю. Ну вот… На амвоне служба идет, дьякон "Спаси, господи, люди…" запевает, а я перочинный ножичек вынул и просвирочки разрезаю. Нарезал штук пять, маслом намазал, склеил, хотел за пазуху класть, а тут, значит, батюшка, отец Веньямин, входит, чтоб ему пусто… Ну я, конечно, все просвирки на блюдо и глаза в потолок. А он меня на дворцовую кухню за кипятком для причастия посылает. Прихожу оттуда с кипятком - нет просвирок, унесли уже. Сдрейфил я здорово. Все сидел в ризнице и дрожал. А потом батя входит. В руках просвирка. Рука трясется, как студень. "Это что такое? - спрашивает. - А?" Ну, безусловно, меня в три шеи, и в корпусе, в карцере, двое суток пропрел. Оказывается, батя Николаю, самодержцу всероссийскому, стал подавать просвирку, а половинка отклеилась - и на пол… Конфузу, говорят, было… Потеха!
Ребята хохочут. В это время трещит звонок.
- Спать хряемте, - говорит Воробей.
- Что это? - удивляется Купец. - Так рано спать?
- Да, - отвечает Японец. - У нас законы суровые. Хотя не суровее, конечно, кадетских, а все-таки…
В спальне вспоминают, что Купец не получил от кастелянши постельное белье. Кастелянша работает до шести часов, и позже белье не получить.
- Пустяки, - говорит Японец. - Соберем с бору по сосенке… Выспится.
Коек пустых много, собирают белье: кто подушку, кто одеяло, кто простыню дает. Из подушек делают матрац, и постель у Купца получается не хуже, чем у других.
Купец укладывается, завертывается в серое мохнатое одеяло и басит:
- Спокойной ночи, робя!
Потом засыпает, храпит, как боров, и не слышит приглушенных разговоров ребят, которые тянутся за полночь…
Утром дежурный проходит по спальне, звонит в серебристый колокольчик. Воспитанники вскакивают, быстро одеваются и бегут в умывальню. Когда вся спальня уже на ногах, все постели убраны, одеяла сложены вчетверо и лежат на подушках, дежурный замечает, что новый воспитанник четвертого отделения спит.
Дежурный - первоклассник Козлов, маленький, гнусавый, - бежит к офенбаховской кровати и звонит над самым ухом Купца. Тот просыпается, вскакивает и недоумевающе смотрит в лицо дежурного.
- Ты чего, сволочь?
- Вставай, пора… Все уже встали, чай идут пить.
Купец скверно ругается, снова залезает под одеяло и поворачивается спиной к Козлову.
- Да вставай же! - тянет Козел.
Ему попадет, он получит запись в "Летопись", если не все воспитанники будут разбужены.
- Вставай, ты… - гнусит он.
Купец внезапно вскакивает, сбрасывает с себя одеяло и с размаху ударяет Козла по щеке. Козел взвизгивает, хватается за щеку и, выбегая из спальни, кричит:
- Накачу! Будешь драться, сволочь!
Но жаловаться Козел не идет - фискалов в Шкиде не любят.
Через минуту Козел возвращается в спальню с Японцем, призванным для воздействия на Купца.
- Эй, барон, вставай! - говорит Японец, дергая Купца за плечо.
Купец высовывает голову из-под одеяла.
- Пошли вы подальше, а не то…
Но он уже проснулся.
- Что будите-то? - хмуро басит он. - Который час?
- Восемь, начало девятого, - отвечает Японец.