– Во-первых, не зови меня тетей Ларисой, я не люблю это слово – тетя, зови попроще – Ларисой Аполлоновной. Во-вторых, если будешь меня понимать, поделюсь с тобой опытом, и я тебя выдам замуж за такого жениха, что квартиру, автомобиль и дачу, все удобства, Которые тебе и не снились, получишь сразу, – серьезно проговорила Лариса Аполлоновна, с легкостью привставая, и в тот именно момент, как привстала, ухватилась за спинку, ойкнула. – Ох! Боль меня тревожит в спинушке моей. Потри мне спинушку мою, дорогуша, а то я совсем окоченею.
– Тетя Лариса, миленькая, мне не надо от вас ничего, и я так вам за все благодарна, – проговорила растроганно племянница, которой вдруг стало невыносимо жаль заплаканную тетю, чья жизнь, несмотря на внешний блеск и благополучие, действительно, как ей показалось, не удалась.
В спальне тетя легла на кровать, а Мария принялась натирать ей спину, и, пока она это делала, с той стороны дверей спальни, словно предчувствуя какую-то беду, лаяла собака.
– Вот видишь, – сказала кряхтевшая Лариса Аполлоновна, и в ее голосе прозвучала нотка удовлетворения собакой. – Думает, что ты со мною плохое творишь. Умная, всем бы людям ее ум. Если б у меня был такой верный человек, я бы его озолотила, все отдала, лишь бы иметь и располагать его дружбой. Отдала бы золотые и брильянтовые кольца. Главное в жизни, милочка, – преданность.
Лариса Аполлоновна прервала свою речь, услышав звонок, во всю прыть побежала отворять. Все двери в квартире имели одну особенность – были вооружены глазками, даже дверь в ванную. Уж тут Лариса Аполлоновна не поскупилась, потому что глазков приходилось ставить девять. Даже в кладовке имела скрытный глазок, который сразу и не заметишь. Лариса Аполлоновна "проблему глазка" решила комплексно, научно обосновав место для каждого, с таким расчетом, чтобы, наблюдая в него, можно было обозревать довольно большое пространство, а лучше всего – всю комнату, а в случае открытой, например, двери из спальни видеть и гостиную. Система глазков – своего рода оборонная линия Ларисы Аполлоновны, ставившей перед собою цель "сберечь накопленное тяжким трудом" имущество. Мария посмотрела в глазок из спальни в тот момент, когда в гостиную входила Ирина с высоким, худощавым парнем. Парень не дождался приглашения и тут же сел в кресло. Ирина что-то ему сказала, и они ушли в ее комнату.
Тетя Лариса вернулась в спальню расстроенной и всплеснула руками:
– Опять новый! Каждый третий день – новый субъект! Скажи, что мне делать? Дочь меня совсем не слушается, вышла из повиновения еще в шестом классе. Каюсь, говорит, а остановиться ни на ком не могу. Милочка, что же будет дальше? Наш замечательный мир, когда я начинаю думать, рушится, уходит из-под моих ног. Как же так? Один – хам, другой – грубиян, третий – циник просто, а все вместе, которые ходят к ней, – страшные люди, которым нужна квартира, и не больше. Она говорит – это последний; он – кандидат наук. Да он просто кандидат дурацких наук!
В дверях появилась Ирина и, когда мать стала изливать ей свои воззрения на нового кандидата, сказала:
– Перестань впадать в истерику, поставь лучше чай, завари покрепче цейлонский.
– Матери нельзя слова сказать, – обиделась Лариса Аполлоновна.
– Не ворчи… хуже будет! Маша, пойдем, я тебя с ним познакомлю, презанятный типчик. Кандидат наук, вообще погляди на него со стороны. Очень ласковый, милый. Очень добрый, Маша. Редкость.
Парень курил сигарету, откинувшись в кресле, а Ирина засмеялась, глядя на его серьезное лицо.
– Познакомься с моей сестрой, Олег.
Он повернул лицо к вошедшим и, оглядев скользящим, но бесцеремонным взглядом Марию, сказал:
– Очень приятно. Весьма. Оболоков.
– Мария.
– Она моя сестричка, двоюродная лисичка, – проговорила Ирина. – Так что мы – сиротиночки с ней, отцы наши умерли. Ушли навсегда.
– Всем нам уготовлено место в том мире покоя, и они не исключение. Но безусловно то, что за место на том свете идет борьба в реальном мире. А вы, Мария, неверующая?
– Да.
– Дело в том, что в период освоения наукой жизненного пространства, по причине, внешне необъяснимой, многие ищут бога, а найти пока что не могут. Так сказать.
– Ладно, будешь чай или кофе? – прервала его Ирина. – А ты, Машок, садись, он не кусается. Вообще у него десять "не", которые обеспечивают ему сносное прозябание.
– Среди человечества, – продолжил ее мысль Оболоков с самым серьезным видом.
Лариса Аполлоновна, войдя, поставила чайник на журнальный столик, расстелив предварительно четыре салфетки, и присела с видом обреченной, точно для нее вся дальнейшая жизнь потеряла какой бы то ни было смысл.
– Вот ты высказала мысль непризнания, – обратился к Ирине Оболоков, принимаясь за чай. – Сосредоточенность на самом себе – характернейшая черта Оболокова, а все происходящее вне его – суть внешние раздражители, которые он должен заглушить в себе. – Кстати, в одной старинной книге написано: "Он сказал: "Нет пророка, принятом в своем селении. Не лечит врач тех, которые знают его". Вот и говори о непризнании. Эти слова повторяли потом все писатели, поэты, мыслители.
– Но ты же неверующий? – спросила с вызовом Ирина. – Человек знающий – всегда неверующий.
– Я неверующий, потому что я знающий. Хотя! Эйнштейн и Володарский, познав и ощутив дыхание безграничной Вселенной, в конце жизни стали находить в грубом порядке мира – Космоса и его явлений – организующее начало.
Все засмеялись, сосредоточившись на чае, и только Мики ворчала в углу.
ГЛАВА V
Мария проснулась. Стараясь не шуметь, умылась, оделась и направилась на работу. В прорабской ей дали расписаться и без лишних трудов отправили с двумя другими девушками на объект. Там их ожидал мастер с ласковой фамилией Коровкин, парень лет тридцати, тихий, занятый своими мыслями. Алеша Коровкин был какой-то незаметный, вот только стоял рядом, но его в то же самое время словно никто не видел. Оглянется человек – нет его, будто никогда не было. И забывали о нем тут же. Он обладал удивительным свойством незаметного человека, которого никогда никто не мог найти, заметить или просто обратить на него внимания. Если мастера не было, его искали, а вот если он стоял рядом, то никому он не был нужен.
Мастер Коровкин выдал всем новенькие валики, щетки, ведра, краску в больших банках. Делал он все с такой мольбой в глазах, точно ему сегодня выпало другое – возвышенное предназначение, а он должен был заниматься унижающими его человеческое достоинство пустяками. Пока мастер ходил за спецовками, девушки познакомились, посидели, помолчали на солнышке. Все оказались из областей: Галя Шурина – из Сумской области, а Вера Конова – из Рязани. Когда появился Алеша Коровкин, неся спецовки в охапке, Вера Конова предложила:
– Давайте посмеемся?
Все трое, развеселившись от предложения, дружно расхохотались. Мастер растерялся.
– А вы что смеетесь? Над собою? Вот я вам спецовки приволок. Над собою разрешается смеяться, над собою всегда можно. В этом доме надо лестничные пролеты подкрасить заново. До вас тут красили халтурщики, и работу не принимают. Надо заново. Только труд на радость человечества!
Девушки оглянулись, перестав смеяться, – мастера и след простыл.
– Гляди, слинял, – сказала Галя Шурина и рассмеялась.
– Начальник есть начальник, – проговорила Вера Конова, направляясь переодеваться. Прямо в подъезде девушки натянули на себя спецовки, новые синие комбинезоны и принялись за работу. Трудились вначале молча, пока Мария спросила:
– А ты, Вера, где раньше работала?
– Я? Пионервожатой в школе.
– А ты, Галя?
– Я не работала, а дома после школы год отсидела, в институт не смогла поступить и думаю сама себе: хватит! Надо судьбу строить своими собственными руками, иначе нам удачи не видать. А ты, Маша?
– А я в исполкоме плановиком трудилась. Трехмесячные курсы окончила и – работа.
– В исполкоме лучше работать председателем, – прыснула Галя.
– Точно уж, точно, но тогда бы ее не было здесь. Не пришлось бы ловить москвича, чтобы москвичкой стать, – засмеялась Вера Кокова и принялась рассказывать, какой за ней вчера парень увязался и как чуть было в любви с первого раза не признался. – А потом-ка я ему и сказала: за мной-ко, парень, не гонись!
– Вам, девочки, смешочки, вы – молоденькие, – сказала Мария, торопливо водя валиком по стене. Девушки притихли, думая, что она продолжит начатое, но Мария замолчала и больше не проронила ни слова. Часа через два сели отдыхать, и тут неожиданно появился мастер Коровкин, также неожиданно, как и исчез. Глаза его обычно стремились вести себя так, чтобы не встречаться с другими глазами; глаза эти струили живой свет.
– Але, девочки! – проговорил он и показал две бутылки "Фанты". – Устроим небольшое собрание нашего профсоюза на тему: космос и Древний Рим на данном этапе исторического развития. Ядерная энергия и синтез с генами одряхлевшей матушки-земли, лазерная энергия и энтропия, то есть предстоящее тепловое сжатие Вселенной, историческая ограниченность всемирно известных людей – разберемся в этом? Согласны? Кто нет – может продолжить свой трудовой подвиг. Ясно, крольчихи мои, или нет? Аплодисмент! Нету аплодисменту!
– Откуда ты такие умные слова вычитал, алкаш? – спросила Галя Шурина.
– Это я-то алкаш? – поразился Коровкин и даже привстал, и его веселое, располагающее к балагурству настроение мигом улетучилось. – Я-то алкаш? Да вы что, девоньки? Опупели! Или что с вами, сознайтесь? Я выпил всего одну бутылку кислого лимонада, а две "Фанты" для вас прихватил. Дай, думаю, поделюсь с моими славными труженицами. На студента четвертого курса строительного института – такое наплести! Ну, слушай! Я такое не смогу перенести. – Мастер откупорил одну бутылку за другой и на глазах изумленных девушек безжалостно и с какой-то злостью вылил на землю содержимое и, залихватски свистнув, ушел, ругая своих новых работниц.
– Зачем ты так? – сказала Мария Шуриной. – Хорошего человека обидела. Будет теперь придираться к нам, житья не даст.
– У него, мастера твоего, Мань, нету на лице надписи: я – не алкаш!
– А разве есть: я – алкаш?!
– Так и ни этого нету, и того тоже, – рассердилась непонятно от чего Галина Шурина. – А чего ж ты защитницей выступаешь? Понравился? Так бери его себе с потрохами, а мне он нистолечко не понравился! Ей-богу!
К вечеру появился мастер; обиду он, видимо, уже забыл и теперь снова готов был пошутить, поиграть веселыми своими глазами, соображая, как бы рассмешить девушек, осмотрел с серьезным видом проделанную ими работу и покачал головою:
– Исторический аспект – да! Работу принимаю. И вам выношу серьезную благодарность и признание за глобальное освоение замечательной специальности маляра. Сейчас мы проведем перед закрытием занавеса божественного дня собрание профсоюзов на тему: историческая роль маляра в борьбе за свободу животных, томящихся в клетках зоопарка, и влияние ее на эволюцию животного и растительного мира.
Девушки, ни слова не говоря, направились в общежитие, благо ехать было всего две остановки на автобусе. Марии, оказалось, предоставили квартиру вместе с Шуриной, а та, узнав, что они будут жить в одной квартире, долго и беззаботно хохотала, а потом обняла Марию и сказала:
– А я тебя люблю, ты такая хорошая и добрая. Я тебя за это буду любить, как сестру старшую. Согласна?
– Конечно, – тут же призналась Мария, сразу объяснив, что пока будет квартировать у своей тетушки, желающей, чтобы племянница жила у нее, и Мария с гордостью рассказала, какая замечательная у Сапоговых квартира, обстановка невиданная, как среди этакой красотищи глубоко несчастна ее тетя Лариса, готовая за преданность и верную дружбу отдать самое дорогое, даже брильянты.
– Смотри, она тебе наследство оставит! – прыснула Шурина. – Будешь богатой, тогда меня угостишь вишневым вареньем! Согласна? А еще лучше – вареники с вареньем мне больше нравятся. Ужас как обожаю с вишней! Мне б и косметику не нужно, только б поесть вкусное. Как только я начну зарабатывать хотя бы сто рублей в месяц, куплю себе всего и буду день и ночь торчать на кухне. Я могу готовить. А ты?
– И я могу.
– А я особенно! – воскликнула Шурина и направилась на кухню. – Я как-то особенно, с трепетом. Не на коммунальной кухне чтоб, в своей. Ей-богу! Вот возьми ты хотя бы борщ украинский, по-киевски борщ! Чудо же! Ты когда-нибудь ела?
– Ела, – ответила Мария, удивляясь восторгу, с которым говорила Галя.
– А ведь его можно готовить по-разному, Машенька! По-разному! А вот то, что я приготовлю – вкусно и красиво даже, что ни с чем не сравнить.
– Вот выйдешь замуж и тогда наготовишься, – сказала Мария.
– Ни за что! Ты что! Я замуж никогда выходить не буду и ни за какие деньги меня не заставишь – замуж! Никогда!
– А кому ж будешь готовить? – удивилась Мария и с интересом посмотрела на свою подругу. – Себе разве? Себе неинтересно.
– Я ребеночка кормить буду, – подумав, ответила Шурина, торопливо оглядываясь. – У меня знакомая есть, старше меня, – шепотом продолжала она. – Завела ребеночка, живет с матерью и довольна. Хороший какой у нее ребеночек, чудо! Ради него можно жить на свете. А что еще нужно?
– Женщине, Галя, чуточку больше нужно, – ответила Мария. – Давай получим постель. А то я уйду скоро, сама будешь получать.
***
Мария села в троллейбус, помахала рукой Галине и поехала. Всю дорогу она думала о Галине. Вышла на нужной остановке. Солнце еще не село, и прозрачные розовые и желтые облака над городом медленно плыли, будто тоже устали за прошедший день. Кругом шумел, торопился народ, толпами устремляясь с работы домой, переполняя автобусы, троллейбусы, автомобили и метро, и трудно было сказать, от чего на улицах больше шума – от автомобилей или от спешащих с работы широкой рекой говоривших, кричавших, шаркающих по асфальту людей. Мария выбрала свободную телефонную будку и позвонила Топорковой. По голосу ей показалось, что Топоркова недовольна вчерашним вечером.
– Ты не заболела? – спросила Мария бодрым, веселым голосом, надеясь услышать подтверждение своим догадкам.
– Есть чуток.
– А сильно?
– Знаешь, Мария, сижу одна. Целый день собираюсь выбраться в Измайловский парк подышать, а никак не могу собраться. Ты что сегодня делаешь?
– Да вот к тете собралась.
– А а-а! К тете? Знаешь, Мария, подруливай ко мне, очень грустно стало после вчерашнего. Так тоскливо, так уж тоскливо, ну сил моих никаких нету.
– А с чего? – насторожилась Мария, со страхом ожидая, что сейчас Топоркова начнет жаловаться на иностранца.
– Да так. Ладно, иди к тетке, позвони завтра.
Мария повесила трубку и в раздумье, точно до нее никак не доходил смысл сказанного Аленкой, вышла из телефонной будки.
По дороге домой размышляла. О Топорковой, о ее жизни – и жалобный голос подруги так явственно прозвучал в ушах Марии, что она, остановившись на полдороге, подумала: "Топоркова, несмотря на отдельную квартиру, работу, прописку, многое еще другое, в сущности, очень несчастлива".
***
Тетя Лариса, отворив дверь, строго шикнула на взявшуюся было лаять собачку, пропустила племянницу и тут же удалилась на излюбленное свое место – кухню. Она была в раздражении; реденькие волосы торчали во все стороны, лицо бледное – от сильного негодования.
– Будь ты проклята, моя жизнь! – невольно прорвалось у нее, и тетя Лариса не по возрасту споро метнулась из кухни в спальню.
– Тетя Лариса, захворали? – встревожилась Мария, бросаясь вслед за ней.
– Кто? Я? Заболела! Почему ты так спросила? В чем дело, милочка? Тебя не устраивает моя квартира тоже, так вы все катитесь вместе с преподобной моей вертихвосткой и пиявкой, сосущей заживо из меня кровушку мою, катитесь во все стороны! Подальше! Я видеть вас не могу! Она думает, что раз она институт закончила, так сильно поумнела и перед нею врата златые и реки полные вина. Нет, милушка, поколышется! Понюхаешь, чем пахнет назем!
Мария поняла, о чем говорит Лариса Аполлоновна, и ей стало жаль свою тетю, распалявшую себя все больше и больше; со стороны могло показаться, что человека того, о котором она говорит (говорила она об Ирине, конечно), ненавидела всеми фибрами своей души.
– Тетя Лариса, чего же вы так?
– Я что так? – удивилась Лариса Аполлоновна, останавливаясь напротив Марии. Ею владело мстительное чувство докопаться до сути случившейся неприятности, и вот уже полдня она металась по квартире, придумывая невероятные объяснения случившемуся, и в своих рассуждениях заходила за грани обычных отношений между матерью и дочерью. Этот выход за запрещенный предел не останавливал ее, а еще больше распалял желание наказать непослушную дочь. – А что так? – повторила тетя Лариса, убегая к себе в спальню, и в распахнутую дверь оттуда полетели в гостиную подушки и одеяла. – Что так? Давай, говорит, разменяем квартиру! Мою квартиру, которая мне стоила десять лет лучшей жизни! Она хочет разменять, чтобы водить кобелей. Не выйдет! Наше родное государство не позволит развратничать!
– Тетя Лариса, это же беда!
– Беда? Конечно, беда! – тут же согласилась тетя Лариса, по-своему понимая слова племянницы. – Огромная беда! Все исчезнет, пропадет, если и дальше такое пойдет! Но пусть лучше небо рухнет, чем я отдам квартиру! Пусть расколется скорее на мелкие кусочки и опрокинется, погребет под своими обломками всех и вся вокруг, чем я – отдам! У нее этот номер не пройдет! Может, где-то пройдет, а у нас не пройдет, я не допущу!
– Но, тетя Лариса, как же так получилось? Ведь она – ваша дочь?
– Милочка моя, я тебе удивляюсь. Родные, скажу тебе, бывают почище чужих. Ты, говорю, дочь моя, кобелей не води. Она на дыбы. Они – не кобели, мол. Я приглашаю моих друзей, говорит, и не называй их так! Я сказала: хорошо. Но я знаю, я все вижу, называй их как твоей душе угодно. А в моей квартире чтобы духу не было. Она домоуправу – бац заявление: прошу разделить квартиру, так как нет соответствующих условий жизни.
– Тетя Лариса… – продохнула Мария, совершенно пораженная холодным блеском теткиных глаз, ее решимостью повести бой за свою квартиру против родной дочери до конца. – Я говорю: вгорячах не то скажешь!
– Она заявление в ЖЭК подала! – вскричала Лариса Аполлоновна. – Мики, ко мне! – откуда-то из угла выскочила собачка и бросилась к хозяйке, которая посадила ее к себе на колени и стала гладить ее. – Мики, пожалей меня, пожалей свою родную маму, пожалей и обними меня.- – Собачка прильнула к хозяйке и жалобно заскулила, как бы на самом деле жалея хозяйку.
– Тетя Лариса, – позвала Мария, не зная, как пожалеть обиженную. – Тетя Лариса…
– Не жалей меня, Маша, я такая несчастная, что жалость еще больше делает меня несчастной. Мир рушится! Мир рушится!
– Но, тетя Лариса, что вы так огорчаетесь, я поговорю с Ириной, она все поймет.