- Очевидно, и в выступлениях Арефьева и в словах Агафонова есть какие-то элементы справедливой критики! Однако вернемся к цели нашего собрания. Мы сегодня собрались не для того, чтобы обсуждать Крамова. Никто, конечно, не может запретить коммунисту выступить с критикой другого коммуниста. Но думаю, что выступать так, как это сделал Арефьев, - с серьезнейшими политическими обвинениями, без фактов, да еще с какими-то темными намеками, - так выступать нельзя. Арефьев увлек за собой и Агафонова, которого мы знаем как отличного производственника, но который, к сожалению, еще не является зрелым человеком в политическом отношении. Если вы, товарищи, успокоите свои страсти, подогретые неверными, демагогическими, я бы сказал, заявлениями, то, трезво рассудив, увидите, что ни Арефьев, ни Агафонов, кроме ссылок на свою интуицию, на субъективно истолкованные факты да на разговор с подвыпившим человеком, никаких точных обвинений против товарища Крамова не выдвинули. А мы обязаны в разборе персональных дел соблюдать строгую законность, этому учит нас партия. Я думаю, товарищи, что мы поручим бюро заняться этим вопросом, а пока будем продолжать наше собрание спокойно и организованно, не отвлекаясь от повестки дня. Повестку помните? - Сизов заглянул в лежащий перед ним листок. - "О некоторых предварительных итогах хода строительства туннеля". Есть желающие?
- Есть! - раздался из глубины зала негромкий, так хорошо знакомый мне голос.
Я обернулся.
По проходу своей неторопливой, спокойной походкой шел к сцене Павел Харитонович Трифонов.
Я так обрадовался, что хотел броситься ему навстречу, но одумался и сел, не отрывая глаз от Трифонова.
А он поднялся на трибуну и без всякого вступления сказал, почти не повышая голоса:
- В обкоме вчера старых коммунистов собрали. Советовались по одному вопросу. Когда кончили заседать, подошел ко мне Баулин и спрашивает: "Как этого паренька фамилия, который у вас начальником участка на туннеле?" Я сказал: "Арефьев его фамилия". - "Так вот, - говорит Баулин, - передай от меня товарищу Арефьеву, что он был прав, а я, секретарь обкома, неправ". Вот я и передаю. Слышишь меня, товарищ Арефьев?
В зале стояла тишина, люди недоумевали, не могли понять, о чем это говорит Трифонов. Фамилию Баулина знали, конечно, все.
- Непонятно? - спросил Трифонов. - Мне тоже сперва непонятно было. А когда непонятно, положено спрашивать. Вот я и спросил: "В чем же ты был неправ, товарищ Баулин?" - "В том, что по старинке думал, - ответил он мне. - Ворвался ко мне, говорит, парень, кандидат партии, требовал помочь ему построить дома для рабочих. А я ему в ответ нотацию прочел о роли планирования и тому подобное. А когда этот парень нагрубил мне и ушел, я понял, что он прав. В таких парнях, которые дерутся за партийное, за народное дело, не считаясь с субординацией, в таких, говорит, людях наша сила. Извинись за меня и скажи ему, что не такой уж я бюрократ…"
- Да ведь насчет домов он на другой же день дал указание! - крикнул я с места.
- Об этом мне ничего не было сказано, - не глядя в мою сторону, ответил Трифонов. И продолжал: - Теперь я хочу посоветоваться с вами, товарищи, по одному делу. Вот партия говорит нам: много есть недостатков в нашей работе. Дело мы делаем великое и сделали уже немало, а недостатки есть, и серьезные. В сельском хозяйстве, к примеру, да и на многих других участках. Газеты последние все читали. Надо их, эти недостатки, исправлять. И ЦК наш, и правительство, и все лучшие люди партии хотят их исправить. Но существуют и такие, которые не хотят. Кто они, эти люди? Враги? Агенты зарубежные? Не думаю… А только вред от них большой. Им при этих недостатках жить лучше и проще, спокойнее. Работает, скажем, такой человек председателем колхоза или - подымай выше - секретарем райкома. И живет он не для коммунизма, не для людей, которых ему доверили, а для начальства. А для начальства, для плохого начальства, что нужно? Чтобы рапорт был, чтобы и процент был, чтобы показатели были, а как он наскреб эти показатели - его личное дело. Только прокурору в лапы не попадайся, - отступимся… Или вот, скажем, с низкопоклонством заграничным мы боролись. Что ж, правильная борьба! А нашлись люди, которые и эту борьбу на свой лад переиначили. День и ночь кричали: "У нас все самое лучшее, мы и есть самые лучшие, все, что не наше, - все дрянь, дерьмо!"
И легко такому крикуну жить на свете. Попробуй скажи ему: а ты, мол, знаешь, как в других странах туннели, к примеру, бурят? Про штанговые крепления, скажем, слыхал? Может, и научиться чему-нибудь можно? Ух, какой визг поднимет! Скажешь ему: "Чего ж ты визжишь то? Ведь я тебя не капитализм перенимать заставляю, не повадки волчьи…" - "Все равно, кричит, я самый умный! Все, что я делаю, самое лучшее, самое правильное, я первейший патриот, а ты космополит, ату тебя!.."
А дело-то простое: выгодно такому типу неучем жить, хлопот меньше. А что его станки, его машины меньше для людей добра производят, на это ему наплевать! Об этом он и не думает…
Так вот, друзья, партия с такими типами борьбу начала, все это видят. Борьбу всерьез. А типы-то хитрые. Они сейчас вместо с партией кричать начнут: "Мы за, мы вместе!" А в душе надеются: "Кампания! Очередной лозунг!.. Обойдется!.." Хотят убедить себя, что партии лозунг нужен, а не существо.
Так вот, товарищи, давайте посоветуемся, посмотрим с горки: что же здесь у нас, в этом зале, происходит? Арефьева наши рабочие знают. Поступки его все здесь, перед вами. А вот вас, товарищ Крамов, Николай Николаевич, мы знаем плохо…
С этими словами Трифонов обернулся в сторону Крамова, сидящего в первом ряду, и спросил:
- Кто вы такой, товарищ Крамов?
Николай Николаевич вскочил.
- Я член партии и советский инженер! - звонко крикнул он, - А вы… вы просто демагог! Я уважаю ваш партстаж, но протестую против ваших прокурорских вопросов. Какое отношение ко мне имеет все, что вы здесь говорили?
С каждым словом Крамов терял самообладание.
- Я относился к Арефьеву как к младшему брату, как к сыну! - кричал он. - Я покрывал его техническую неграмотность! Я отхаживал его, пьяного, когда мой шофер привозил его из "шайбы", я щадил его авторитет…
Он сел задохнувшись.
Краска бросилась мне в лицо.
- Арефьева? Пьяного? Из "шайбы"? - недоуменно переспросил Трифонов, - Это правда, Арефьев? - в первый раз повысив голос, громко спросил Трифонов, - Это правда? Это правда?
Что мог я ответить ему?
- Правда, Павел Харитонович, - тихо сказал я.
В зале поднялся шум.
- Вы кончили, товарищ Трифонов? - спросил Сизов.
Павел Харитонович немного задержался на трибуне.
Потом сказал:
- Кончил.
И сошел в зал.
- Что ж, товарищи, - бесстрастно резюмировал Сизов, - у меня есть все основания повторить свое предложение: поручить бюро заняться этим вопросом. Есть еще желающие выступить по главному вопросу повестки дня? Нет? Тогда послушаем проект решения…
В кабине трехтонки я возвращался к себе на участок. Я хорошо отдавал себе отчет в том, что произошло. Понимал, что провалился. Мое выступление, ребяческое, неаргументированное, вряд ли могло быть воспринято всерьез даже и без стараний Сизова и Фалалеева.
Но все это - и провал на собрании, и неизбежный разговор со Светланой, и предстоящее обсуждение на бюро - почему-то не мешало мне ощущать радостную приподнятость. Я с особой силой понял, что имею настоящих, верных друзей, которые видят правду и не дадут меня в обиду.
Я понял, что борьба с Крамовым не мое личное дело, что рядом со мной стоят единомышленники: сегодня Баулин, Трифонов, Агафонов, Василий Семенович с метеостанции, а завтра найдутся и другие люди, много людей… Как ни странно на первый взгляд, но после своего провала я почувствовал новую решимость драться до конца.
Мне хотелось тотчас же, немедленно поговорить с Трифоновым и Агафоновым обо всем, что произошло.
Рассказать им об этой глупой истории с "шайбой", о том, что я знал о Крамове, но о чем молчал до сих пор, считая борьбу с этим человеком только своим личным делом. Нужны факты? Хорошо, они будут! И прежде всего факты о поведении Крамова на фронте. Я был уверен, что тот майор и Крамов одно и то же лицо. Был убежден, что Василий Семенович из чувства осторожности и по "здравому смыслу" скрыл тогда от меня настоящую фамилию майора.
У Крамова те же ордена, что и у того майора. На вопрос "Где вы служили?" - он ответил: "В разных штабах". Но начальник дивизионной разведки тоже штабная должность. Все подтверждается.
Надо немедленно вновь связаться с Василием Семеновичем. Убедившись, что мною движет не простое любопытство, он не станет дальше скрывать фамилию. В конце концов он ненавидит майора не меньше, чем я Крамова, - это можно было почувствовать, слушая рассказ Василия Семеновича.
Возвратившись на участок, я узнал, что Трифонов и Агафонов еще не вернулись из поселка. В окне Светланы виднелся свет. На мгновение точно какая-то тяжесть придавила мне плечи, но я тотчас же сбросил ее и, не заходя к Светлане, пошел в контору. Сняв трубку "лавинного" телефона, соединяющего участок с метеостанцией, покрутил ручку.
С горы долго не отвечали. Наконец к телефону подошел дежурный метеостанции, и я торопливо попросил передать трубку начальнику.
- Василий Семенович, - сказал я, приближая микрофон к губам и стараясь вложить в свои слова всю силу убеждения, - как фамилия того майора? Поймите, я спрашиваю не из любопытства. Его фамилия не Васильев. Почему вы не хотите сказать правду? Никто не узнает, что эту историю рассказали мне вы, никто! Его фамилия Крамов! Ведь так? Крамов?
Несколько секунд на той стороне провода молчали.
- Крамов? - переспросил наконец Василий Семенович, - Почему Крамов? Да что случилось, в конце концов?
- Случилось то, что этот человек здесь! - громко и с отчаянием крикнул я. - Это он, Крамов, служил в разведке, у него те же ордена, сейчас он работает у нас, на туннеле, Крамов! Средних лет, худощавый, у него синие глаза…
- Нет, Арефьев, это ошибка, - услышал я, - тот был Васильев Виктор Петрович, высокий, брюнет…
Не было никаких оснований сомневаться в правдивости слов Василия Семеновича. Итак, Крамов не имел отношения к тому рассказу, ордена, звание - все это только совпадение.
- Ну, простите, Василий Семенович, - упавшим голосом сказал я.
- Да что у вас произошло?
- Потом расскажу. При встрече. Простите, что побеспокоил.
Я положил трубку, медленно повернулся к двери и… увидел Светлану. Я не слышал, как она вошла.
- Ты все-таки выступил? - глядя на меня в упор, спросила Светлана.
- Да, я выступил, - твердо ответил я, - и, кроме того, выступил неудачно. Крамов повернул все мои аргументы против меня самого. Будут разбирать на бюро.
- Кто же оказался прав?! - воскликнула Светлана. - Почему ты не послушался меня?
Она повернулась и вышла из конторы.
Я не пошел за Светланой. Мне нечего было сказать ей.
У себя в комнате я лег на кровать.
И вдруг я услышал торопливые шаги по коридору. Затем дверь в комнату Светланы открылась. Я лежал на кровати у тонкой дощатой стены, отделявшей наши комнаты. И я отчетливо услышал чуть приглушенный голос:
- Не зажигайте света, Светлана Алексеевна. Это я, Крамов. Сначала задерните штору. Совсем не нужно, чтобы меня видели у вас…
Сердце мое заколотилось. Послышались шаги Светланы.
- Не бегите! - настойчиво проговорил Крамов. - Я уже говорил вам как-то, что от себя нельзя убежать. Я ненадолго к вам и по важному делу. Ну, давайте я сам задерну штору… Так. Теперь можно зажечь свет.
Щелкнул выключатель. Затем я услышал, как Крамов подошел к двери и набросил крючок.
- Все это я делаю ради вас. Ни вам, ни мне сплетни не нужны. Сядьте. Вот так. Теперь о деле. Вы, может быть, не знаете, что Арефьев только что выступил против меня с погромной речью? Но он провалился. Никто, кроме старого чудака Агафонова и демагога Трифонова, не поддержал его. Поведение Арефьева будут разбирать на бюро. Выговор ему обеспечен.
Я лежал неподвижно. Я точно прирос к постели. И мысленно повторял про себя: "Сейчас я встану, вот сейчас встану, пойду и дам ему в морду…"
- Это была речь мальчишки и склочника, - продолжал Крамов, - Арефьев плюнул мне в лицо, мне, который любил его и помогал, чем мог. Вы знаете, какие это повлечет за собой последствия?
Светлана молчала.
- Как я уже сказал, - продолжал Крамов, - он получит выговор по партийной линии. Выговор - это в лучшем случае. При переводе из кандидатов в члены партии ему это припомнят. Руководство считает его склочником. В ближайшие годы он не получит ни одного сколько-нибудь ответственного назначения. Его репутации будет подмочена даже в том случае, если я не приложу к этому никаких усилий. А я могу приложить их - и это будет только справедливо.
- Чего вы хотите от меня? - спросила Светлана.
- Чего я хочу от вас? Я знаю о ваших отношениях. Судьба Арефьева вам не безразлична. Кроме того, вам придется давать показания о том, какую помощь я оказывал вашему участку в первые недели, - вы не вправе от этого отказаться. Наконец, кое-кому может прийти в голову, что Арефьевым руководят личные мотивы, что тут замешана женщина. Я знаю, - торопливо оговорился Крамов, - вы тут ни при чем. Но вы единственная женщина на стройке. Двое мужчин, мы бывали вместе… Словом, на чужой роток не накинешь платок. Будет много сплетен, грязи, расследований. Это одна сторона дела.
Крамов шагал по комнате взад и вперед.
- Есть и другая сторона, - говорил он, - и я не скрою ее от вас. Мне все это ни к чему. Есть меткая поговорка: "Не знаю точно, он украл шубу или у него украли, но он замешан в этой грязной истории". Глупо, но метко. Мне не нужна грязная история. Мне не нужны комиссии, расследования, допросы и прочее. Обычно в таких случаях даже у ангела обнаруживают рога. А я не ангел. Туннель скоро будет закончен, и я уеду. Мне все это ни к чему. Видите, я с вами прост и откровенен. Есть еще и третья причина, по которой вам необходимо принять немедленные меры, чтобы одернуть Арефьева, удержать его от дальнейших нелепых шагов.
Шаги смолкли. Крамов внезапно остановился и вдруг сказал:
- Я люблю вас. Люблю уже давно. Я не слюнтяй, не мальчишка и не стал докучать вам любовными признаниями. Но я люблю вас и теперь говорю вам об этом прямо. Может быть, момент для объяснений выбран не вполне подходящий. Но… будем выше этого.
- Уходите, Крамов, - тихо, но твердо сказала Светлана.
Но он продолжал:
- Светлана Алексеевна, я понимаю ваше состояние. Вам не до того, чтобы слушать меня. И все же я буду говорить. Вы можете не отвечать, только выслушайте. Так вот, я хорошо знаю и понимаю вас. Лучше, чем вы сами. Я слышал, что вы собираетесь связать свою жизнь с Арефьевым. Но вы этого не сделаете. Он из породы донкихотов, а вам смешно быть Дульцинеей. Вы земной человек. И такая, как вы есть, вы нужны мне. Мне Нужна такая женщина, как вы. Я хорошо знаю, чего хочу в жизни. И вы будете мне помогать. Вы умеете быть разной - наивной, мудрой, доброй, злой. Я научу вас применять этот дар для достижения понятных, земных целей. Вдвоем мы составим силу. Кроме того, я люблю вас и знаю, что вы не обидитесь на эти слова "кроме того". Я знаю вас, но и вы - я давно почувствовал это - знаете и понимаете меня. Арефьев не пара вам, Светлана. Под грузом его благородных побуждений вы превратитесь в клячу. А со мной вам будет хорошо и просто.
- Уходите, Крамов, - повторила Светлана.
- Я сейчас уйду. Но не заставляйте меня играть комическую роль искусителя. Все, что я вам говорю, вы знаете и без меня. И решение примете сами, тоже без меня. Оно уже зреет в вашей душе, я знаю. И это будет то самое решение, к которому я вас призываю. Как только вы решитесь, вам сразу станет легко. Опыт десятков поколений будет помогать вам в моем лице. Вы перестанете мучить себя. Закончится эта все время происходящая внутри вас борьба мнимого добра с мнимым злом. Вы вырветесь из тисков невыносимой так называемой новой морали, которую исповедует Арефьев, морали, годной для проповеди, но невозможной для жизни. Это все, что я хотел сказать, Светлана Алексеевна.
- Подождите, - удержала его Светлана. - Я тоже хочу вам кое-что ответить. Все, что вы мне сказали, я уже знала. Вы всегда мне это говорили. Всегда. Даже когда молчали. Даже когда говорили о другом. Я иногда ненавижу вас, а иногда презираю. Не знаю, что чаще. И себя я тоже презираю. За то, что слушаю вас, за то, что всегда слушаю вас, даже когда вы молчите… Сейчас мне следовало бы выгнать вас, а я слушаю. Мне до боли хочется, чтобы ваши слова возмущали меня. А я слушаю вас… Ну, теперь уходите.
- Светлана! - воскликнул Крамов, и в одном этом слове его послышались радость и торжество.
- Уходите! - громко повторила Светлана.
Крамов пошел к двери и столкнулся со мной.
Увидев его, я сказал:
- Вернитесь назад.
Он повиновался. Я вошел следом за ним и закрыл за собой дверь.
Светлана сделала шаг вперед и произнесла едва слышно:
- Андрей, прости меня. Я не могу быть твоей женой…
Я был невероятно, непонятно спокоен.
- Вы слышали это? - спросил я Крамова.
Он как-то жалко усмехнулся.
- Ну, милые бранятся - только тешатся. Неужели всему виной мой неожиданный приезд? Я приехал обсудить вопросы сбойки. Ведь не за горами сбойка-то, не за горами…
- Я хочу еще раз повторить вам, Крамов, что Светлана Алексеевна, которую я любил и люблю, не хочет быть моей женой.
- А почему, собственно, вы мне это говорите? - внезапно резко спросил Крамов и чуть вскинул голову.
И вдруг улыбнулся, взял меня за плечи.
- Эх, Андрей, Андрей! Не так ты ведешь себя в жизни. Недавно ты оттолкнул друга, теперь женщина оттолкнула тебя…
Я не сбросил рук Крамова со своих плеч. В ту минуту я как-то не почувствовал их. Он сам убрал руки и сел за стол между мной и Светланой.
- Я хочу сказать тебе, Андрей, - продолжал он, - поскольку ты сам вызвал меня на этот разговор. Светлана Алексеевна по-своему права, отказавши тебе. Эта женщина не для тебя, Андрей, да и ты не для нее… Когда-то, давным-давно, были заложены естественные отношения между мужчиной и женщиной: муж с дубиной отправлялся на охоту, женщина ждала его. А ты хочешь тащить женщину с собой на охоту. По горам и кручам, через кустарники и чащи, в жару и стужу. Но не каждую это устроит. Подумай об этом, Андрей. Что до меня, я уже давно понял, что вы не пара. То, что объединило вас, было кратковременным, преходящим, по крайней мере у Светланы Алексеевны. Я давно это понял… И Светлана Алексеевна поняла это не сегодня. Только не решалась сказать. Даже себе. Ей ведь тоже нравилась эта поза женщины-охотника. Ну, а теперь естественные силы победили, реализм взял верх над наигрышем. Придется тебе с этим считаться, Андрей. Ничего не поделаешь. И с трибуны разоблачать тебе некого, не поможет!
Я поднял голову и спросил:
- Светлана, это правда?
- Наверное, правда, Андрей, - тихо ответила она. - Как бы я была счастлива, как радостно было бы мне жить, как любила бы я себя, если бы это было неправдой!
- Да! - закричал я. - Это неправда! Я понял, вот сейчас понял, что все это неправда! Светлана, ты же клевещешь на себя! Это он, он хочет подавить, принизить тебя!
Светлана печально покачала головой.