* * *
День потянулся по заведенному порядку. Утренний чай сменился уроками, уроки - переменами, все было как всегда, только приходящие удивлялись: сегодня приютские не стреляли у них, по обыкновению, докурить "оставочки", а торжественно и небрежно закуривали свои душистые самокрутки.
В четвертую перемену, перед обедом, Янкель забеспокоился: пропажа могла скоро открыться, а у него до сих пор под подушкой лежал табак. Подстегивали его и остальные, уже успевшие спрятать свою добычу.
Не переводя духа взбежал он по лестнице наверх в спальню, вытащил табак и остановился в недоумении.
Куда же спрятать? Закинуть на печку? Нельзя - уборка будет, найдут. В печку - сгорит. В отдушину - провалится.
Янкель выскочил в коридор, пробежал до ванной и влетел туда. Сунулся с радостью под ванну и выругался: кто-то предупредил его - рука нащупала чужую пачку.
В панике помчался он в пустой нижний зал, превращенный в сарай и сплошь заваленный партами. С отчаянной решимостью сунул табак под ломаную кафедру и только тогда успокоился.
Спускаясь вниз, Янкель услышал дребезжащую трель звонка, звавшего на обед. Вспомнил, что он дежурный, и сломя голову помчался на кухню.
Надо было нарезать десять осьмушек - порций хлеба для интернатских, - ведь это была обязанность дежурного.
Шкидский обед был своего рода религиозным обрядом, и каждый вновь приходящий питомец должен был твердо заучить обеденные правила.
Сперва в столовую входили воспитанники "живущие" и молча рассаживались за столом. За другой стол садились "приходящие".
Минуту сидели молча, заложив руки за спины, и ерзали голодными глазами по входным дверям, ведущим в кухню.
Затем появлялся завшколой с тетрадочкой в руках и начинался второй акт - перекличка.
Ежедневно утром и вечером, в обед и ужин выкликался весь состав воспитанников, и каждый должен был отвечать: "Здесь". Только тогда получал он право есть, когда перед его фамилией вырастала "птичка", означающая, что он действительно здесь, в столовой, и что паек не пропадет даром. Затем дежурный вносил на деревянном щите осьмушки и клал перед каждым на стол. После этого появлялась широкоскулая, рябоватая Марта, разливавшая неизменный пшенный суп на селедочном отваре и неизменную пшенную кашу, потому что, кроме пшена да селедок, в кладовой никогда ничего не было. Постное масло, которым была заправлена каша, иногда заменял тюлений жир.
По сигналу Викниксора начиналось всеобщее сопение, пыхтение и чавканье, продолжавшееся, впрочем, очень недолго, так как порции супа и каши не соответствовали аппетиту шкидцев. В заключение, на сладкое, Викниксор произносил речь. Он говорил или о последних событиях за стенами школы, или о каких-нибудь своих новых планах и мероприятиях, или просто сообщал, на радость воспитанникам, что ему удалось выцарапать для школы несколько кубов дров.
Точка в точку то же повторилось и в день дежурства Янкеля, но только на этот раз речь Викниксора была посвящена вопросам этическим. С гневом и презрением громил завшколой ту часть несознательных учеников, которая предается отвратительному пороку обжорства, стараясь получить свою порцию поскорее и вне очереди.
Речь кончилась. Довольна ли была аудитория, осталось неизвестным, но завшколой был удовлетворен и уже собирался уйти к себе, чтобы принять и свою порцию селедочного бульона и пшенной каши, как вдруг всю эту хорошо проведенную программу нарушил эконом.
Он старческой, дрожащей походкой выпорхнул из двери, подковылял к заву и стал что-то тихо ему говорить. Шкидцы нюхом почуяли неладное, физиономии их вытянулись, и добрая пшенка, пища солдат и детдомовцев времен гражданской войны и разрухи, обычно скользкая, неощутимая и гладкая, вдруг сразу застряла в десяти глотках и потеряла свой вкус.
В воздухе запахло порохом.
Эконом говорил долго, - пожалуй, дольше, чем хотелось шкидцам.
Десять пар глаз следили, как постепенно менялось лицо Викниксора: сперва брови удивленно прыгнули вверх и кончик носа опустился, потом тонкие губы сложились в негодующую гримасу, пенсне скорбно затрепетало на горбинке, а кончик носа покраснел. Викниксор встал и заговорил:
- Ребята, у нас случилось крупное безобразие!
Экстерны беззаботно впились в дышавшее гневом лицо зава, ожидая услышать добавочную речь в виде второго десерта, но у живущих сердца робко екнули и разом остановились.
- В нашей школе совершена кража. Какие-то канальи украли из передней нашего эконома одиннадцать пачек табаку, присланного для воспитателей. Ребята, я повторяю: это безобразие. Если через полчаса виновные не будут найдены, я приму меры. Так что помните, ребята!..
Это была самая короткая и самая содержательная речь из всех речей, произнесенных Викниксором со дня основания Шкиды, и она же оказалась первой, вызвавшей небывалую бурю.
За словами Викниксора последовало всеобщее негодование. Особенно возмущались экстерны, для которых все это было неожиданным, а интернатским ничего не оставалось делать, как поддерживать и разделять это возмущение.
Буря из столовой перелилась в классы, но полчаса прошло, а воров не нашли. Таким образом, автоматически вошли в силу "меры" завшколой, которые очень скоро показали себя.
После уроков у интернатских отняли пальто. Это означало, что они лишены свободной прогулки.
Это был тяжелый удар.
Само по себе пришло тоскливое настроение, и хотя активное ядро - Цыган, Воробей, Янкель и Косарь старались поддерживать дух и призывать к борьбе до конца, большим успехом их речи уже не пользовались.
Напрасно Цыган, свирепо вращая черными глазами и скрипя зубами, говорил страшным голосом:
- Смотрите, сволочи, стоять до последнего. Не признаваться!..
Его плохо слушали.
Долгий зимний вечер тянулся томительно и скучно.
За окном, покрытым серыми ледяными узорами, бойко позванивали трамваи и слышались окрики извозчиков. А здесь, в полутемной спальне, томились без всякого дела десять питомцев. Янкель забился в угол и, поймав кошку, ожесточенно тянул ее за хвост. Та с отчаянной решимостью старалась вырваться, потом, после безуспешных попыток, жалобно замяукала.
- Брось, Янкель. Чего животную мучаешь, - лениво пробовал защитить "животную" Воробей, но Янкель продолжал свое.
- Янкель, не мучь кошку. Ей тоже небось больно, - поддержал Воробья Косарь.
Кошкой заинтересовались и остальные. Сперва глядели безучастно, но, когда увидели, что бедной кошке невтерпеж, стали заступаться.
- И чего привязался, в самом деле!
- Ведь больно же кошке, отпусти!..
- Потаскал бы себя за хвост, тогда узнал бы.
В спальню вошел воспитатель.
- Ого, Батька пришел! Дядя Сережа, дядя Сережа, расскажите нам что-нибудь, - попробовал заигрывать Цыган, но осекся.
Батька строго посмотрел на него и отчеканил:
- Громоносцев, не забывайтесь. Я вам не батька и не Сережа и прошу ложиться спать без рассуждений.
Дверь шумно захлопнулась.
Долго ворочались беспокойные шкидцы на поскрипывающих койках, и каждый по-своему обдумывал случившееся, пока крепкий, властный сон по одолел их тревоги и под звуки разучиваемого Верблюдычем мотива не унес их далеко прочь из душной спальни.
* * *
Рано утром Янкель проснулся от беспокойной мысли: цел ли табак?
Он попытался отмахнуться от этой мысли, по тревожное предчувствие но оставляло его. Кое-как одевшись, он встал и прокрался в зал.
Вот и кафедра. Янкель, поднатужась, приподнял ее и, с трудом удерживая тяжелое сооружение, заглянул под низ, по табаку не увидел.
Тогда, потея от волнения, он разыскал толстую деревянную палку, подложил ее под край кафедры, а сам лег на живот и стал шарить. Табаку не было. Янкель зашел с другой стороны, опять поискал: по-прежнему рука его ездила по гладкой и пыльной поверхности паркета.
Он похолодел и, стараясь успокоить себя, сказал вслух:
- Наверное, под другой кафедрой.
Опять усилия, ползание и опять разочарование. Под третьей кафедрой табаку также не оказалось.
- Сперли табак, черти! - яростно выкрикнул Янкель, забыв осторожность. - Тискать у товарищей! Ну, хорошо!
Злобно погрозив кулаком в направлении спальни, он тихо вышел из зала и зашел в ванную.
Когда он снова показался в дверях, на лице его уже играла улыбка. В руке он держал плотно запечатанную четвертку табаку.
* * *
- Элла Андреевна! А как правильно: "ди фенстер" или "дас фенстер"?
- Дас. Дас.
Эланлюм любила свой немецкий язык до самозабвения и всячески старалась привить эту любовь своим питомцам, поэтому ей было очень приятно слышать назойливое гудение класса, зазубривавшего новый рассказ о садовниках.
- Воронин, о чем задумался? Учи урок.
- Воробьев, перестань читать посторонние книги. Дай ее сюда немедленно.
- Элла Андреевна, я не читаю.
- Дай сюда немедленно книгу.
Книга Воробьева водворилась на столе, и Эланлюм вновь успокоилась.
Когда истек срок, достаточный для зазубривания, голос немки возвестил:
- Теперь приступим к пересказу. Громоносцев, читай первую строку.
Громоносцев легко отчеканил по-немецки первую фразу:
- У реки был берег, и на земле стоял дом.
- Черных, продолжай.
- У дома стояла яблоня, на яблоне росли яблоки.
Вдруг в середине урока в класс вошел Верблюдыч и скверным, дребезжащим голосом проговорил, обращаясь к Эланлюм:
- Ошень звиняйсь, Элла Андреевна. Виктор Николайч просил прислать к нему учеников Черний, Громоносцев унд Воробьев. Разрешите, Элла Андреевна, их уводить.
- Не Черный, а Черных! Научись говорить, Верблюд! - пробурчал оскорбленный Янкель, втайне гордившийся своей оригинальной фамилией, и захлопнул книгу.
По дороге ребята сосредоточенно молчали, а обычно ласковый и мягкий Верблюдыч угрюмо теребил прыщеватый нос и поправлял пенсне.
Невольно перед дверьми кабинета завшколой шкидцы замедлили шаги и переглянулись. В глазах у них застыл один и тот же вопрос: "Зачем зовет? Неужели?"
Викниксор сидел за столом и перебирал какие-то бумажки. Шпаргонцы остановились, выжидательно переминаясь с ноги на ногу, и нерешительно поглядывали на зава.
Наступила томительная тишина, которую робко прервал Янкель.
- Виктор Николаевич, мы пришли.
Заведующий повернулся, потом встал и нараспев проговорил:
- Очень хорошо, что пришли. Потрудитесь теперь принести табак!
Если бы завшколой забрался на стол и исполнил перед ними "танец живота", и то тройка не была бы так удивлена.
- Виктор Николаевич! Мы ничего не знаем. Вы нас обижаете! - раздался единодушный выкрик, но завшколой, не повышая голоса, повторил:
- Несите табак!
- Да мы не брали.
- Несите табак!
- Виктор Николаевич, ей-богу, не брали, - побожился Янкель, и так искренне, что даже сам удивился и испугался.
- Вы не брали? Да? - ехидно спросил зав. - Значит, не брали?
Ребята сробели, но еще держались.
- Не-ет. Не брали.
- Вот как? А почему же ваши товарищи сознались и назвали вас?
- Какие товарищи?
- Все ваши товарищи.
- Не знаем.
- Не знаете? А табак узнаете? - Викниксор указал на стол. У ребят рухнули последние надежды. На столе лежали надорванные, помятые, истерзанные семь пачек похищенного табаку.
- Ну, как же, не брали табак? А?
- Брали, Виктор Николаевич!
- Живо принесите сюда! - скомандовал заведующий.
За дверьми тройка остановилась.
Янкель, сплюнув, ехидно пробормотал:
- Ну вот и влопались. Теперь табачок принесем, а потом примутся за нас. А на кой черт, спрашивается, брали мы этот табак!
- Но кто накатил, сволочи? - искренне возмутился Цыган.
- Кто накатил?
Этот злосчастный вопрос повис в воздухе, и, не решив его, тройка поползла за своими заначками.
Первым вернулся Янкель. Положил, посапывая носом, пачку на стол зава и отошел в сторону. Потом пришел Воробей.
Громоносцева не было.
Прошла минута, пять, десять минут - Колька не появлялся.
Викниксор уже терял терпение, как вдруг Цыган ворвался в комнату и в замешательстве остановился.
- Ну? - буркнул зав. - Где табак?
Цыган молчал.
- Где, я тебя спрашиваю, табак?
- Виктор Николаевич, у меня нет… табаку… У меня… тиснули, украли табак, - послышался тихий ответ Цыгана.
Янкеля передернуло. Так вот чей табак взял он по злобе, а теперь бедняге Кольке придется отдуваться.
Рассвирепевший Викниксор подскочил к Цыгану и, схватив его за шиворот, стал яростно трясти, тихо приговаривая:
- Врать, каналья? Врать, каналья? Неси табак! Неси табак!
Янкелю казалось, что трясут его, но сознаться не хватало силы. Вдруг он нашел выход.
- Виктор Николаевич! У Громоносцева нет табака, это правда.
Викниксор прекратил тряску и гневно уставился на защитника. Янкель замер, но решил довести дело до конца.
- Видите ли, Виктор Николаевич. Одну пачку мы скурили сообща. Одна была лишняя, а одну… а одну вы ведь нашли, верно, сами. Да? Так вот это и была Громоносцева пачка.
- Да, правильно. Мне воспитатель принес, - задумчиво пробормотал заведующий.
- Из ванной? - спросил Громоносцев.
- Нет, кажется, не из ванной.
Сердце Янкеля опять екнуло.
- Ну, хорошо, - не разжимая губ, проговорил Викниксор. - Сейчас можете идти. Вопрос о вашем омерзительном поступке обсудим позже.
* * *
Кончились уроки; с шумом и смехом, громко стуча выходной дверью, расходились по домам экстерны.
Янкель с тоской посмотрел, как захлопнулась за последним дверь и как дежурный, закрыв ее на цепочку, щелкнул ключом.
"Гулять пошли, задрыги. Домой", - тоскливо подумал он и нехотя поплелся в спальню.
При входе его огорошил невероятный шум. Спальня бесилась.
Лишь только он показался в дверях, к нему сразу подлетел Цыган:
- Гришка! Знаешь, кто выдал нас, а?
- Кто?
- Гога - сволочь!
Гога стоял в углу, прижатый к стене мятущейся толпой, и, напуганный, мягко отстранял кулаки от носа.
Янкель сорвался с места и подлетел к Гоге.
- Ах ты подлюга! Как же ты мог сделать зто, а?
- Д-д-да я, ей-богу, не нарочно, б-б-ратцы. Не нарочно, - взмолился тот, вскидывая умоляющие коричневые глаза и силясь объясниться. - В-ви-ви-тя п-пп-озвал меня к се-бе и г-говорит: "Ты украл табак, мне сказали". А я д-думал, вы сказали, и с-сознался. А п-потом он спрашивает, к-как мы ук-крали. А я и ск-казал: "Сперва Ч-черных и Косоров п-пошли, а п-потом Громоносцев, а потом и все".
- А-а п-потом и в-все, зануда! - передразнил Гогу Янкель, но бить его было жалко - и потому, что он так глупо влип, и потому, что вообще он возбуждал жалость к себе.
Плюнув, Янкель отошел в сторону и лег на койку.
Разбрелись и остальные. Только заика остался по-прежнему стоять в углу, как наказанный.
- Что-то будет? - вздохнул кто-то.
Янкель разозлился и, вскочив, яростно выкрикнул:
- Чего заныли, охмурялы! "Что-то будет! Что-то будет!" Что будет, то и будет, а скулить нечего! Нечего тогда было и табак тискать, чтоб потом хныкать!
- А кто тискал-то?
- Все тискали.
- Нет, ты!
Янкель остолбенел.
- Почему же я-то? Я тискал для себя, а ваше дело было сторона. Зачем лезли?
- Ты подначил!
Замолчали.
Больше всего тяготило предчувствие висящего над головой наказания. Нарастала злоба к кому-то, и казалось, дай малейший повод, и они накинутся и изобьют кого попало, только чтобы сорвать эту накопившуюся и не находящую выхода ненависть.
Если бы наказание было уже известно, было бы легче, - неизвестность давила сильнее, чем ожидание.
То и дело кто-нибудь нарушал тишину печальным вздохом и опять замирал и задумывался.
Янкель лежал, бессмысленно глядя в потолок. Думать ни о чем не хотелось, да и не шли в голову мысли. Его раздражали эти оханья и вздохи.
- Зачем мы пошли за этим сволочным Янкелем? - нарушил тишину Воробей, и голос его прозвучал так отчаянно, что Гришка больше не выдержал. Ему захотелось сказать что-нибудь едкое и злое, чтобы Воробей заплакал, Но он ограничился только насмешкой:
- Пойди, Воробышек, сядь к Вите на колени и попроси прощения.
- И пошел бы, если бы не ты.
- Дурак!
- Сам дурак. Сманил всех, а теперь лежит себе.
Янкель рассвирепел.
- Ах ты сволочь коротконогая! Я тебя сманивал?
- Всех сманил!
- Факт, сманил, - послышались голоса с кроватей.
- Сволочи вы, а не ребята, - кинул Янкель, не зная, что сказать.
- Ну, ты полегче. За сволочь морду набью.
- А ну набейте.
- И набьем. Еще кошек мучает!
- Сейчас вот развернусь - да как дам! - услышал Янкель над собой голос Воробья и вскочил с койки.
- Дай ему, Воробышек! Дай, не бойся. Мы поможем!
Положение принимало угрожающий оборот, и неизвестно, что сделала бы с Янкелем рассвирепевшая Шкида, если бы в этот момент в спальню не вошел заведующий. Ребята вскочили с кроватей и сели, опустив головы и храня гробовое молчание.
Викниксор прошелся по комнате, поглядел в окно, потом дошел до середины и остановился, испытующе оглядывая воспитанников. Все молчали.
- Ребята, - необычайно громко прозвучал его голос. - Ребята, на педагогическом совете мы только что разобрали ваш поступок. Поступок скверный, низкий, мерзкий. Это - поступок, за который надо выгнать вас всех до одного, перевести в лавру, в реформаториум, В лавру, в реформаториум! - повторил Викниксор, и головы шкидцев опустились еще ниже. - Но мы не решили этот вопрос так просто и легко. Мы долго его обсуждали и разбирали, долго взвешивали вашу вину и после всего уже решили. Мы решили…